АЛЕКСЕЙ НЕДЛИНСКИЙ ПОСЕЛЕНИЕ Женщинам - о мужчинах, вольным - о зэках, сегодняшнему - о вчерашнем I Тюрьма подарила мне свободу и женщин; хотел и третье что-нибудь - для круглого счета - и, в итоге, получил-таки клаустрофобию. Но об этом дальше, а сейчас - битком набитый автозэк* виляет по серпантину, марш- рут: Соликамская пересылка - поселок Серебрянка, хотя о конечном пункте знает только сопровождающий чин, капитан Макокин. Чего он не знает - что с этой минуты уже угодил в персонажи повествования, в мое безраздельное владение. Не сбрить ли тебе усы для начала, Геннадий Андреич? Для разго- на, а как ты думал. Авторский произвол покруче ментовского. Ну, шучу, шучу, не икай, оставайся как есть. Мне ведь только голову брили в ШИЗО, усы не трогали - так и я не изувер. Всей дороги - часа на три хорошим ходом, но - тормозили бессчетно; как понимаю теперь, в Красновишерске - пивка, а потом - отлить, отлить, отлить. Нам что - конец сентября, свежачок, почему не покататься, не ропщем. (А могли бы: уже кровь меняет состав, воля забраживает...) И - вот оно: - Ну, мужики, кто на оправку? - дверь настежь. Нет, не поселок - дорога в лесу, но все приготовлено, полный парад: осины, березы роняют красу - осеннего севера жаркий наряд... Больше не буду, но не прозой же - этот стоградусной крепости ожог: вокруг - и на тыщу, на две - сколько хочешь верст, до полюсов - нет стенки с вышками! Не огорожены! Первый раз - после двух, пяти, есть и после червонца... Это прошибает, в голову и в ноги особенно (в душу не бьет, души еще нет ни у кого, занемела, отсижена). Жмуримся блаженнейше, заплетаемся к обочине, даже не писается толком - так, формализм. Ну, мент рядом, так и то - усы неуставные, под Чапая, - и без пистолета! И лыбится тоже отечески. Ах ты, родной! Знаешь, Анд- реич, много, много МВД на Страшном суде отпустится за эту нашу оправку. Я вот - десять лет уже без загородок - а свободы, беспримесной, как она есть, - только тогда и глотнул. Следующий раз - после смерти, думаю, будет, не раньше. Стоил двух с половиной лет подарок, что и толковать. - Ну, по коням! - А далеко еще, гражданин начальник? - А когда конец срока? - В 87-м. - Успеешь. Оказалось - меньше часу, а нам и вправду - куда спешить? II Когда спрашивают (редко, но бывает): "За что сидел-то?" - хочется встречно полюбопытствовать: "А ты - за что живешь?" Набезобразил, не- бось, в прошлой инкарнации - будь здоров! Там отмазался - здесь зато крутишься (нынче ведь все "крутятся", нет?). За мелочь какую-нибудь в России не рождаются, дружок. Но - что было, то было, а главное теперь - осознал ли? Твердо ли встал на путь исправления? Доказываешь ли это ак- тивным трудом и участием в общественной жизни? Вот про меня - и в постановлении так записано, без этого на поселок не отпускают. Приехали уже, кстати. Стемнело, мутит - некогда разглядывать, все мельком: забор из горбыля - с трех сторон только, бутафория, мужички с работы - морды не впалые, половина усатых - и в вольном! То есть сапоги и телогрейки, конечно, но не фофаны зоновские, без воротников! И пидерок ни на ком! Благодать! Уже не зря это всё: три пересылки, столыпин душегубный... Чтоб привести в чувство - на первую ночь, не покормив (а - воля, привыкайте...), затолкали в ШИЗО. Всех пятнадцать - в бетон- ную коробку пять на три, - и правильно, между прочим. Нигде такого нет: раз - и на небеса. Мытарства, чистилище - везде строгости, для нашей же пользы. Но, пос- кольку рассказ мой, на самом деле, о любви - опускаю посторонние подроб- ности, да их и не удержала здравая память. (Всегда мне казалось, что есть какая-то фальшь в реставрации былой росписи: время сохранило, что нужно: контуры, композицию, - а на ту сияющую первозданность - нет уже глаз...) Стало быть, через день - заведую гаражом, хоть о машинах знал до сих пор только, что зеленый - можно переходить. Облечен высоким дове- рием, смастерил шапочку из шарфа, потому что обритый еще, а несолидно - начальник же. (На этапе: - Откуда, ребята? - сами уже поселенцы, с больнички возвращаются. - Питерские. - Ну, эти вечно - нарядчики да приемщики. Ау, брега Невы! Так вот она где - всесоюзная кузница белых воротнич- ков для лесоповала, не зря Петр старался!) Полная свобода передвижений в административных границах. Чтоб понятнее - набросаем план местности, тем более, что за вычетом двух-трех историй все произойдет именно здесь. Од- ноименная речка делит поселок надвое: наша колония (человек двести) - на возвышенном берегу, местные и женатики из зэков - на пологом. С нашей стороны - ДПНК, зона, гараж (большой сарай), моя избушка, кузня, два склада, электростанция (сараи поменьше), аккумуляторная (крохотный са- райчик) и халупка петухов. У них, у местных - деревня - дворов сорок, клуб, два магазина, пекарня, пилорама, контора, баня, ферма. В холмистую даль убегает уже однажды проделанная дорога с ответвлениями к лесосекам. Смешанный лес вокруг еще не вырублен - или уже вырос с тридцатых - и по- лон зверья - от бурундуков до медведей. На два ближайшие года - моя все- ленная, лучший из возможных миров (на том и по сегодня стою - воисти- ну!). III Помню школьный эксперимент "Сам себе Зевс": два металлических ша- ра на стержнях, один заряжается вращением диска, сближаешь их - гром и молния! (В миниатюре, конечно.) Здесь - другой реквизит, но суть все та же: двести ядреных мужиков, заряженных донельзя (чтоб меньше пятеры нак- ручено - ни одного), сперма брызжет чуть не из ушей, - и всего-то через Серебрянку - местные девчата, училки из Перми по распределению, заочни- цы-декабристки, офицерские жены - ну? Что там твой Зевс! Ваал и Астарта! Кибела и Аттис! Песнь Песней! Углубим классический экскурс: это обаяние демонического разврата, Клеопатра - что ее сотворило? - клубы вожделения вокруг, самовластие вы- бора... Перегнул, занесло, улыбаюсь: вот Котря, жена замполита, стоя за прилавком лабаза, звонко хлещет себя по телесам резинкою панталон (при- вычка такая: сзади оттянет и - шлеп!), Наташка Сойкина с вечным финга- лом, белясая блядища Оля Лебедиха - нет, Клеопатры там не было. Но у знакомой моей жила когда-то морская свинка, тезка египтянки, в обиходе - Клёпа. И этот отрезок между крайними точками: славным домашним зверьком и бестиальной царицей - как раз заполняют мои героини. Зайдем для начала в контору: мне нужны бланки путевых листов и выяс- нить насчет своих денег с зоны (неделю уже на одолженный рубль живу). Перед этим спрошу только: кто бывал на юге? Кавказ, там, Сухуми-Муху- ми? Не даст соврать: всем курортницам до тридцати встречные водилы салю- туют гудком - будь хоть крокодлой последней. Корысти в этом никакой - машина мимо. Чистый мужской восторг, искусство для искусства, мистика пола. И вот я, северный заморыш, послеэтапный доходяга - топ-топ на кры- лечко, предбанник, дверь в бухгалтерию и - не хуже мохнотелого, шашлыч- ного Гиви - эрегирую каждою клеткой - не видя ни лиц, ни фигур (сидят над бумагами), но - их тут много! Не старых! Экстаз и блаженство, умиле- ние, благодарность. Минуту, не больше, но - навсегда теперь: выдирая ребро - вот что Создатель задумывал!.. А если когда не так - это уж сам виноват. Бросать надо свое вегетарианство! Окатив, стихия женского уплотняется, дробится на главбуха, счетовода и статистку, можно адресоваться наконец. - А бланков нет пока, - еще с райским призвуком, - а деньги, бывает, и год идут, - уже трезвая реальность. - Что ж, с голоду подыхать? - преувеличиваю для драматичности (накры- лись шашлыки!). - Заявление на аванс напиши, у тебя же оклад. Двадцать рублей полу- чишь, - дебелая тетя, участливо. Слово за слово: Нина, из Питера (почему и базарим), замужем за вальщиком-зэком. Как потом узнал - заочница, Васька ее на пять лет младше, кудрявый, в усищах - прямо гусар, но - не бабник, и ты, Нинон, - только верная спутница. Помню тебя, люблю, но - что ж у Некрасова хлеб отбивать, здесь не об этом. Крайних точек - обе- щал же - касаться не буду. IV Прилипло к памяти дурацкое: студентами еще сговорились на даче Но- вый год отмечать. Вольготно - шуми-кричи, свежий воздух, телки, четыре комнатушки - есть куда разбрестись, в случае чего. И вот, у хозяина дачи (предки, конечно, настоящие хозяева) бабушка - возьми и умри за неделю. В семье траур - любили старушку, хлопоты, похороны, то-сё - нет, дача отпадает решительно. А все уж приготовлено у нас, настроились порез- виться. И неделю ходим, бесстыжие, за Витьком (внучком ненаглядным), приканючиваем: "Может, ничего еще, а? Может, оклемается бабушка?" В са- мом деле, приспичило же когда помереть, подождать не могла! И съеха- лись-таки, отпраздновали, погудели. Что называется, всюду жизнь. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Теперь понял, к чему велось: так я десять лет себя уговаривал - быв- шее сделать небывшим. Чего, мол, там - праздник всегда с тобой, будь проще, гляди на мир широко открытыми глазами. Да и не твоя это бабушка, по большому счету. Но тут не получилось, видимо - возраст сказывается. Ни веселья, ни телок. Душою - все там, среди милых призраков. Катенька Богданович, Ириша Коняева, Ленуся, - бывшее - было. Куда там - было! Только и есть, что оно, - сдаюсь, иду, возвращаюсь к вам. Ну, кто же первый навстречу? Чтоб не раздумывать - соблюдем субординацию: главбух у нас Люба Бан- дурко, тем более, раз о любви - так с Любки и начнем. По чалдонским мер- кам - давно перестарок: двадцать четыре, а не только что в девках, но (сорок дворов - всё на виду) девка и есть. Уж не больна ли? Нормально ведь как: чуть заволосело в пахах - погоняй-нахлестывай. Спешите творить добро. В чем же дело, Любаша? Это не только я, мать, подружки - это натура спрашивает. Грех бабий век так разбазаривать: в Чалдонии он недолгий, не Париж. И вот - Любаша под- нимает от счетов свои чудные серые глаза, встряхивает перманентом, улы- бается чуть (а нельзя широко - зубы тут едва до двадцати держатся: се- вер) и - снова в калькуляцию, будь она неладна. Кого хочешь зло возьмет. Но - свершилось-таки! Прямо не верится. Отыскался принц. Из нашего брата, из зэков, конечно. Шестера на ушах, но остался разменянный годиш- ник, уже одной ногой товарищ. Андрюха Долгаев. Столичная штучка (пермяк то есть). Завфермствует здесь. Солидон, раздобрел на молоке, аж лоснит- ся. Усы смоль, брови жгучие, хорош, хорош. Но главное - степенность эта, начальственность, хоть и двадцать семь всего (на ферме-то натренировался - благо не в лесу, где все с топорами). Чем не жених? По всем статям. Но это я так, балагурю, - а уж что там серые Любашины глаза углядели - можно только фантазировать. А зачем? Факты достаточно красноречивы. Андрюха в конторе - щечки рдеют, счеты не щелкают, и даже выяснилось, с какой стороны зуба не хватает. Этот котяра прожженный - на ус, конечно. Бурное крещен- до, сон разума, апогей страсти. Девчатам даже обидно - все-таки была местная достопримечательность, почти святая (хоть и дура несусветная). А теперь - то Андрюха в Любкины окна (уследили, да он и не осторожничал особо), то она на ферму - пошло, вульгарно, какувсехно, - что же было чуть не до пенсии тянуть? Сама-то Любка как раньше плевала, так и дальше не удостаивала. Никакая это не новость в мире - злые шутки природы: художнику - руку отсушить, композитора - тугим на ухо, - ну, и вот еще изощрение: девчон- ка таежная (пятьдесят километров, автобус раз в неделю - до ближайшей парикмахерской) с душою аристократки - нет, не это удивительно. Но - пронести в себе, не похерить, даже ватник носить, как манто от кутюр, - преклоняюсь! завидую! Счастья, конечно, таким не видать - да и ну его к черту, счастье это куриное! Тогда ты так не думала, Любаш (и никто до тридцати так не думает), прости отсебятину. Может, здесь и оставить вас с Андрюхой? Знаешь, ходили мы с отцом на охоту, он с ружьем, а я за компанию, единственный раз, кстати, выбрались вместе. Начало мая, на тяге только разрешено стоять. Стоим. Вдруг на поле (метров пятьдесят от нас) два зайчишки выбегают. И - столбиками друг перед другом, целуются, точь-в-точь. Батя и бахнул из двух стволов. Одного - наповал, а другого (другую?) уже я догнал, подраненного, и ножом прикончил. Сейчас вспоминать - тошнит, а тогда - азарт, горячка, дух забирает! Атавизм окаянный. На охоту вышел - охоться, а не умиляйся. Это - добыча. Подумаешь - целуются! Вот и писа- тельство - сплошь на таких инстинктах. Должен рассказать, чем кончилось - и все тут, ружье заряжено, нож под рукой. V Пора пояснить, что колонийское наше начальство (а оно же - и посел- ковая власть, у местных ведь нет иных, кроме кубика, источников пропита- ния) придерживалось в ту эпоху четкой демографической стратегии: блядки - пресекать, бракам - содействовать. Любкин же случай - однозначный, Мендельсон уже палочкой постукивал. Словом, негласное "добро" майора Ка- нюки ограждало завфермой от многих неприятностей. Что, не могли сумаро- ковские сомосовцы опустить почки безоглядному Ромео? Запросто. И кирзачи давно чесались. Подстеречь в Любкином палисаднике - дескать, темно было, думали - вор. (Никогда такого не случалось в Серебрянке, чтобы зэки в деревне пошаливали. Дверей даже никто не запирал всерьез. И не в том де- ло, что брать нечего, что у каждого сучкоруба денег на лицевом не только всю обстановку чалдонскую, но и дом целиком купить можно, - нет! Скорее - братственная полюбовность двух берегов, еще из той Руси доплеснувшее чувство одной судьбы... К своему же - залезть? Как и местному - считать зэка за нелюдь, опасаться? - и в голову не придет.) Да, но и без край- ностей - мало ли средств? В лес перевести - а там не парное молочко, во- семьдесят кубов на маргарине - ежедневное обязалово, а то в жадную, жопу рвущую бригаду - где все сто двадцать намахивают. Так сказать, использо- вание половой энергии в мирных целях. Да и кича с машинкой для стрижки всегда наготове. А все же не борзей Андрюха - и обошлось бы, думаю. Рок завистлив, не высовывайся чересчур. Особенно когда подручные рока - сер- жанты ВВ, молдаване Дo нос и Гроссу. А старшой у них - коренной коть-моть прапорщик Сумароков. "Сомосовцами" это он же их и прозвал - без юмора. Очернил, полагаю, гвардию диктатора. Задача: как выявить распыленные в цивильных буднях особинки нацио- нального склада? Если войны никакой - сделайте парня сверхсрочником ВВ. Тюрьмы, зоны, пересылки, колонии вроде нашей - полигон необъятный! И вот - суров, но с искоркой добродушия будет вэвэшник-хохол. Застенчиво-неп- реклонен - бульбаш. Педантично-жесток, но строго в рамках закона - красноперый прибалт. Непредсказуемо-истеричен - кавказец (но их, по-моему, и не берут в ВВ). Бездны мрачного садизма мерещатся в узкопленочном взгляде цири- ка-азиата, но - не разверзтые, по извечному отсутствию воображения на мусульманском Востоке. Но тысячью мелких пакостей, неистощимой придирчивостью превратить зэ- ковскую жизнь в ад кромешный - способен только вэвэшник-молдаванин. Как, откуда берется такое в сынах этого, в общем, немудреного народца? Думаю, дохнуло-таки на них растленной латинской утонченностью, смрадом Святой инквизиции. Неисповедимо, но - факт. Даже Сумарокову Донос и Гроссу внушали легкое омерзение. (А почему, кстати, не начал с русского? - Так с нас что и взять, с нашей всемирной отзывчивостью. В любую сторону всех переплевываем, вне конку- ренции. Универсалы.) И ведь говорили Андрюхе: не надо, не надо в молда- ванское дежурство любовь крутить! Значит, любовь и была, раз не внял. Ну, получи ниже пояса: шмон на ферме, фляга с бражкой, десять суток ки- чи, башку наголо. И доказывать нечего, все понимали: бражку в навозе выстаивать - не в Андрюхином стиле, скотники (два придурка недавно с этапа) развлекались. Но за крайнего - зав., натурально. Нет, смешно, при нашей-то железной организации (я же и организовывал): утром - бензовоз в Красновишерск, вечером - бухало в диспетчерской, никакого самотека, только заказывай, - и вдруг бражка эта плебейская! Чисто сучкорубское пойло (рецепт? Пожалуйста: томат-паста, сахар, вода - банку в муравей- ник, поддерживать температуру брожения. Еще проще, чем все гениальное, - быка, между прочим, валит). Ведь хмель - дело тонкое, нужен некий изыск, дополнительная острота. Что там грубоватая сладость запретного! Нетороп- ливо, под разговор-закусочку удвоить окружающее и часа в четыре утра, в миллиметре от полной отключки, нечеловеческим усилием воли сохраняя рав- новесие, продефилировать - два механика, я замыкающий - перед окнами ДПНК: "Спокойной ночи, гражданин начальник!" - трудовая усталость на ли- цах... Вот он, высший пилотаж поселенской пьянки! Петля Нестерова, пике Петлякова! Да... Главное, историю любви рассказываю. Слышал же в детстве: "водка любо- го с пути собьет" - правда, значит, смотри-ка ты. Впрочем, у Андрюхи де- сять суток без вывода - не точками же паузу обозначать? - Вы хоть не в холодной его там держите, Семен Давыдович? - Это Любка Канюке, в магазине столкнулись. - Ничего, мужскую гордость не поморозит, - да, теперь вот с ней можно такие шуточки, раньше язык бы не повернулся. - В холодной волосы быстрее отрастают. ШИЗО у нас - четыре камеры, три обшиты доской, а одна - бетон голи- мый, для острастки, для выпивох как раз. Спать невозможно, одежда - х/б и тапочки, кто без вывода хоть пяток суток в ней хапнул - потом писается по ночам. Да пусть писается, пусть обритый - Любке уже неважно. Эх, де- сять суток, если б на том и кончилось! VI Лежал на диване, перетряхивал в памяти свою пропащую жизнь: ист- левшие клочки, пыльные обломки. Надоело, сгреб снова в кучу, задвинул ногой - это Андрюха Долгаев меня подразнюнил. Уж больно тут круто с на- ми, с мужиками: живем мы меньше, а срока нам дают длиннее, лысеем вот, простатит опять же... За ночь десятикратно - только Геракл управлялся, а у них - любая завалящая шалава... Нет, в следующий раз, если сюда - то женщиной, решено. Стоп, вот про роды забыл. Что замечательно - в Серебрянке тяжелели только законные жены (уж от законных ли - не будем вникать пока), девчата же, при полной разнузданности, хо- дили яловыми. Какими ухищрениями это достигалось - не смог выяснить (не так и ловко - в лоб спрашивать). Одно точно: аборт ли, травля плода - здесь было де- лом исключительным, за гранью житейского, ЧП, как и положено, в общем. И вот - грянуло: Анечка Богданович, пышечка-ямочка, попка круть-верть, хо- хотушка, нос пятачком, пятнадцать лет, - залетела. Что младшая дочь гу- ляет - тете Тасе (хлебопеком у нас, сама как коврига - душевная) не надо соседских сплетен: видно же и так - за месяц девка в тело вошла. Ну, места тихие, зато нравы дикие, остепенять бесполезно. У всех обходилось как-то, чего уж тут педагогику разводить. Но залет - это нет, сквозь пальцы не глянешь. И можно б оставить, но от кого, зараза, не говорит. А что Аньке говорить - там три претендента, как минимум. Распечатали Донос и Гроссу, подпоив. Потом Донос уже самолично наяривал. А еще - эх, Анд- рюха, вот молочко парное, лучше уж сучкорубом, от греха - да, было разок. Занесло на ферму, поддатую, хохочет-заливается. И кайфа-то никакого, с Любкой же не сравнить. Мамаша наседает, и от бати не утаилось, накидал лещей. Короче, все смешалось у Обломских, не жизнь пошла. Молдаване труханули - статьей пахнет, тут тетя Тася дожмет, не открутишься. Что ж - выход один: вали на горбатого - понять их можно. Только как дуре этой, Анюте, растолковать? Всё дома сидит, родители зашугали. Донос - к Катюшке (она статисткой в конторе): - Что сестра в клуб не ходит? - Та-а... Болеет, - Катюхе смешно, представила на танцах сеструхину рожу опухшую. - Соскучился - заходи, матка в Вишерогорске, отец на лет- нике. - Поговорить с ней хотел. - Ну, поговоришь, - смеется опять (в курсе же всего). А зря смеялась, разговор был серьезный. - Ты что, рожать будешь? - Так матка не везет на аборт. Пристала - скажи от кого. - А ты? - Ну, скажу. Не рожать же, хоть школу кончить. - Что скажешь? - Да про вас, дураков. - Слушай, я домой писал, говорил - жениться хочу. Мои не против. - На ком жениться-то? - На тебе, на ком. А ты сажать меня хочешь. - Не хочу я сажать... У меня и паспорта нет, ты что - жениться? - у Аньки аж глаз заплывший раскрылся (дуре-то - много ли надо лапши). - Через полгода получишь. А у нас в Молдавии в шестнадцать можно, за- кон есть. Ко мне поедем. У нас дом, "Жигули". - Так рожать, что ли? - Нет, у нас не поймут. До свадьбы нельзя рожать. - Так что я должна? - Скажешь на зэка. Скажешь - был пьяный, ребенка все равно нельзя. - Какого зэка-то? - На фермера этого можешь, Долгаева. - Да не было с ним ничего, - тут Аня струхнула, невеста же, что ты! - Знаю, что не было. Скажешь - поверят. Он целый день в поселке, все видят, лазит здесь где не надо. - А ему-то что будет? - Ничего, на зону закроют, там досидит. - Так сюда же вернется, он с Любкой... - Никто не вернется. Ты зэков не знаешь. У него в Перми таких Лю- бок... - Может, на другого сказать? - Ну. На деда скажи, с заправки. - Нет, не хочу на деда. - Короче, думай. Фотография есть? Родители просили, надо послать. Нашлась у Аньки фотография. Донос и текст продиктовал на оборотке: "Моим будущим маме и папе, с приветом. Аня". А дальше - одноколейка, всё в одном направлении: тетя Тася - к Канюке (ее и разобрало-то, что чужой жених, а наших брюхатит), у того говно закипело: "Надо же, курва, паскудник! Мы ему вы- ездной суд устроим, накрутим на полную!" Ну, от выездного-то мать отго- ворила - зачем дочку зря полоскать, а на полную - да, накрутили. 117-4, девять лет плюс год недосиженный, строгий режим. Первое письмо Любка из Заполярья уже получила. Прочитать - прочитала, но не ответила. Что отве- чать? И не плакала даже. Анька плакала - когда Донос ей объяснил попу- лярно, после аборта. Но те слезы разговора не стоят. VII Пришла в Серебрянку зима, а у меня в избушке печка с норовом, ды- мит - страшное дело. Целый день с квадратной башкой хожу, даже чифирить неохота. Уже и щели на ней позамазывал, колосники прочистил, все равно, паразитка, пыхает - белыми кудряшками, чистый угар. Ночами лучше, потому что ночью - прыг в < Зил-157> (длиннокрылая та- кая махина, зверь - три моста), и катим с Виталей - мой дежурный водила - в Вишерогорск, хлебопеков забирать. В нашей пекарне печь совсем разва- лилась (Канюке, за кубами-то, некогда было о такой мелочи). Теперь тетя Тася с Иришей Коняевой, женой зэка-тракториста, временно на чужой, после вишерогорских, работают. Тридцать километров по серпантину - много набазарить можно. Все волю перебираем, уже как братья друг другу - что там за двадцать лет - даже если с роддома начать - накоплено? Но находим темы. Воля ведь вроде ямы (у солдат - граж- данка так): больше копаешь - больше разрастается. - Вот ты, Ленчик, скажи - ты был женат (из деликатности Виталя - надо бы: "рогат"): чего им надо? Чего им не хватает? - Бабам-то? - Ну. - В смысле? - Ну, в смысле - Таська да Ирка. Я их пер, обеих, - с грустинкой, не- доуменно. Забрало за живое парня, хочет разобраться. - Успел уже? Ты прям половой гангстер, Виталя. - Да я не гангстер. Сами же лезут. Ирку в машине, Таську в пекарне. - Блин, на буханках, что ли? - Рядом, не ссы. Заезжаем на говорливскую заправку (Говорливая - еще деревня, перед Вишерогорском). По склону - россыпи сине-черных крыш в снегу, дымки, мо- розная луна, Вишера взблескивает - это ребром стоящие льдинки отражают свет фар. Элькино дежурство (их две тут, посменно - Эля и Римка), выходит зас- панная. - Виталик, эротический сон не досмотрела... Ты в Серебрянке не мог залить? - Кончился 72-й. Работай давай. Еще насмотришься. - Да ну, я не умею с продолжением. - А Элю-то нет, Виталя? - уже катим дальше. - Нет. У нее роман с Макокиным - честный парень, не Казанова. В Вишерогорске - чайку с горячей буханочкой, грузим лотки, набиваемся в кабину. - Начальник, автобус-то будет завтра? - тетя Тася у меня (завтра суб- бота, рейсовый день в город). - Как штык. Кальтя до двух сегодня ковырялся, сказал - порядок. - Слава Богу. Отцу рубашку надо ("отец" - это она мужа так), вчера, дурак, в новой на смену поехал. Муж у Таси бульдозерист, дороги расчищает. - А я своему свитер хочу... Тася, ты видела прошлый раз кофточки да- вали немецкие? Я жалею так, не взяла. Может, остались? - А, мой размер все равно не был. Они на толстых не выпускают, - тетя Тася колышется в хохотке, через Ирку волна доходит до меня, и я, притис- нутый к дверце 157-го < зилка> , беззвучно рыдаю от восторга, что есть на земле, живут рядом с нами такие чудные, дивные, теплые существа - и нам не дано их понять. Виталя! Я не знаю, чего им надо! А нам чего не хватает? Занимаемся разной херней: городим государства, разваливаем, воюем, строим тюрьмы, сами в них сидим и сами себя стережем... Мужики, положа руку, - это наш мир! Давайте хоть баб не сажать, амнистируем их навсегда. Они слабые, вон, перед Виталиком даже устоять не могут. Ну, змеи, ну, стервы - есть же другие способы. Выдрать, там, всенародно, заставить месяц в отечест- венном ходить - но не в тюрьмы же наши, не в зоны! Нельзя, мужики, кто ж мы есть. В столыпине на подъезде к Вологде нас уплотнили, освободили клетку, - и вот, слышим, на остановке - подсаживают: визги, мат-перемат - бабонек! Эх, веселье пошло! Первый бал Наташи Ростовой! Разгорячились все, ожили, перекрикиваемся. Бабоньки, ласточки! Конвой на ушах: хуже нет - смешанный вагон. - Командир, на оправку давай, сутки не ссали! - по голоску судя, лет двадцати оторва, - все влюблены уже, лыбимся - сейчас водить начнут, так и глянуть успеем: блаженство! Ага, повели - час, два ждем, бесполезно кричать. Конвой, видно, еще необтертый, не знает, как с женским этапом держаться. А это не наш брат многотерпеливый. Вэвэшник мимо клетки - ло- ви, тварь: из мешков полиэтиленовых мочой с ног до головы. - Ну, я вам, бляди, сейчас! - побежал за огнетушителем - старая шут- ка, сиди потом в пене вонючей, обсыхай. - Эй, мужики, наших бьют, качай вагон! - все та же, с ангельской хри- потцой. В резонанс раскачать столыпин - плевое дело: нас около сотни. Сковыр- нется с рельс на полном ходу - всем каюк, конечно, но страха нет: ба- боньки просят - стараемся, геройствуем, с музыкой пропадаем! Вот у кон- воя очко не феррум: огнетушитель на место, и на оправку - пожалуйста. Всегда бы нам так, мужики. Отчего наши беды? - Забываем, что бабоньки рядом, примелькались друг другу. А они-то в нас верят еще... Что такое? - Виталя, смотри, пожар в гараже! - За калорифером не углядели, наверно. - Жми! Подлетаем на всех газах, поворот перед мостом и - отлегло. У меня го- рит, над трубою диспетчерской пламя, с искрами. Ссадили девчат, подрули- ваем - Валера Басенко, механик: - Ленчик, салют в твою честь! - Что вы тут, Валерьян? - Да вырубили шест, полезли трубу прочищать - и туда его уронили. Я кричу: теперь топить вообще нельзя, а Серега: попробуем! - Ну? - Так это шест в трубе и горит, и сажа! - А печка? - Всё, ни дыминки, тянет, аж ревет! VIII Говорил нам доцент, мол, Толстой открыл текучесть характера, "люди, как реки", - так вот, я это закрываю. Дураком родился - дураком помрешь, никакой текучести. Или я бесхарактерный просто? С кем сравнивать смотря. С Валерьяном если - то да, без базара. И не потому даже, что он свою жену задушил, а я не смог - это мелочи, дело житейское. Тут большого характера не надо - взять хоть мавра. - А как ты ее, Валерьян? - Ремнем. Дернул за два конца, - поясняющий жест, - хрясь. Позвонки не выдержали. Это у него уже третья ходка. Самому под полтинник. Мешковат, доброду- шен - когда бы не "хрясь" - вылитый Винни-Пух. - Валерьян, сегодня в ночную надо - кразистам ходовую протянуть помо- жешь. - Я не лошадь ("вошадь" выговаривал), - но остается, пыхтит до утра, куда денешься. За чифиром из прежних ходок любил вспоминать: про Златоустовскую крытку, Пермский централ - заслушаешься! Вот бы Данте куда на экскурсию - жаль, не дожил. Архивчик у Валерьяна: письма, фотки пожелтевшие - как у всех долгосрочников, и на одной - он с Высоцким (тот в здоровенной ушанке), обнимаются. Ну, мало ли с кем Семеныч кентовался мимолетом, что же особенного. Хоть Валерьян уверял, что дружили истинно, по душам. А кто б не стал уверять - с такой фоткой в архиве? Мы не то что не верили, а как-то всерьез не брали: ну, Винни-Пух дружит с Маугли - не спевается, ни к че- му - ни тому, ни другому. Тут в декабре завернули морозы за сорок, в гараже все прахом пошло - вообще не до мемуаров стало. Как по команде лесовозы, людские машины - именно что "хрясь, хрясь" - по две, по три за день. Техника - штука неж- ная, хуже шейных позвонков. Но план горит, Канюку из Управы дрючат, тот на механиках отрывается, заладил, мудак: "Железо ломаться не может работать не хотите курва сгною", - и так без выражения, без запятых, что понятно - не стращает, сгноит. Те - попивать стали, с горя. Круг замкнулся, петля захлестну- лась. Осталось дернуть за два конца. Ну, и дернули: Канюку в Управление на ковер (по селекторной же не тот кайф сношать). А у нас на новом < Кразе> движок стуканул, и гараж - однова пропадать - уже повальную пьянку учинил. Черт его знает, что пили, где взяли, но Валерьян под вечер мне (единственному трезвому - днем не забухаешь в диспетчерской: звонят из ДПНК беспрерывно) коснеющим языком все выдавли- вал: "Леха, если посадят в холодную - до Москвы дойду, так не оставлю... Пусть раскурочат волков", - лучше бы спать шел. Да нет, все равно бы подняли. И в холодную, конечно. Канюка и в девичестве не чикался, а с растерзанным очком - прямо залютовал. В декабре, в холодной, пятнадцать суток (больше нельзя по закону) - сам Карбышев содрогнулся бы, когда уз- нал. (Там ведь все узнается, это вам не МВД-шная статистика - концы в воду.) Конечно, механикам с выводом дали, но Валерьян что-то очень там шумел, когда стригли, крушил пенитенциарную систему (а - нахлебался, на- кипело), его и уважили: без вывода отсидел. И после - в гараж не вернул- ся. Ноги поморозил чуть не до гангрены, еле ползал, при ШИЗО недели три печку топил. И - исчез. Исчезнуть с поселения совсем нетрудно, хоть в Говорливой у шалавы за- ночевать, например. И даже, если не больше суток, - кичей отделаешься, могут и на зону не закрыть. Но больше - это побег, и ищут ревностно. Да и без документов, без денег солидных (на руки нам два раза в месяц по пятьдесят выдают, что сверх заработал - на лицевой) - куда ткнешься? Тем более обритый. Уже в Красновишерс- ке в транспорте дальнего следования: автобусы, самолет - поголовная про- верка. Словом, три раза из Серебрянки бегали на моей памяти - и в неделю всех вылавливали, максимум. Так нам и про Валерьяна сказали. Капитан Макокин еще и подробности расписал - зашел чифирнуть ко мне: - Басенко ваш? Он у соски своей в Красновишерске загасился. (А Ва- лерьян механиком-то - да, ездил туда частенько, за запчастями.) - А как нашли-то? - Оперативная тайна. Но тебе скажу, Ленчик: она же его и сдала - на хер он ей без денег? Ну, посмеялись мы над женским коварством, я погрустил о Валерке - трешник ведь подмотать могут, - а еще через месяц какой-то кипеш в ШИЗО начался. Срочно холодную обшивают. Что-то задвигалось, замельтеши- ло. Что-то стронулось в атмосфере. На зоне так, помню, бывало, когда вожди крякали один за другим. Но здесь - ощутимее даже. Донос и Гроссу - и те как-то сникли. И вот - картина Репина: комиссия. По проверке фактов истязания осужденных. Это из Управления подпортили полотно - предупреди- ли. Холодную-то успели обшить (дедки из столярки - могли бы и не ударни- чать, между прочим, да кто ж знал), а видно: свежак работа. И расспросы, допросы, объяснительные. Даже я штуки три написал: видел ли Валеркины ноги, да что он за тип, да был ли вообще он с но- гами - буквально. И тут я поверил. Про дружбу с Семенычем, что по душам. И ведь по пьянке молол про Москву, не подписывался, а сделал. Сказал - и сделал. Могли они дружить, было на чем сойтись. Но я отвлекся, а хотел - про дурость свою. Ничего, успею, она и по- сейчас при мне, а Валера Басенко - ей-богу, стоит странички. IX Ну, вернемся к барашкам, точнее - к барану, то есть - к себе. Все никак не могу свыкнуться, что женщина - не ангел. Что сам не херувим - через силу, но притерпелся, а здесь - нет, никак. Начитался в детстве классиков. Классикам хорошо, они умерли, а я мучаюсь. И женщин мучаю - тех, кто под рукой. Не приласкать от души, ни колечка с камушком - какое там! Мадригалы - и - взлетай, паразитка! А она не умеет. И не обещалась. Да, тяжело. Но вот когда матерятся девчата - совсем жить неохота. Что человечес- кого в нас - только слова, - это ведь бабы понимают лучше мужиков, ушами любят, слов требуют. Следственно, так важно все в этой области: обиняки, умолчанья, табу. Реклама по телеку - сотню раз в день (не смотрю, но доносится): "менструация, менструация". Я бы этому пидеру, автору ролика, во время обеда использованный там- пон клал на стол. Что естественно, то не безобразно - его же логика, пусть хавает, приятного аппетита. Ну вот, а тут девчата - и матюк на ма- тюке, от нормальной речи - только глагольные окончания. Причем я же не пурист никакой, феню люблю. Но феня - это ведь знак щедрой мощи, языко- вого избытка, вольное ветвление, радостная игра. Судья - "лепила", народные заседатели - "кивалы", зеркало - "обезьян- ка", чифир на донышке - "пяточка" - прелесть! Есть, конечно, неблагоз- вучное: "ксива", "хаза". Но не хуже нынешнего: "ксерокс", "офис"... "Я пошла, мне надо диссер отксерить", - тебе надо намордник надеть и в угол поставить. Вот и выбирай: мат или воляпюк этот чертов - есть от чего взвыть. Но - не вою наружно, сидим с Надюшей Лебедевой - ночь, будка на нижнем складе - трем за жизнь. Меня уж не помню что сюда занесло (а! сушину ис- кал, на дрова себе), а Надюша - ночной учетчицей, лесовозы должна пере- точковывать. Их за ночь хорошо, если шесть, и переточковывать там нече- го, никто ведь по дороге хлыстов не крадет, не прячет, а на верхнем - свой учетчик. Но на лесоповале полно таких синекур, всех надо трудоуст- роить, и каждый куб пересчитывают не меньше пяти раз, то есть четыре бездельницы за счет зэков кормятся. Но если они вроде Надюшки - никто не против, пожалуйста (а будь кто и против - что с того?). Этот нижний зо- вется Америка - хоть в трех километрах всего от Серебрянки. Думаю, еще ежовские крестники так пошутили, для чалдонов замысловато слишком, - но вот, закрепилось: сидим, стало быть, в Америке, кофеек (мой, из посыл- ки), сигаретка, три года воздержания, симпатичная женщина, интим. То есть я ее извожу душеспасительной беседой, себе рисуясь почтенным гуру, - дескать, пожито, передумано - тьфу, мудак. - Уезжать надо отсюда, Надя. Что ты здесь будешь - дыра ведь. Сколько тебе? - Двадцать два. - Ну - и города-то не видела, наверно? - Нет, я в Березниках была. В техникум поступала. - В Березниках! И не хочется ничего посмотреть? - Так телевизор же есть. Чего смотреть? - насмехается, явно. - Вот я откинусь, приезжай ко мне в Питер. - Да-а, нужна я там... - Ну, а замуж чего? - Так я замужем, - опять хи-хи. - А где муж-то? - Сидит. Три года еще. - Далеко? - Под Свердловском. - Ездила? - Не. Не хочу его видеть. Не вникаю, чего жилы тянуть из девки. Опять за волынку: уезжать, учиться... Через час сторож к нам забрел, Толик, веселый дядька, москвич - но меня земляком упорно зовет. - Я кофеек зачуял, аж проснулся, - его будка метров за сто. - Налейте - уйду, мешать не буду. - Да ты не мешаешь, садись, - это я, торопливо, как же: тень на На- дюшку бросить - ни-ни. Толик - седой, небритый, беззубый, морда блудливая, анекдоты - как из мешка - один другого пакостней. Разогнал тосклевич, Надюха заливается. Вот не умею так, хоть убей, - ну, и молчу теперь в тряпочку. Стали се- ребрянским девкам кости перемывать. Толян будто свечу держал - про всех подноготную - еще пакостней анекдотов, даже Надюха удивляется. - А про Сойкину-то откуда знаешь? - У нас своя разведка. Скажешь, не было? - Нет, но Наташка думает - не знает никто. Вот про нее не пойму - че- го ей надо? Смотри-ка! Они сами себя не поймут - а мы с Виталей головы ломаем! Наташка Сойкина - жена нашего отрядного. Старлей, косая сажень, молодой, румяный, - а подмостился к ней, оказывается, электрик поселковый (зэк, ясно) - плюгавая плешь - правда, москвич, как и Толик. - Может, у Фазы вашего такой оковалок здоровый? - женское любо- пытство, не стерпела - охота узнать. Мы, конечно, в одной бане моемся, но ничего там выдающегося ни Толик, ни я не припоминаем. - Надежда! Ебут не хуем, а душой, - Толик, наставительно. (Вот истин- ный гуру!) - О! Дай пожму твою руку, - Надюха, всерьез. И тут что-то сверкнуло мне: ну да, секс одушевлен для них! Запустить в себя чью-то фитюльку, перепихнуться - только аллегория, символ внете- лесного соития. Но и обратно же - душу представляют они своеобразно. Мы-то в них ви- дим или ангелов или уж - ниже пупка, а они в нас - ни то, ни другое. Мы для них - только выпуклости совокупного елдака - мировой души. (Все фал- лические культы - из матриархата.) Мы дуалисты, ребята, а для них - Пан не умер, а Христа вовсе не было! В этом вся тайна. Вот куда Иоганн Вольфганг тянул, со всей Вечной женственностью. Шалишь! Есть мировая ду- ша, кто спорит, но есть и персональный дух - не прахом же две тысячи! Пока мозговал это - прикатил Виталя с Серегой, механиком. - Ленчик, тебя ДПНК искал, заморочки какие-то на завтра. - Ну, поехали. - У меня с зажиганием что-то, мы посмотрим с Серегой - иди пока, вдруг долго. Мы догоним. Догнать не догнали, но через час были в гараже - разомлевшие, прямо масло по мордам. Выяснилось - только я ушел, Толика тоже прогнали и - брутальные мужики - насовали Надюшке во все дырки, без разговоров. Ода- рили по четвертной с носа, допили мой кофе и расстались довольные друг другом. И частенько такое практиковалось - думали: я в курсе, уже при- частился, специально два часа за мной не ехали. М-да. Пожалуй, в Питер - нет, незачем ее приглашать. Вот уж давно не Фаунтлерой, а саднит что-то. Четвертные эти. Чувствую: не рифмуется здесь с моей теорией... Суха, го- ворит, теория, мой друг, а древо жизни зеленеет. Провались ты, с таким древом. Х Разволновался, даже забыл, как Вертипраха звали, водилу бензовоза. Только минут через десять всплыло: Женька, Джексон, конечно! А за глаза мы его Вертипрахом всегда звали - как-то и больше шло ему. Женек-то мало ли всяких. - Джексон, ты откинешься - кто нам бухало возить будет? - Так бензовоз же со мной не откинется. - Нет, уж больно у тебя фамилия подходящая. Вон Сухоненко - разве до- веришь? Враз отшмонают. - Ничего, Винограду можно. (Виноградов с Сухоненко - самосвальщики, тоже в город часто гоняют.) - А остаться не хочешь? - остаются, бывает, если никто не ждет особо. - Да мы с Котрей решили уже - на юг сначала, прокашляться, а там пос- мотрим. Но сюда - нет, хватит Чалдонии. Не знаю, от чего Женька собрался прокашливаться, от каких рудников, но Котря - гомерического здоровья, сплошной румянец от ушей до попы (це- ликом не видел, но пышет же - в метре потеешь), ядреный бабец, хохлушка, под сорок - самый сок. Только вот от пасты "Поморин" ее тошнило - всем подряд жаловалась. Екатерина Батьковна вообще, но Котря - спаялось, даже муж, замполит, стал так называть. (Все кликухи, усеченья имен, фамилий - для экономии разве? Ерунда. Для экспрессии. Кальтю же, на автобусе который, Кальтенбруннером зовем, не экономим.) - Мужики, мою Котрю не обижайте там, она еще боится, - когда в лабазе начала работать. Боялась, правда. Ворье же кругом, уголовники - того и гляди, не дай бог. Я как-то покрутился - и вышел, не купил ничего. Выскочила следом: - А ну, расстегни телогрейку! Расстегнул. - Еще чего показать? - Там смотреть нечего, у моего мужа все равно лучше. Я-то без подковырки спросил, в простоте - шмон так шмон, дело привыч- ное. Но не обиделся (может, и есть что смотреть, зачем такая предвзя- тость), а обрадовался: молодец! Хоть здесь порядок, в этой ячейке общества, - надоели бесс- тыжие шашни кругом. Но зря радовался - Вертипрах уже реял, парил в выши- не, хищный шнобель нацеливал... А в один из дней загадочного для нас шухера - перед комиссией - зам- полит исчез. С концами, как в нужник булькнул - без пузырей. Виталя мне утром (ча- са в два то есть, наше гаражное утро): - Ленчик, я ночью в Соликамск гонял. Меня-то сморило, я накануне рано задрых. - Зачем? - Замполит приказал. - А ему что надо? - я ревновал, если не через меня шоферов напрягают. - Так я его и отвозил. Часов в двенадцать пришел, говорит: полный бак? - Полный. - Ну, через полчаса поедем. Из гаража когда вырулил, он подсел, с че- моданом: Богданов, можешь фары не включать? - Могу. - Давай. За Серебрянку вы- едем - там включишь. Я даже испугался - что такое? Что такое - это мы поняли уже, когда комиссия приехала. Но замполита больше никто в Серебрянке не видел. И пару офицеров перевели, кстати, и начальника поменяли. Прежний простым ДПНК стал. Но, думаю, не за Валер- кины ноги, а за невыполнение плана - завалили мы четвертый квартал. Больше всего меня разбирало: с рогами замполит сдриснул или бросил, негодяй, верную жену? Джексон утешал, что с рогами, - но я сомневаюсь. Закогтил он Котрю, скорее, уже после. Использовал ее шоковое состояние. Как же: муж с лучшим в мире - растворился в ночи, как наваждение. Лет пятнадцать, там, совместной жизни. Дочь школьница. Ну, Вертипрах рассеял тьму. Сплошное сияние впереди - дочь к бабушке, сами на юг, африканские страсти - у Джексона два шара под крайнюю плоть закатано (еще на зоне - как предчувствовал, что с чем- пионом соревноваться.) Счастливо, ребята! По газам! XI Что хорошо в долгом сроке (не чрезмерно, конечно, четвертные эти усатые - нет уж, не приведи Бог)? - Что есть время помечтать, как его скостят. Тысячи дней, и в каждом - часок для смакования: вот, вызывают в ДПНК - распишись, пришел ответ из Москвы, сбросили тебе, завтра - свобо- ден. Для того и прошения по помиловке пишутся - чтоб базу подвести под мечту, укоренить ее в реальности. Это ведь и на воле так: если только конца срока ждать - невыносимо, и вот - то до получки тянем, то до от- пуска: нельзя жить без мечты. И могло бы просиять - не так уж несбыточно, бывали случаи. Распуская ниточку судьбы, вижу ясно: Фаза, Фаза мне там оборвал, и - по-другому сплелся узор. Не жалею нисколько, да и глупо бы: узор-то другой возмо- жен, но свитер - судьба эта самая - на меня же вязался. Хоть сначала начни: и любил, и сидел бы, и стихоплетствовал - это мое, мои размеры, неизменяемо. Ну, а плюс-минус годишник - не суть. Это ведь не Аввакумово: - Долго ли муки сея? - До самыя смерти, Марковна. И даже к такому был готов, но - переоценил свои возможности. Каждому бремя дается - точь-в-точь в меру сил (нам неведомую). А я и в холод- ной-то лишь пару раз сидел, - нет, далеко до протопопа. Не на что роптать - за тридцать, а еще не повесился. И из самого тя- гостного до сих пор - вовсе не тюрьма, другое: пройти искус половой зре- лости - и остаться человеком. Ведь как чуется в детстве: что-то несклад- но в мире, неласково, неправильно живут. Так вот и задача: я научу, по- кажу - меня только и ждали, измаялись, бедные. Подрастаешь - выясняется: всему их уже учили, показывали - бесполезно! Все равно нервяки топчут друг другу. И тебя тут никто не ждал, - ну, родился, живи уж, не надое- дай только. Словом, вот это мрачное битловское: "всё, что тебе остается, - это любовь" - последняя истина. Как раз к половой зрелости достигаешь. И всё спутывается: сводный хор сперматозоидов (их там несколько миллио- нов в каждой спевке) имитирует ангельский - и - веришь! Хорошо выводят! Да, но я про Фазу хотел. Если Наташку и трудно понять, то Фазу - дело нехитрое: Лорелея! Локоны эти обесцвеченные, чуть синева вокруг глаз, ключицы, косточки на запястьях - исчадье андеграунда, субтильная греза Чалдонии. Екнуло сердце столичного нонконформиста, и ей, видно, что-то помнилось под Фазиной плешью, потому что спелись быстро. Старший лейтенант Сойкин, инженер по озеленению, спит в будке на верхнем складе, а Фаза ему элект- ропроводку в доме налаживает - до того увлекательное занятие, что однаж- ды и одеться толком не успел: метров за двадцать они мужа в окно замети- ли - принесло в неурочный час. - Ты чего здесь, Васильев? - Да вот, розетку прикручиваю. - Давно? - Полгода. Сойкин молча прошел в комнату, двустволку свою взял, переломил за- чем-то, глянул в стволы, защелкнул обратно, патронов сунул в карман - и вышел. Фазе даже дурно стало: - Натаха! Застрелится? - Сейчас. Охотиться пошел. И точно, Сойкин за ружьем и заехал - хотел тетеревов посшибать: все березы облеплены. Ну, и поохотился, от души. Только мазал много. А вече- ром синеву Наташкину усугубил основательно и сказал: - Еще раз застану кого - на улице будешь ночевать. А зима, между прочим, хоть и на убыль - но минус двадцать держится. На том тогда и кончилось вроде. Беда, что пристрастился и поколачивать стал Наташку регулярно. А зэков - вычеркнул из списков человечества. Чтоб хоть кому-то хоть что-нибудь - пусть отсосут. И когда из Москвы на меня характеристику затребовали: как, мол, сидит? Не рыпается? Можно скостить чуток? (такой порядок) - нет, худого не написал, просто игнорировал. Что равнозначно. Дней триста мне лишних подарил для мечтаний. Не ехидствуя - царский подарок. XII В отличие от Надюшки, отпетой красули, ее старшая сестра, Лебеди- ха, была отвратна на вид и как-то неопрятно похотлива. ("Люблю пороться, как медведь - бороться!" - сама же рифмовала, прямо Сафо. Только что за медведь такой, интересно? Чалдонская разновидность?) Я и до сих пор, представляя похоть - если брать ее без макияжа влюбленности, эротическо- го озорства, девственной грации - голимую четвероногую похоть, - вспоми- наю белые патлы сосульками, плоскую безбровую мешковатую Лебедихину ро- жу, голос как из помойного бака - да что говорить: сам Кальтенбруннер, неутолимый онанист Кальтенбруннер признавался мне: - Леня, восемь лет засижено, а вот выбирать придется: Ольга или сеанс - выберу сеанс. Впрочем, Кальтя слыл у нас за гурмана и эстета, но возьмем грубый ма- териальный критерий - гонорар (не такса! Оля - свободный художник): ни- когда за червонец не зашкаливал. И червонец-то - в случае сильного под- датия клиента. Отец Надюшки и Оли на постоянные зэковские подначки отвечал неизменно и бодро: "На то и делал, чтоб драли". Но вот интересно, на что он делал Мишаню - шестнадцатилетнего недоум- ка, не сумевшего подписаться при получении паспорта? Забавная это была семья. Однажды Петровича (главу то есть), связанного, в ШИЗО привели но- чевать. Невиданное что-то в Серебрянке, но обычной ментовки здесь не во- дилось - а он свою половину почтенную (за сорок бабе) с топором от дома до пилорамы гнал. Там уже зэки угомонили дурака. Орал, брызгался: - Вяжите, вяжите - я ее научу, поганку! Пусть не думает! А по дороге к киче уже внятно объяснил: - Месяц, зараза, - то рвет ее, то падает. Я думал в больницу везти, а это она, сволочь, опять беременна! Рожать хочет! - Так радуйся, Петрович, - свое же добро. - Этого добра - вон, две бляди да идиот - что она еще родить может? Лучше зарублю ее на хрен! Лучше срок пусть дают! Потом утряслось, конечно, - ни срока, ни пополнения семейства. Я только меланхолично порезонерствовал: вот, еще окошко готовилось - в наш свет. Ну, пусть бы дурака родила или потаскуху безмозглую, а все-таки - окошко. И такие, значит, нужны. А ты - с топором, Петрович! Тоже мне, Раскольников! - в этом духе. Кстати, что в семье не без урода - в деревне нагляднее гораздо. Где больше двух отпрысков - почти верняк: или типа Мишки - не больной вроде, но и до нормального далеко, или, как у Богдановичей, тоже младший, Сашка - глухонемой, или еще что-нибудь. Сашка-то здоровый родился, но оглох от прививки в детстве - и онемел, соответственно. Издержки цивилизации. Симпатичный парнишка - как все глухонемые - с выражением легко чокнуто- го, но веселый, гугнит вечно, улыбается. Целый день по гаражу, гайки обожал закручивать. Даже оформили его слесарем, и зэки не роптали (хотя, кроме гаек, ничего не освоил) - как к родному относились. Не виноват же парень. Особенно с Кальтенбруннером они скентовались: Сашка то чифир для него заваривает, то спит на заднем сиденье в автобусе. Я, полушутя, остере- гал: - Федорыч, ты своими сеансами хоть не развращай пацана. - Не-не, Леня, сеанс - это святое, это у меня без посторонних. Накопил (за восемь-то лет!) пачку вырезок цветных - красотки реклам- ные, киноактрисы помоложе - до сорока хотя бы (самому - за пятьдесят уже), держит под сидушкой. - Не боишься - отшмонают твой гарем, как ты тогда? - Предусмотрено, Леня. Сам хозяину показал. - А он? - Красиво, говорит, жить не запретишь. А что - личная жизнь, имею право. Хочешь, сегодняшнюю покажу? Достал веселую мулатку в купальнике. - А здесь, - открыл бардачок, - отработанный материал. Месяца на три хватает - без повторов. - А фаворитки нет? - Нет, всех люблю. Тебе не надо? - Да нет, спасибо. Я как-то жену привык вспоминать. - Ну, так у тебя молодая жена, конечно. А я на свою не заведусь уже. - А в натуре? - В натуре-то с полоборота, ты что - живая манда... - Ждет тебя, Федорыч? - Хрен ее знает. Пишет, что ждет. Но десять лет, Леня, сам понимаешь. Что я могу с нее требовать? Пропишет - и ладно, там видно будет. - Да уж! Они при мужьях-то чего вытворяют... - Ну. Я Мухину вчера вез (это жена капитана Мухина, заведует мед- частью, ровесница Кальти, но в джинсах загуливает, станок в порядке), когда выходила - за жопу мацнул. (Понимаю! Там такая облипочка - только и мацать...) Думал: сейчас по морде хлестанет. А она оборачивается: "Я б тебе дала, Рома, но ты же разболтаешь. И сама разболтаю. Лучше не надо", - и по щеке гла- дит. Чуть не приплыл. ...Сейчас вдруг многое что с этой Мухиной вспомнилось: они все, се- ребрянские, как зачуяли оказию - всплывают, цепляются, лезут в память. Ребята! Тут вам не "Титаник" - где все подряд, а Ноев ковчег - только по паре. Ну, к кому теперь завмеда приплетать? Капитана Мухина вставлять при- дется, а про него начнешь - еще ввернется кто-нибудь, и так до бесконеч- ности. Потопнем ведь! А с Кальтею - нет, не спаривается. Не с Мухиной, не с женою - Федорыч с Лебедихой завязан - по злой иронии. Не любовь, так смерть сплела - и выбирать не пришлось. XIII - Ленчик, пекарню скоро отремонтирую - шо делать, шо делать? - третий день подряд, гиперболически гримасничая, подвывал Серега Перчаткин, ме- ханик, мой лучший кент. - Давай печников замочим. - Тебе смехуечки, ты Римку не знаешь! Она же сюда припрется! А меня - на кичу! (Кича - тьфу, Сереге прическу жалко: скоро звонок.) И правда, я ее мало знал. Виталик нас катал в Вишерогорск, за хлебопеками, по очереди - и мои разы чаще совпадали с Элькиным дежурством на заправке (заезжали неукоснительно). Серегу же нанесло на Римку - и вот: вспыхнуло, разрази- лось: - Богданов! - официально так, твердо, - без Сереги заправлять не бу- ду! Чтоб не смел ко мне без него заезжать! - Римма Ивановна, - в тон, - обидно слышать! А я-то не гожусь ни на что? - Перестань, я серьзно, Виталик. И ему передай. Ну, передал. Сереге лестно, конечно, - надо же, с первого взгляда по- корил! и в мыслях-то не было - строгая деваха. Винограду однажды хорошо припечатала - шнифт на неделю померк. - О! Якый тэбэ бчел кусыв? Ты ото як Нильсон теперь! - Серега же и рыготал, глумливо хохлячествуя. Он хохол и есть, Перетятченко настоящая фамилия. Перчаткиным - гаражные хохмачи заделали, но говорит чисто, украинский колорит - для особых случаев. А Римка - татарских кровей, темно-каряя вся, струна, порода, порыв, без чалдонской растеклости. Двадцать три са- мой, дочке - пять, живет одна, отца не помнит, а мать погибла на сплаве лет семь назад. Словом, Казань-то мы взяли - но этим не кончилось: идеи Батыя живут и побеждают. Снова киевлянин под пятой басурманки - вот тебе и покорил! Не то что бы вертела она Серегою всячески - но уже через неделю знакомства у того решено было крепко: остаюсь. Месяца три до конца срока ему, и раньше - как только не костерил Чалдо- нию! И вот - незадача, действительно: пекарню налаживают, ночные рейсы - тю-тю, стало быть, а днем из гаража - куда же? И как? Мало того, с при- ездом нового начальника решено было и нас, гаражную аристократию, перет- ряхнуть - ротация кадров. Дескать, план завален, но меры принимаются. Меня - на нижний опреде- лили, сучкорубом, а Серегу - и вовсе на зону закрыть пообещали. А до первой оказии - в лес, сучкорубом же. Но тут осеклось. Не стоило капита- ну Макокину злорадствовать, помолчать бы ему перед Элькой - но не стер- пел, уж больно его жаба давила за Серегину пруху (сам когда-то был отшит Римкою с позором). - Римуля-то, что теперь, в Харьков переведется? - Это зачем? - Элька не поняла сначала. - Так к своему поближе, может, и свиданку дадут. (А Серега где-то под Харьковом сидел, закрывают же на свою зону.) - Уже этап был? - Нет еще, через неделю, наверное. Но ни через неделю, ни вообще - не закрыли Серегу. Он-то думал, что ударным сучкорубством отмазался. Потом уж всплыло: Римка неистовая - че- рез две эстафеты: сменщицу и капитана - посулила коротко: "Отправят Перетятченко на зо- ну - Малинникову (это наш новый хозяин) башку снесу. Жаканами, из обоих стволов". Понятно Римулино беспокойство: упусти - и не дозовешься потом обратно в Чалдонию. А самой с девчушкой - куда же ехать. Макокин здесь десять лет служит и, в отличие от меня, Римку знает прекрасно. Поэтому мимо ушей никак не пропустил, доставил слово в слово по наз- начению, от себя заверив: - Снесет. Донос и Гроссу специально в тот же день в Вишерогорск гоняли, отшмо- нали у Римки ружье - так оно одно, что ли, в деревне? У любого чалдона можно позаимствовать - Римке никто не откажет. - Ну, пусть только поймают в Вишерогорске наглеца (а это Серега разве наглец?) - из ШИЗО у меня не вылезет! - храбрый был, решительный человек майор Малинников! XIV "Зэк должен быть толстым, ленивым и приносить вреда больше, чем колорадский жук", - этому императиву я следовал, увы, только наполовину. С толщиной обстояло неплохо - пуда на четыре уже тянул, припадки актив- ности бывали через день, но с вредом - нет, какой там жук! Так, моты- лек... И вот - не оценили, поперли из завгаров! Последний раз начислил шоферам зарплату, отнес на подпись к техноруку, тот, как водится, урезал на треть (я и начислял из такого расчета), и всё, влился в ряды пролета- риата. Нижний склад к этому времени уже перекочевал на Вишеру, полтора часа одной дороги - в минус двадцать, в полуоткрытом кузове - не лучшее начало дня, зато - терять нечего, кроме своих цепей. Не знаю, был ли в том преступный умысел, как пишут в приговорах, или случайно получилось - но сунули меня в легендарную, овеянную славой бригаду под совокупным прозвищем "женатики" и девизом: "Сто кубов и голый торс!" Настоящих же- натиков, правда, было только трое - то есть тех, кто жил семейно, своим домом, в вольной части Серебрянки. Остальные трое, в том числе Юрок, бригадир, в женатики угодили метонимически. Но девиз-то вовсе не был по- этической фигурой, ни метафорой, ни гиперболой здесь не пахло: из декады в декаду рвали ребята рупь на рупь (за 140% плана зарплата удваивается премиальными). Прощайте, мои пуды! Сам Юрок, здоровенный рыжий парнище, детдомовец бывший, любил пояснять сурово: "Других, может, мамы ждут, кормить будут, а нам бычить надо", - лукавил, ой, лукавил перед собою! Никому еще лицевого и на месяц воли не хватало - хоть какие тыщи там: пропивается влет. Но пила поет, баланы летят под горку (иногда - через сучкоруба), торсы блестят, мышцы играют - фейерверк молодости, здоровья - понимаю! Ударничество - вроде запоя: затягивает. Но для меня - всё тухнет и жухнет, если это за деньги. Мерзит, как Надюшкины четвертные. День рублю сучки, два - и чувствую: что-то не так. Неймется в передови- ках. Собригадники тоже чувствуют, поглядывают вкось. На третий день - мужской базар с Юрком: - Ты где хочешь работать? - Куда Родина пошлет. - Добро. Позвал мастера, так и так, переводи пассажира, коллектив ропщет. - Юрок, давай, пока не научусь - буду бесплатно работать, - совсем не нужно мне, чтоб моя фамилия снова склонялась в верхах. И Юрок-то, по зэ- ковскому кодексу, не должен был мусор выносить - запросто кичу я мог схлопотать: саботажник, мол, отрицалово, то, сё. Ну, Бог его уже прос- тил, я - тем более. Селиван (Коля Селиванов, мастер нижнего) соломоново надумал: по начальству не докладая, тихо-мирно меня в дровники перевел, своей властью. - Вон, в конце будка, скажешь, я тебя направил. Бреду, грущу, философствую. Вот что: окладник я, не сдельщик. Это два типа таких, всемирных. Штатники, немцы, япошки - те сдельщики. Итальян- цы, негры, ну, и наш брат многогрешный, восточный славянин - мы окладни- ки. "От каждого по способностям - каждому по труду" - ясно, немчура при- думал. Они так и живут. А вот наш вариант: "От каждого по способностям, всем - поровну" - человечнее как-то, а? Мне бы - только бобан ежеднев- ный, положняковый, ничего кроме не надо, за него и бычить готов, но и право за собой оставляю: когда душа попросит - в загул. Поплевать в по- толок, на облачка полюбоваться. Нет, можно и премировать за способности: доска почета, медали, грамота. Бюст на родине героя. Но - платить за них больше? Они ведь от Бога. Стало быть, и так ты в прибытке - да еще и де- нег сверху? Перебор. Вот где корень, вот почему у Петра Аркадьевича не выгорело. Уже дойдя до будки, останавливаюсь и додумываю - сейчас: опять нас в сдельщину тянут - и опять не выгорит. Равенство ликвидируем, но и спо- собности - тоже. Так завязано. Одни сучкорубы останутся. То есть к худ- шему равенству придем. И врожденные сдельщики, европейцы всякие, чуют в нас окладников - и попрут, попрут от себя, не допустят - как меня из Юр- ковой бригады. А кто взгоношил весь уклад менять? Не Гольдштейны ли? Этим-то - нож острый: как же я, умник такой - и поровну с Иваном-дураком получать дол- жен? (Хоть потом в кибуце, на банановой плантации, доктор физико-матема- тический - ничего, не кипешует.) Эк занесло куда от баланов - и Гольдштейна приплел! Ну, натурально всё: уже тридцать страниц - и ни од- ного еврея. Так в жизни не бывает. Открываю дверь: - О! Толян! - Ленька! Земляк! Сейчас чифирку, ну-ка, малолетка, подкинь в печку! XV Собрался тут в Москву по делам, полез на антресоли за сумкой, рас- копал одну, раскрываю - глядь: что такое? Пачка писем в целлофане, ре- зинкой перехвачена. Мать честная, мои же письма, с зоны и с поселка - сохранила мамулька! Умчался на целую ночь - что там Уэллс со своей машиной! Храните письма, друзья, заводите архивы - на то нам и антресоли даны. Вот - без изменений одно, как раз в струю: "Мамуль, здравствуй! Андрюха, привет! Вот, кое-как выскреб времечко письмишко черкнуть, да и не знаю, чего писать. Новостей нет, а старости все те же: здоров, толст, румян и беззабо- тен. Уже и зиму пережили, еще одна - и дома, уже думаю-прикидываю, на чем ехать. Лучше самолетом все-таки: тринадцатого октября вечерком заяв- люсь. Спрашиваете о работе моей. Я же написал: на дровах я, то есть грузчиком. Утречком садимся в машину и едем на нижний склад, за Вишеро- горском километра два. Там у каждой бригады своя будка, наша самая дальняя, у заброшенной деревушки Арефы. В бригаде нас трое, плюс марки- ровщик и сторож, который живет здесь постоянно. Часиков в десять прихо- дит еще Ленуся - приемщица, из Вишерогорска. Кроме того колготятся под ногами два щенка - Белка и Жулик. Белке месяц всего, а Жулику три, оба очень симпатичные, только Белка ужасная капризуля и визгунья. Часов в 11 подъезжает машина или две, мы их загружаем дровами, и на этом наш трудо- вой день заканчивается. Идем на обед, а потом часов до пяти балагурим, дразним Ленусю, гоняем чаи или спим, в общем, валяем дурака, пока домой не повезут. Вот заурядная картинка нашего быта: за дверью визжит говор- ливская приемщица, а под будкой - Белка, потому что в дверях висит на растянутых задних лапах здоровенный кобель, наполовину уже освежеванный Толиком. На лавке с одной стороны починяет баян изрядно уже хрюкнувший капитан Мухин, попросту - Васильич, напротив вповалку дрыхнут два моих орла, а в уголку я обкручиваю Ленусю. Жулик вышел успокоить нервы, он не переносит запах свежей собачины (что не мешает ему обжираться ею до осо- ловения), а Санька-маркировщик долбает прорубь на Вишере. Скоро орлы мои проснутся и со свежими силами уплетут полкобеля, а из шкуры Толик сошьет шапку, продаст рублей за девяносто, которые опять пропьет вместе с Васильичем. Я это для того рассказываю, чтоб ты поняла: на работе, хоть мы и не заняты, письма писать затруднительно. Продолжаю через день. С дрюниными бегами ты не права. Ведь юность бы- вает только однажды, и без "девочек", то есть без тысячи влюбленностей и переживаний, она будет бедна, пуста как-то. Женитьба моя тут не при чем. Да, чуть не забыл. Мне тут предложили поучительствовать (гм, гм), нужна справка, что я прослушал три курса ЛГПИ. Звякни там замдекану, пусть от- печатают, и пришли. Валенки дошли в полном порядке, лук тоже, шарф есть (тот самый). Варежки бы можно. Целую, Алеша". (Андрюха, Дрюн - брат мой, спортом тогда вовсю занимался - а мать ра- довалась: не забита голова "глупостями". А "орлы" - два пацана с мало- летки, Андрюха же и Вовчик, я за старшого у них, просто по возрасту.) Итак, Ленуся. Золотко мое бесценное, первый поцелуй за четыре года. С неделю (как увидел впервые) понять не мог: красивая девка или нет? Пока шапку не сняла. И зачем она все в этой шапке дурацкой сидела - неизвестно. Мужикам волосы ни к чему, к мужской внешности они - по касательной, женскую же - наполовину определяют, если не больше. - Ленуся! Да сними ты малахай свой! Не жарко тебе? - Не хочу. У меня прическа позорная, - любимое словечко. - Так мы тебя тут причешем, не боись. - Отвяжитесь. Заинтриговала, сил нет, - как Гюльчатай Петруху. Но сами стащить - не посягаем: вдруг лысая окажется? Или в лишаях? Нет, лучше - возвышающий обман, локоны пепельные воображаем. И вот - пообтерлась, попривыкла к нам, кон- фет моих (изюм в шоколаде) с кило переклевала - и - нате, любуйтесь! Ну, не пепельные, русые всего лишь, и не локоны - прямые, зато - почти до пояса, густые, шелковые, в два водопада от пробора. - Чего ты стеснялась-то? - Та-а... Лень потом снова укладывать. Думаю, просто до бани, немытые, не хотела показывать. И правильно. В самую десятку теперь пульнула, наповал. Даже Толян от скорняжества отор- вался (а у него ответственный этап: обезжиривание): - У моей супружницы первой такие были. Состригла, дура, потом, немод- но, говорит. А я тащусь от длинных волос. Мы все тащились. Так бы и зарыться мордой! Орлы-то мои не решались, а я не утерпел, уткнулся сзади. И в духоте, в аромате этом - не пожалела шампуня! - хоботом поерошив, приложился. Под затылком, в шейку. Зарде- лись ушки у лапушки, но строгость напустила: - Думаешь, красивый, так все можно? Позорник. Я еще и красивым ей кажусь! Не реальность уже - вольты, сон в летнюю ночь! Не знаю, чем бы кончилось - хорошо, Виноград подкатил. В город едет - надо метровым балансом грузить. Самосвал три куба берет, ерунда, но метровника - это с полтысячи бревешек, да уложить аккуратно, короче, сбил я волну, разрядился, протрезвел - а когда вернулись в будку - Лену- ся благодать свою опять под шапку собрала, изюм в шоколаде доеден, ей домой пора. XVI "Зачем Герасим утопил Муму? Я не пойму, я не пойму..." - это То- лян навывает свою любимую, докраивая малахай. У Ленуси выходной. У меня минор. Васильич свинтил куда-то - или дрыхнет в работящей будке, - без аккомпанемента остались. - А Жулика тоже на шапку? - Не, масть не та. На котлеты, если не зачумится. Вовчик с Андрюхой малолетку вспоминают, страсти всякие - похохатывают при этом. - Ленька, вот бы тебе где учителем, - Толян вдруг встревает. - А что? - Расскажите ему. Рассказывают. За двойку - бойцы (это масть такая на малолетке) тубарь на уши ученику надевают. Буквально - с размаху так, берется за ножки - тресь. Если грамотно - табуретка развалиться должна. Мощное средство. Великая дидактика. Коменский не дотумкал. "Мума еще могла бы долго жить..." - На взросляк когда переводят - кажется: в рай попал, скажи, Андрюх? Выстраиваем пирамиду беспредела по колониям: малолетка - на пике, об- щак (общий режим), усилок (это мой), строгач - самый спокойный. "Могла гулять - среди полей, среди берез..." - Нет, вы женские зоны забыли. Забыли, точно. Так ни опыта нет, ни рассказчиков - как сравнивать? "Ее так жаль, до слез, до слез..." - У меня же жена - подельница. Откинулась в прошлом году, сюда ко мне заезжала. Ну! Мы и не знали. - А что ж не осталась? - А вдруг мать умрет? Не пропишут потом, всё, прощай, столица. Да, в Москве сурово с этим делом. - И как на женской? Поделилась? - Вкратце. Между малолеткой и общаком, примерно. Вдруг звонок (у Толяна будка - вроде штаба, телефон стоит). Технорук Мухина спрашивает. - Он только что вышел, гражданин начальник. Сейчас сбегаю за ним. - А что за голоса в будке? - Это ребята, дровники, погреться зашли. - Дай их бригадира. Вот напасть! Беру трубку. - Почему не работаете? - Так нет машин. - Окомлевку колите, нечего сидеть. Я проверю. Окомлевка - это пни такие, чуть не метр на метр, мы их целиком раньше грузили. Десяток закатишь - машина с верхом. - Блин, кончился курорт. Не могли тихо посидеть! Возле каждого штабеля - гора этой дряни, как раз до конца срока хва- тит. - Толян, это ты со своей Мумой. Я как чувствовал: накликаешь. - Ничего, разомнетесь. Размялись. Даже во вкус вошли. А что - за это ведь не платят, почему не поколоть? Десять шагов отсчитал, поставил колышки. Вровень с головой штабелек уложили - шабаш. Достаточно для отмазки. Уже прозреваю внутрен- ним оком: весь нижний - в аккуратных поленницах, каждая щепочка - на пользу стране. Возвращаемся в будку, там Юрок сидит. К моему черносливу пристроился. - Базар к тебе. Пойдем, туз нарежем. Не жду хорошего, без смешинки парень, тяжело с такими базарить. - У тебя что с Ленкой? - Ничего. Дурачимся... (еще какое чего - в смысле чувств, конечно, - но кто мне Юрок, чтоб откровенничать?) - Короче, если лезет к тебе - пни ее, суку. У нее же муж-зэк. - Не замужем она, что ты гонишь. - Муж. Не расписаны - все равно, вместе жили. Твоя бы блядовала, пока ты здесь, - как тебе? - Да на здоровье! - легко так, искренне говорю, потому что нет ника- кой моей. Вычеркнута. - Ну, смотри, - не с угрозой, а, дескать, дело твоей совести. Кольнул-таки в уязвимое. Что ж, спрошу завтра у Ленуси. Но - пнуть? Нога отсохнет. И почему это больше никто не в курсе про сожителя? И с чего это Юрок вдруг такой ревнитель очага? Не ожидал. Теряюсь в догадках. Расстроен. - Ленька, чего там с Юрком терли-то? - Толику день без сплетни - про- пащий день. - Спрашивал, у кого лучше бухало заказать, из шоферов, кто не палился ни разу. - А что, жены бригадников не могут привезти? - Нет, они же подписку давали: никакого алкоголя в поселок. Зачем им заморочки? - А ты кого посоветовал? - у самого-то свои каналы: капитан Мухин. Толян деньги дает - Васильич отоваривается в городе. Выгодно обоим: у одного зарплата целее, другому - зелье без палева. - Никого. Уже два месяца не в гараже - откуда я знаю? Пусть к новому диспетчеру идет. XVII В юности меня пронзил Стендаль - формулой из дневника (пятнадца- тый том собрания сочинений): "Остаться наедине с женщиной и не овладеть ею - значит оскорбить ее". Ну, это француз, южная кровь, буржуазные нра- вы. Я модифицировал для северного климата, не вразрез с кодексом строи- теля коммунизма: вместо "овладеть" - "объясниться в любви, сделать предложение". Беда, что как начал в жизни применять - сразу на согласие напоролся, нашлась авантюристка. (А как назвать? - ведь ни собственности, ни ответственности и посейчас, а тогда - много паче.) Добром не кончилось - ну, так что? Это жизнь вино- вата, а формула - замечательная. На очереди - Ленуся, стало быть. Только наедине - не остаться никак, это и сдерживает. В нашей полтора на два меньше четырех человек не быва- ет, да еще собаки эти, телефон, дымище слоями... Нет, не грот Амура, не располагает. - Хотите, вам свою родину покажу? - с утра Ленуся. - В смысле? - Так вот же, Арефа, я там родилась. Мороза нет (минус пятнадцать всего), можно прогуляться, полкилометра где-то. Дворов в пятнадцать деревенька, все уже истлело, зияет. Один дом только с крышей и стеклами. Но Ленусин не этот. Показывает развалину. - Почему переехали-то? - А тут три семьи осталось всего - решили: проще в Вишерогорск нас перевезти, чем сюда электричество тянуть. Семнадцать лет уже никто не живет. Грустно. Заходим в дом что с крышей. Все голо, но возле крыльца - по- ленница. Березовые чурочки, черные аж от времени, люкс-дрова, термояд. Не то, что у нас - только с полведра солярки разгораются (это Толян жаловался, ему же ночью просыпаться приходится, раза три по-новой топит). - Андрюха, Вовчик! Возьмем по охапочке? Навьючил орлов, сам с Ленусей тормознул: - Идите, мы догоним. Ну, и про сожителя - самый момент. Оказалось - да, фигурирует некто. Володя. Не зэк, а всего-то годишник условно схлопотал, месяца три назад. Клуб хотел поджечь, во время танцев. Спьяну, конечно. - Он вечно, дурак, как пьяный - что-нибудь начинает. Не хочу я с ним. Лучше за Воронина замуж выйду. - А он что, предлагал, что ли? - Предлагал. Воронин - это Юрок и есть. Вот ударник, и здесь поспел! Теперь все ясно. - А ко мне в Питер приедешь? - Зачем? - В гости. Буду скучать по тебе. - Это ты сейчас говоришь. - Нет, взяли манеру: умняк на рожу вешать, умудренные какие! Видишь - не врал, скучаю же, правда. Держу ее за руки, улыбаюсь. Ей тоже весело. Вдруг - помрачнела. - Собянин проехал. Его < Краз> . Увидел, кажется. - Ну и что? - Они с Володькой друзья. Расскажет. Собянин - местный лесовозчик, вишерогорец. По лицу вижу: всерьез ис- пугалась. - Ладно, возвращайся одна. Я еще чурок наберу. До конца дня у Ленуси настроение испортилось, с кисляком и ушла. А тут еще бабка к нам нагрянула под вечер, хозяйка дров. Собянин настучал, с ним и приехала. Оказывается - с весны она в Арефе живет, вроде дачи у нее. А мы, па- разиты, без топлива оставляем. И кроет, и кроет нас, ведьма, - не оста- новить. И креста на нас нет, и Бог накажет, и начальству она пожалуется. - Ну, всё, всё, бабуся, отнесем обратно, мы ж не знали. - Несите, чтоб я видела. Сунули под будку штук пять, остальное - на место пришлось, вот не бы- ло печали! Смерклось, скоро домой повезут, а у Толяна - свои планы. Заливается в трубку: - Есть, есть данные по кубатуре! Только Вера Михална! (это та самая визгливая говорливская толстуха-приемщица, никакая не Михална, Верка просто.) Скучаем без вас! (Этот-то точно врет: когда скучать - за иглой целый день). Не заедете? Хрюкнуть есть. Обижаете, "бражка". Слеза! Из отборной пшеницы! (Вот это правда: два фанфурика заныкано - сам видел). Конец связи. Толян ручонки потирает, чуть не в пляс: - Сглотнула наживочку! Придет! Ух и драть ее буду - как врага народа! До утра! На том и расстались, машина просигналила. А на следующее утро, на разводе - как обухом: переводят меня! На верхний склад - огребщиком! Бац! И - из офицерского базара долетает: ночью на нижнем пожар был. Будка сторожа сгорела. Со сторожем вместе. Кразист уже только голо- вешки застал. "Эх, - в голове молниеносно, - значит, не пришла Верка! В одиночку килограмм водки пришлось! Ну, и не проснулся даже, наверно, задохся во сне! Уж не чурки ли эти злосчастные закинул?" Вечером Вовчик с Андрюхой наперебой - подробности. А какие там подробности? Прах и тлен. Суета су- ет. Белка с Жуликом остались - они под будкой всегда ночевали - сумели выскочить. Толян-то - даже шапку продать не успел - накануне закончил как раз. И покупатель уже был - час торговались, сошлись на семидесяти. - А мы теперь у Юрка в бригаде. - И как? - Пять возов, вся жопа в мыле! XVIII Про лесоповал полезно знать всем. Не потому даже, что "не заре- кайся", но - мы ведь лесная нация, не монголы. Наше жизненное прост- ранство - всего лишь проплешины, от леса расчищенные. "Степь да степь кругом", - это он, значит, за границу заехал, к самостийникам. У нас бы следовало: "выруба кругом". Но о вырубах - чуть дальше. Нынче валят двумя способами: вручную - бензопилой "Урал-электрон" ("Дружба" - из области преданий) и валочными машинами. Что-то вроде тан- ка, только вместо пушки - захватка с резалкой. После ручной валки не восстанавливаются воло- ка. Выруба после валочных машин зияют непоправимым кошмаром. (В Питере у меня от спальных районов такое же чувство.) Бензопилы в ходу и у зэков, и в вольных бригадах. На танках работают только вольные. Оттого, навер- но, я вольных до сих пор недолюбливаю. (Но и вообще - это характерный комплекс: зэковского превосходства над вольными. Если человек еще не си- дит, то - изнутри зная гостеприимство нашего кодекса и приветливость су- допроизводства - кем его считать, как не овцой?) Североуральская тайга - исключая неделовые породы - это ель и пихта. Кой-где - карельский при- вет, всплеск ностальгии - бронзовеют сосенки. И уж совсем за диковину - один-другой на десять тысяч гектар - взме- тают зеленое пламя могучие кедры. Трогать их нельзя под угрозою нешуточ- ного штрафа. Такой замысел: пусть нестесненно осеменяют выруба, поднима- ют благородное потомство. Думаю, тщетный: скорее всего, пустоту затянет всякою шушерой - березой, ольхой, иначе - слишком просто было бы жить. Как раз на березу и кинули бригаду Геши Гончара - за пару дней до мо- его в ней появления. Начало марта, делянка на отшибе (значит, без столо- вой). Снежные холмы с торчащими там и сям рождественскими елочками и кустарником. Что тут пилить-то? Оказалось - это верхушки вековых елей и берез в обхват, остальное - под снегом. Нет, всерьез, без баронских приколов - к марту в тайге наметает до подбородка, но пенек, по технологии, не должен превышать тридцать санти- метров. Так что лопату в охапку - и вперед! Нас двое, огребщиков, и - по технологии же - надо не только ствол раскопать до комля (и чтоб в яме вальщику было вольготно), но и дорожки от дерева к дереву. Сто берез за день - как раз на норму получается. Ну, хоть тут-то никаких рупь на рупь, сразу отлегло у меня. Правда, норму - кровь из зубов, три дня не- выполнения - бригада ночует на киче. Ничего! Бутерброд с маргашкой в обед, чифирок - и наш малахольный тандем - питерский гуманитарий и дист- рофик из Кизела - творил чудеса. В конце дня еще и сучкорубам помогали. Зато и смешно мне теперь слышать, будто пирамиды - дело внеземных циви- лизаций. После березы этой треклятой - знаю твердо: гордо он там звучит или нет - но человек способен на всё. Вечером приходит Гарик Златоустов, приемщик, замеряет нашу кубатуру - в штабеле уже. Ждем, как приговора: ну? - Шевельнули сегодня, мужики: шестьдесят пять! (норма - шестьдесят два). Ура! Жаль, Родина не знает имен героев, не красоваться моему бюсту на проспекте Луначарского! А обидно, ей-богу: почитываем же газету "Лесная промышленность". "Вальщик Овечкин награжден орденом "Знак Почета" - в течение года его бригада заготавливала восемьдесят кубометров ежедневно" - только подте- реться таким вальщиком. На хвое у нас половина бригад за сто шевелят (перехвалил я славян в прошлый раз, каюсь). Через неделю - уже весь в матерых мозолях, ремень на последней дыроч- ке, и вдруг - мне Гарик в машине: - Ленька! Пойдешь приемщиком? - А ты? - Меня мастером технорук хочет, только, сказал, замену себе обучи. Давай - работа непыльная, сто двадцать в месяц - больше, чем мужики на березе получат. Это все да (кроме "непыльная" - площадка под штабель расквашена гусе- ницами, самое грязное место в лесу), но - как-то совестно. Еще есть во мне интеллигентская слабость к пролетариату. Чувство вины. Желание слиться. Мазохизм как высшая и последняя стадия народолюбства. Безнадеж- но, сознаю. Все равно - чужак для них, белая косточка. Классовое чутье называется, по-научному. Может, оттого и усердствую: дескать, убедитесь - могу я как все, примите в гегемоны!.. И вот - Гарик-искуситель. Ему хорошо, у него нормальное отвращение к пахоте выходца из низов. И никто не упрекнет: нет на нем каинова клейма высшего образования. - Так что, надумал? - Попробуем, ладно, - выдавливаю комплекс, а втайне надежда: не ут- вердит технорук. Утвердил. Хехекнул только: "Ну, Ленчик этот, видно, нигде работать не будет. Пусть хоть лес принимает, хрен с ним". Говорил же: окладник я! Такая судьба. XIX Зэковская душа - благодатная почва для фатализма, хотя срок сам по себе - факт совсем не коренной. Можно всю жизнь просидеть в одиночке (а ведь мы и сидим - только не все признаемся) - и не почуять дыхания фатума. Нет, убеждает другое: вот эти сотни - и тысячи, десятки тысяч - тружеников пенитенциарной системы. Тюремные цирики, зоновская администрация, чины из управлений... Чтобы нормальный пацан рос себе, рос, гонял собак, в носу ковырял - потом вдруг решил: пойду в тюремщики, стану ментом поганым, - не верю я в это. Ясно, стало быть, что такая их доля, на роду написано. Их беда, не вина. И не к тому я клоню, что они не нужны - может быть, даже палачи нужны, не будем решать с маху. Но недаром палачу маска полагалась: дескать, ма- шина рубит, человеческий лик тут не при чем. А эти - без масок - и ничего! Румяны, довольны собой. А это уже вина: им не стыдно! Ну, не надо голову пеплом посыпать, землю грызть - но хоть ужимкой какой показать: да, сознаю, профессия моя не того... не благоухает, так скажем. Сколько я ни вглядывался - с надеждой, добросовестно - бесполезно. Жовиальны, упитаны. Плодятся интенсивно. Вон у Канюки - шестой уже отп- рыск. ("Футбольную команду хочу", - благодушествует.) Гарик мне: - Леня! Ведь у Канючихи - еще с прошлых родов лобок лысый! И опять! Что ж он творит! Да это прекрасно, размножение я приветствую. Хотелось бы, конечно, подкузьмить - мол, половина там зэковских - но не могу: не имею сведений стопроцентных. Но вот канючатам - им же придется с малолетства принорав- ливаться: папа - тюремщик. В порядке вещей, то есть, что один человек другого в клетке держит, под полным своим произволом. А это ребенку ни- как. Тут или папа чем-то не тем занимается (невозможно!), или зэки - не люди. А они освобождаются. И некоторые - в Серебрянке остаются. Получа- ется, человек - что-то вроде фофана: можно скинуть, можно надеть. (По совести говоря, мы и все так воспитаны.) Но не будем о грустном, я отв- лекся, а хотел - о судьбе. Возьмем фамилии. Хорошо, если ты Иванов. А вдруг - Баранов? Не бывать академиком, однозначно. В лучшем случае - ге- нералом. Или с моей - куда уж на эпопею замахиваться... Опять же Гарик. Никаких там спецкурсов, но трепло - высшей пробы. Круче Горбачева. Тра- вит - с утра до вечера и в бараке еще с полночи - рядом спим. Миллион ис- торий - не заткнешь. Когда успел? Лет на десять он постарше, так и заси- жено у него вдвое больше - но я, слушая, младенцем себя чувствую. Пусть, кстати, расскажет - любую на выбор, а я разомнусь пока. Пора уже - сорок страниц без перекура. Разогнался - скоро конец срока, а о главном и не начинал. Притормозим. "Зарекался я, Леня, в поездах играть, но - молодой, кровь бурлит, ре- бята на вид лоховатые - короче, расписали пульку. Как раз от Москвы до Краснодара - почистили меня, обшкурили, как белочку. Тонну выгрузили - я и ойкнуть не успел. А лето, у меня ж планы были: здоровый образ жизни, море, бляди, рка- цители. Ну, выхожу, жарища, пива попил на вокзале - идти не к кому, по- тому что не с чем. И перспектива до сентября - только бутылки собирать. Переслюнил свою книжку телефонную - есть солидные номера, но не умею в долг жить, чесаться начинаю. Даже к врачам ходил. И тут случай выручил: смотрю - мне азиат ка- кой-то маякует. Пригляделся - вспомнил: знакомый кореец, Ли фамилия. У них в Корее две фамилии: Ким и Ли. Этот - Ли, значит. Из второй половины. Они тут арендуют землю у совхоза, хорошо живут, свой хутор. Собаку, кстати, первый раз я у него попробовал. - Что, Гарик, дела? Почему не на море? У меня с ним бизнеса нет - можно в жилетку поплакать. Рассказал, он посмеялся. - А ты чего здесь? - Тоже трудности, Гарик. Оказалось, у него с урожаем завал. Некому собирать. Что-то в этом го- ду не сцепилось, не подмазал, или щемануть его решили - не дают людей. А счет на дни идет - чуть не плачет мужик. А когда кореец плачет - невоз- можно стерпеть. Это как ребенок. Говорить не могу, сам рыдаю, рисую ему на листочке: 1:25. Он мне всю книжку закапал, пока переправлял: 1:15. Сошлись на двадцатке за работника, но стольник я авансом взял. - А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу. Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю: - Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут, сами как огурчики. Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А у меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним не- давно. У них обязалово - студентов летом припахать. Трудовой семестр, смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А у Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стря- пают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя откармли- вают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь с ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не прист- роены. - Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует. - Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал ведь ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут рабо- тать - там уже утрясется. Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует, мы с ним давно в хороших. Простой мужик, но любит шампанское, извращенец. Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел серебряные головки: - Что-то надо, Гарик? - Та-а... Оно так, что и надо, и не надо. Давай охладим сначала. Ну, распили с ним газировки этой, уладили, полстольника я ему оста- вил: хочет - через бухгалтерию пусть проводит, хочет - леденцов себе ку- пит. Хожу уже медленно, но еще не все дела. Школьный мой кент один - ху- дожником в доме культуры. С ним проще, он сам мой должник, сколько раз на мои похмелялся. Объяснил ему, что мне нужно. - Конечно, - говорит, - можно даже и покруче что-нибудь, цитату из вождей. - Не надо цитат, сделай, как я прошу, - я его знаю, такую цитату най- дет - вместо Ли в ментуру все поедем. И вот - всё, вроде, а тревожно на душе, как с незастегнутой ширинкой. Думал, думал, вдруг ударило - лабухов забыл! А на завтра уже церемония! Хорошо, когда батю хоронил, записал один номерок. Там душевный такой коллектив, надежды маленький оркестрик. Вот их бугру и звоню: - Можете завтра в восемь? - Погоди, сейчас гляну, когда первый жмур. Ага, в девять у нас. А на- долго работы? - Да двадцать минут. Репертуар-то есть подходящий? Сговорились за полста. Первый раз за неделю спал без кошмаров. На- завтра - транспарант у техникума: "Урожай - в закрома Родины!", "Проща- ние славянки" гремит, полный "лев" комсомольцев - тронулись. А после- завтра - на море, как планировал. И ведь скажи, не заслужил разве? Всем по кайфу сделал, как Дед Мороз". - Тебе бы, правда, по комсомольской линии, Гарик, с твоей энергией. - Точно. Платили бы по два червонца с головы - я бы весь Китай под наши знамена привел. ХХ - Леня, а ты в курсе, почему тебя с нижнего перевели? - Технорук дуркует. - Нет, зря ты. Он тебя спасал. Мне вчера Нинон рассказала. А ей - Ма- линникова. Чей-то муж звонил из Вишерогорска, кричал, что тебе голову отрубит. Кого ты там соблазнил-то? Вот оно что! Володя, значит, больше некому. Ой-ой, смотри ты, горячий чалдонский парень! Не верю я в такие страсти. Ну, клуб он там хотел под- палить - так и то, наверно, понты одни, иначе - почему ж условно дали? Но чтобы голову - пусть не смешит. Селиван пол-Вишерогорска раком перес- тавил - и ничего, ни пикнул никто. Что сам я за рогодавцем своим по всей Садовой с молотком наперевес гнался - это не показатель. Я на французской классике воспитан: Кармен, Вальмон. А здесь-то откуда этому взяться? Или уж собрался рубить - руби, зачем хозяину звонить. Неохота настоящий срок тянуть? Тогда онанируй в тряпочку, если такой ревнивец. А с бабами - ни-ни. У ревнивого, прежде чем с девкой сойтись, мешок сухарей должен быть насушен. Примерно так мы с Гариком обсудили, и я решил: надо на нижний съез- дить. Не хватало, чтоб чалдоны питерских зашугивали. В первый же выходной и отправился (у лесников они скользящие, а на нижнем без выходных шуршат). В Вишерогорске спрыгнул на ходу из кузова - сначала Перчаткина прове- даю. Он откинулся уже с полмесяца, живут с Римкой, расписались, девчурка папой зовет, полная идиллия. Посидели, почаевничали. Я за три года пер- вый раз в цивильном доме - как чукча в Эрмитаже себя чувствую. Не дано, не дано вольному человеку таких минут, что он может знать о жизни? Не пробовал я ни йогу, ни травку - недосуг всё, но вот - безо всяких асан и снадобий - три года камер и бараков - только-то! - и весь на резкость наведен: кровать (не шконка!), над ней коврик, под ней детский горшок - ком в горле, мурашки в носу, вечный кайф! Или, вспоминаю, после суда вернулся в Кресты - и одного в камере за- перли. (Цирик: - Не повесишься? - Еще чего!) На два часа всего, но я-то не знал, на сколько. А по тюремной трансляции - Чайковский. Никогда не лю- бил (двадцать лет, обычное дело) - и вдруг - такая ласка, нежность по нервяку, доехало, наконец: и вправду гений Петр Ильич! Гомосек ты мой родной... В расслаблении выполз от Сереги, весь мир бы обнял - о: карга ка- кая-то в горку пыхтит. - Заморилась, бабусь? - беру кошелку. - Спасибо, сынок. Ну, а я что говорю? Все люди - родственники, так и есть. Бабки и зэки это понимают. Зашел в магазин - ого: масло сегодня дают, что за день! Беру килог- рамм, хотя для вольных лимит - двести грамм в одни руки, пойми этих про- давщиц. С того раза, кстати, перестал недолюбливать работников торговли. Есть в них какой-то симпатичный завиток. Уже по дороге к нижнему нагоняю Фазу. Его давно в сучкорубы сослали, стараниями Сойкина. Идет себе Фаза потихоньку, скрип-скрип, а за ним ка- быздох лохматый, как привязанный. Но не привязанный, совершенно по вольной воле - на верную погибель. А уверяют - инстинкт у собак. Фигня это все. У Фазы в кармане - кусок колбасы. Он этим куском помахал у барбоса перед мордой - тот от деревни и не отстает. Колбасу чует, а что под топор идет - не чует. И наш брат, сапиенс бестолковый, так же себя ведет - но это не обидно. Мы ведь здоровые инс- тинкты в себе задавили. А вот за пса - досада берет. Ленуся с Васильичем в новой будке, Санька-маркировщик теперь сторо- жем, но без моих орлов - непривычная обстановка. Ленуся, помнишь, как ты обрадовалась? Когда девчонка радуется, а виду не хочет показать - вдвойне трогает. Потому что радость у нее даже из ушей тогда выпирает, не говоря про глаза. Мне неловко стало - сам-то ведь знал, что увижу, и за дорогу свою радость слегка подрастряс. А для Ленуси - сгинул и вдруг - воскрес, еще и кило масла под мышкой. Короче, Володя минут через тридцать нарисовался. Эх, не надо было мне по Вишерогорску среди бела дня шляться! Не инстинкт же у парня, в самом деле? Познакомились, погутарили о нейтральном. И - уехал он, еще руку мне пожал. С Ленуси веселье слетело, конечно. Плохо, что опять с ней наедине стоял, возле будки (не при Васильиче же ворковать!). - Ой, что он теперь дома начнет!.. - А чего ты его не прогонишь до сих пор? - Куда прогонишь? Мы же в его доме и живем с матерью. - Тьфу ты, вот попадалово. Ну, не горюй, Ленусь. Хочешь, масла возьми полкило? Засунешь ему в грызло, если лаяться будет. - Да он не лается... Отрежь кусок. Нет, полкило не надо, грамм двес- ти. Больше не виделся никогда с Ленусей, через день только письмо ей с орлами передал. Мол, приглашение в силе, приезжай в Питер хоть одна, хоть с Володей, адрес написал, как проехать. И ответ получил. Потерял подлинник, да и не было там ларинских красот, чтоб беречь. Володька ей два зуба вышиб ("Теперь улыбка позорная"). Из Чалдонии, чувствует, ни- когда не выберется, мол, не судьба. "Лучше ты, если сможешь, приезжай опять". Вот деваха! И зубов ей не жалко. Ну нет, я не изверг, не поехал. И так здесь к двадцати пяти все с железом во рту, смотреть страшно. XXI Можно учредить конкурс, призовой фонд - "мерседес". Один-единственный вопрос: "Чем хорошо начало весны в тайге для приемщика древесины?" И никто не ответит, сам и укачу на "мерседесе" (в Серебрянку, конечно, - давняя мечта). Ведь что в голову приходит: на тетеревиные бои полюбоваться? Их и все видят, не только приемщик. Пока до делянок едем - два-три ристали- ща. Солнышко уже загарное? Так в середине весны еще подбавит. Нет-нет, все не то. Что же тогда? А вот: начало весны - единственное в году время, когда по тайге можно как по парку гулять. Летом - валежник, папортник, не про- дерешься. Зимой - только на широких лыжах, но их нет, а и были бы - от- метут: куда это наладился? Зато в начале апреля каждое утро - два-три часа - великолепный наст: гуляй, не хочу. Пытались меня волками запугать, какая-то тут разновидность: рыжие, помесь с собакой. Ни огня, ни тракторов не боятся - помельче, правда, обычных. Но это в голове не укладывалось: чтоб меня волки съели - не хватало воображения. Поэтому не слишком боялся, хотя топор брал, для са- моободрения. А волки тоже не дураки - лосей кругом немеряно, не сравнить же с зэком по калорийности. Памятная весна! Одна за другой - три эпохалки: новая любовь, школа заработала и Чернобыль рванул. По значимости - в убывающей перечисляю. Может, и вовсе бы Чернобыля не заметили, но Игорек, наш с Гариком семьянин, - киевский, оттуда посылки получает. Потому вникаем: так ли безвредно всё, как по телеку уверяют? Или с рентгенами тушенку хаваем? Ловим голоса, откуда еще и дознаешься. И выясняется: да, с рентгена- ми. Потом уже и наши разоткровенничались, но пару посылок мы приговорили к тому времени. У Гарика от мнительности утренние эрекции прекратились; переполошился парень, клянет мирный атом. У Кальтенбруннера выклянчил пару див, для эксперимента. - Всё, Леня, завтра сяду под березкой, сосредоточусь, а если нет - на той березке и повешусь, - с пафосом, на слезу бьет. - Брось ты, Гарик, мало ли других радостей, - подыгрываю. - Радостей много, а перец один. Ты мне что предложишь: стихи писать? - Зачем сразу стихи? Можно прозу. - Ты мне хоть одного импотента-прозаика назови. Может, вы изучали в Герцена? Не Толстой ли? Нет, Толстой не годится для утешения. Поставил в тупик. Не могу при- помнить. - Видишь, все к одному: не жизнь без перца. - Ну, хоть записку оставь: "В моей смерти прошу винить сержанта Доно- са". Может, переведут гниду. - У нас на зоне, под Питером, в мою быт- ность четверо с собою кончили - и хоть бы один с пользой для дела. Только о себе люди думают. - Сделаю, ладно. Но, увы, не удалась подляна для Доноса: сработали кальтины развратни- цы. Зато к "Голосу Америки" мы пристрастились. Работяги посапывают всеми отверстиями здоровых организмов, а мы выцеживаем по ночам клевету из шуршания, проникаемся. (У нас радиола - старинная, с зеленым глазком. И пластинки есть.) Не до глубины пробирает, правда. У них тогда на "Голосе" в отделе кадров наш диверсант работал. Для русского вещания всех сотрудников с еврейским выговором подобрал - всерьез они не воспринимались. Но забавно слушать, как злопыхают отщепенцы. Даже про наши края однажды шипели, про соликамский БУР, "Белый ле- бедь" знаменитый. Игорек-то сподобился, побывал там. Канюка пристроил на месяц, в прошлом году. - Чтобы тебя под мореный дуб, Омельченко. Иначе опять поедешь. Нет, хватило месяца, дошел до указанной кондиции. - Я тогда одним спасся: мне мужики хорошего кобеля заколбасили. Неде- ли две его жрал - зима, не портится. А так бы крякнул, думаю. Ну, про кобеля по "Голосу" ничего не говорили, у них там другой стиль: "узники", "томятся", - но все равно приятно: и провинцию вспомни- ли, не только московских жидков. Но в основном - о них, с ними, они. "Голос Америки", одно слово. Берут интервью у очередного: - В чем, по-вашему, причины нынешнего кризиса в России? - Бога забыли. У самого один храм - ОВИР, но радетель веры, как же! Ничего мы не за- были, вот Он нас - вполне вероятно... - Лень, а вас в институте учили, как детям трактовать? - О чем? - О религии. - Нет, зачем. - Как? Вы же бойцы идеологического фронта. - Дети об этом не спрашивают. - А вдруг - завяжется базар? - Не знаю. Я на практике "Школу" Гайдара проходил... - Да-да, помню. Пацан замочил кого-то. А потом его кента зашмаляли... - Ну, Чубука. Так что - откуда базар? Там ясно всё. XXII Прислали, наконец, бумажку из деканата, и вот - учительствую. Разумного, доброго целый воз накопил - раз в неделю тащу его в массы. Массы мои пока что - два местных паренька. Еще зэков должно быть с деся- ток, тех, кто восемь на воле не успел, дела замотали. Но их и тут дела заматывают - почти не ходят ко мне. Причины - сплошь уважительные, да и труд - лучший учитель, я не в обиде. Местные же эти - ребята простые, но любознательные: - Кто Пушкина убил? Лермонтов? Стало быть, база есть: слышали про обоих и что со стрельбой как-то связано, - не с нуля начинать. (Не так уж невероятна, кстати, их версия. Для меня вот куда невероятнее, что Толстой с Достоевским только раз в жизни виделись, но - факт, приходится верить.) Рассказал про Пушкина, выслушал комментарии. Не в пользу Сергеича. Основной аргумент: сучка не захочет - кобель не вскочит, чего он к Дантесу прицепился. Жену надо было отбуцкать. (Знакомая логика: меня весь срок так же попрекают.) Лермонтов тоже сочувствия не вызвал своей дуэльной историей. Тут я как бы современников выслушал - и те ведь не читали ни строчки, судили безотносительно к поэзии, непредвзято. Сложнее с Гоголем: никак не хотели мне верить, что просто голодом себя заморил. - Почему? - Потому что поп на него накричал, - явно не объяснение. И завязалось-таки, о чем Гарик предупреждал, соскользнули на зыбкое. Слово за слово - и: - Что такое Библия? Гм. Методички нет. Как растолковать? - А сами-то что слышали? - Это... Ну, там объясняют, что такое добро, что такое зло... Лет через шесть, когда нахлынули на Россию миллионы Библий, - мне бы- ло немного жаль, что отнимают мечту у народа. Так верилось, что есть книга с ответами на все вопросы, но - спрятана, за семью замками держит- ся, как и положено такой книге... И вдруг, вместо последней правды - Ав- раам родил Исаака. Да еще мелким шрифтом. Это уж я свое, детское, прип- летаю. Думалось, что в Библии - и буквы с колесо. Короче, не стал я им ничего жевать. (Не занудствовать же: мол, о доб- ре и зле - каждый сам пишет, не словами... Но на будущее, на всякий слу- чай - не всегда ж меня будут сразу после "Школы" гайдаровской арестовы- вать - сочинил пару глубокомудростей. Чтоб ни к чему не обязывали, но исчерпывали тему, если речь зайдет. Кто сомневается, что у книжки есть автор? Хоть у тех же "Мертвых душ", например. Нет такой проблемы. Вопрос в другом: читают ли эту книжку? Или только "проходят"? И с миром - так же: конечно, есть Творец, - за читателями дело. Но последний интерес да- же не в том, верим мы или нет, - верит ли Он в нас - вот в чем главное.) Вернулись к Чичикову. Долго вычисляли, под какую статью он бы сейчас по- пал. Разные предлагались варианты, зато сошлись, что на зоне бы он каптер- щиком устроился и председателем секции был бы, наверняка. Слава богу, что в этом году, поскольку школа всего два месяца функци- онировала, выпускных сочинений не потребовали с нас. Но на следующий год (забегая вперед) - пристали с ножом к горлу. И мы со Светой Ивановой, моей вольной коллегой, чуть меняя наклон почерка, сами накатали за всех. Ничего, проскочило. Даже Мишане Лебедеву аттестат выдали. Но подписы- ваться парень так и не научился. До десяти считать - уже почти не сби- вался, а это - нет, не одолел. Ну, не каждому дано, да и надобности осо- бой нет, только бюрократию разводить с этими подписями. За день до звонка пошел я в штаб. - Дайте справку, что я два года учительствовал (думал, для восстанов- ления пригодится). - Мы, Ленчик, - Макокин хихикает, - можем тебе написать, что ты и космонавтом здесь был. (А что? Неплохая идея. И похоже: невесомость эта, удаленность... Надо было соглашаться.) В РОНО поезжай, они оформят. РОНО - в Красновишерске, все равно по дороге, ладно. Заехал, когда освободился, улыбаюсь коллегам (я первый день всем улыбался, как дура- чок) - так и так. - Ну, как же, знаем, знаем. Посидите пока. Штампанули мне справку - загляденье. Как печать увидел - сам поверил, что учительствовал всерьез, зауважал себя. Чем не Макаренко? Сказал тет- кам спасибо сердечное и - домой. Но не пригодилась справка: и без нее восстановили. XXIII Еще до тюрьмы, студентствуя, был озадачен, а тут и вовсе заму- чился: вот, понимаю ведь, что внутреннее пространство филолога и, ска- жем, сучкоруба разнятся, как интерьер Зимнего и курной избы. Последний, грубо говоря, онтологичнее. Потому так напряженно вглядываюсь: что, есть там свет, или это одно художество, барственная придурь - наши плафоны? На воле-то от случая к случаю, а здесь ежедневно десяток пролетариев выслушиваю, не прерываю, даю излиться... Мрачновато. Бляди, бухало - у тех, кто помоложе. За тридцать - уже только бухало. И сколько раз мне: - Ты хоть напивался? - сочувственно, как бельмоглазому: "Ты солнышко видел?" Видел я их солнышко, но провоцирую иногда: нет, мол, текучка за- ела, не довелось. Еще хуже - перестают всерьез воспринимать. Замыкаются. Как засветив- шийся шпион себя чувствую. Подозреваю, что негодуют в душе: ведь жизнь человеку дается один раз... (Вслух нельзя: от меня зарплата зависит, за- чем отношения натягивать.) Тактично переключаю на баб, но тут совсем не то воодушевление. Геша Гончар и вовсе афоризмом отрубает: "Рожденный пить - ебать не может> . Но и те, кто подхватывает, - не цветисты: чер- дачно-подвальные случки, лярвы, шалавы, триппер - небогатый репертуар. Самое поэтичное из услышанного: - На дискотеке познакомились, пошел провожать. Шершавый свербит, а зайти некуда - у нее и у меня предки дома. За какие-то гаражи ее заволок, обоссано всё. Полез под юбку - она кудахчет: "Я не такая, я не такая!" Да вы все не такие, упрись покрепче. Вдул, шмыг-шмыг - и правда, девочка. Трусняк в крови, она плачет. Довел до дома, завтра увидимся, говорю. А назавтра, по трезвяне, уви- дел ее - так стыдно стало - даже подойти не смог. Ну, что я ей скажу? Нет, не люблю целок, - это Гешин тракторист, Ваня Щелкунов рассказывал. Красивый парень, кепка-восьмиклинка с лаковым козырьком и на трелевщике джигитует - любо-дорого. Еще и утонченная натура, оказывается. - И что, не встречались больше? - Почему, встречались. Ее через месяц уже все подряд драли. Стрекота- ла, как швейная машинка. Но меня потом посадили скоро, я второй раз не успел. Наши с Ванькой тропки вскоре скрестились, а пока - я декламировал мысленно: - Девчата! Все равно из вас ни физиков, ни лириков, ни даже тракто- ристов приличных - да и не к тому вы назначены, - так посерьезней хоть к единственно ценному в себе! Ну да, к мохнатке этой, к полу, будь он не- ладен. Под музыку, что ли, с толком, с расстановкой. Зачем эта пачкотня торопливая? Особенно первый раз? Вот у древних было правильней поставлено (не повсеместно, но сущест- вовал такой обычай): опушилась девка - к изваянию бога вели и на камен- ный фалл ее, голубушку. Дескать, потом как хочешь - а это святое, нельзя на самотек. Понимали: если первый был бог - так и со вторым кое-как не захочется. Много чего древние понимали. А нам недосуг. Жизнь, говорит, дается один раз. Некогда понимать, надо пошалить успеть (это мне, несмышленышу, Гарик постоянно внушает). Да все какие-то шалости скучноватые: ну, понаделал дырок, напрыскал где надо и не надо, насморков нахватал. Дальше? "И в борьбе с зеленым змием побеждает змий", - дежурная шутка у Гарика. Смеш- но. Но не так уж весело. Впрочем, этот как с Надюшкой на нижнем складе: проповедуй, не пропо- ведуй - одним кончится. Гуру из меня никакой. А главное - ничем не лучше поучаемых. Знаю, дошел, открыл, испытал по-настоящему веселые шалости, а все-та- ки посмертия побаиваюсь - именно как скучищи. Точь-в-точь сучкоруб. Тому непредставимо без водки, и мне без привычных услад: чем же я там зани- маться буду? На чем оттягиваться? Ангелы молчат, но и я - ведь не возра- зил никогда алконавту: - А ты хоть одну строфу сочинил? - тот бы за издевку принял. Вот и ангелы не решаются - сам добирайся. XXIV Напустился на неэстетичные дефлорации, но ведь и умираем - тоже бездарно, как попало. А это ли не ответственное дело? Взять хоть Толяна. А Юрок Воронин? А Лебедиха? А Эля, Римкина сменщица? Как-то связано это: если одно тяп-ляп - так и другое будет не краше. Осенью в Серебрянке дороги глубже речки, думалось: что-то весной слу- чится? Ведь бирма по сторонам двухметровая - когда расквасит ее, трелев- щиками, что ли, машины тягать? Слава богу, не завгар, вчуже озабочен, но интересно. А оказалось - ерунда, стаивает вмиг, неделю солнышко - и готово, до полколеса жижи всего, трехмостовкам нашим - плевое дело. Вот автобусу - хуже, хоть и северный вариант, с усиленным передком (мы с Кальтей, помню, каламбурили по этому поводу, насчет передка, то есть). В самый-то непролаз нет с городом сообщения, в Вишерогорске мост разбирают, чтоб не снесло ледоходом. Но потом налаживают паром, и у нас рейсовые дни возобновляются. В основном девчата ездят - по делу, без де- ла, но - тянет: цивилизация все-таки. Даже аэродром есть (каждый день "аннушка" до Перми). Да мало ли чего: поживи в тайге - и хрущевка за небоскреб сой- дет. (Моего земляка занесло как-то в кудымкарский изолятор. Питерских и вообще недолюбливают - живем без талонов, суки, и еще власть поругиваем - а тут чуть не опустили. Раскричались: фуфло двигаешь! Это он про разводные мосты рассказал. Чудом отмазался - баландер знакомый прошустрил газету с фоткой. Больше земляк мой не занимался просветительством. Понял, что и вправду мы дале- ки от народа. И у меня, помню, пожилой станичник все допытывал: рукомой- ники у нас в Питере на дворе или в хатах? А сам я? - Всего-то три года в командировке, а как в метро заходят - забыл, вылетело напрочь, сейчас даже не верится.) Стало быть, протянул Кальтенбруннер ходовую, выжимной подшипник заменил - рейс так рейс, пусть девчата разомнутся. Немного и собралось в этот раз - человек пять. Лебедиха с Надькой, Катя Богдано- вич, из зэковских жен кто-то. Я потом со всеми разговаривал, спрашивал: не екнуло ли у кого? Хоть и глупо задним числом дознаваться: соврут - не проверишь. Но нет, никто не беллетризировал: мол, у меня сапог два раза слетал, а я сумку дома оставила, пришлось вернуться, - обычно все было, как всегда. (Меня раздражает эта ленца, недобросовестность Фатума: кому и зайцев через дорогу напустит, и зеркал наколотит - вовсю старается. А тут, видишь, молчок. Дескать, обойдутся: подумаешь - зэк да шалавы таеж- ные, зайцев не наберешься на всех...) Поехали. Оля впереди села - тянуло ее к Кальте: единственный из гаража, кто не притиснул ни разу, даже обидно. Заинтересовалась, какая у Федорыча жена. Кальтя отбрехивался од- носложно. В самом деле, вот уж с Лебедихой никак бы не стал свою полови- ну обсуждать. Но вежливый дядька, оборвать не может, хоть и коробит все- го. У восьмой ветки (это ответвление от магистрали к лесосекам) Кальтя притормаживал, минут пять ковырял что-то. (Нет, это за перст нельзя счи- тать, халтура это, а не перст. Ведь не на час, не на два застряли.) А дальше - без приключений до самой аварии. Километров пять не доезжая Говорливой - из-за поворота < Краз> . И разъехались бы, эка невидаль - лесовоз в тайге, но, видно, Кальтя стра- хануться решил, показалось, что царапнет его коником. И отвильнул-то ма- ленько, но - скользнул, заюлил - и кувырк под горку. Один оборот всего сделали - там не слишком круто было. (Хотя девки постепенно в рассказах до трех довели.) Никто даже испугаться не успел. И целы все остались - кроме Оли. Ее в лобовое выбросило и контузило, наверно, потому что по- гибла она не от травмы, а - захлебнулась. Лицом вниз в жиже лежала, го- ловы почти не видно. Кому суждено утонуть, того не повесят - восточная мудрость. Непонятно только - утешительная или злорадствующая. Олю положили на обочине, Кальтя зачем-то ее шапочку все искал, а На- дюшка кричала без выражения: - На хуя ты стал поворачивать? На хуя ты стал поворачивать? - вроде истерики что-то. Погибни зэк - самое большее Кальтю бы просто закрыли на зону, досидел бы свои полтора, с гаремом нигде не страшно. Но тут - полноценного чело- века не стало, нельзя без последствий. На экспертизе выявили алкоголь в крови (не докажешь ведь, что позавчерашняя бражка) и приплюсовали винов- нику. Если жена ровесница - как раз до пенсии ей дожидаться. ХXV Каждый, конечно, задавался вопросом: а все-таки, при всем при том - почему мы еще не выродились? Любой специалист по евгенике подтвердит: этих миллиардов декалитров спиртного генофонд никакой нации выдержать не может. А вот поди ж ты - у нас в Серебрянке всего один дебил, да и тот, если счет и письмо не затрагивать, не глупее среднего американца. Парадокс? Мистика? - Су- ровый материализм: действительно, давно бы согнали нас в резервацию и шустрили бы на наших просторах расторопные азиаты и хваткие скандинавы, когда бы не ГУЛАГ. Увы, не повезло этому слову, и само по себе оно - с двумя гадами по краям - малосимпатично, но факт: тюрьмы, зоны, поселения - это же заповедники трезвой спермы! (Относительно, конечно, - нет в ми- ре совершенства.) Вполне Отец народов кликуху свою заслужил. Не берем воплощение, уже все тут сказано, но идея-то - блеск! Не какой-то там смехотворный сухой закон - только бандитов плодить. Всегда иметь в государстве два-три миллиона мужиков, практически (сравнительно с волей) не пьющих по 3-5-10 лет! - Смогли же, добились, ввели в русло - без максимализма ненужного, без перегибов, в границах реального (десять миллионов с четвертными на ушах - это романтизм: впе- чатляет, но уводит от жизни). Сейчас, с высоты творящегося бардака, особенно очевидно: мой народ должен сидеть. Не знаю пока, как это устроить, но колония-поселение - даже с эстетической точки зрения - оптимальный вариант. Уж не говоря про грубые резоны: все при деле, не озорничают, денежки на лицевых накапливаются... Осекаюсь: не изуверствую ли? Мужиков - на шконки, девок - на каменный фалл... Нет. Размозжить нас в этническую слизь - вот изуверство. Впрочем, опять я отвлекся - накипело. Но не в сердцах сказал, в пол- ном сознании. И себя никак не исключаю: такому, как я, - родившемуся без особой специализации, просто одобрительно смотреть на мир, радоваться его уда- чам, сочувствовать промахам - в Серебрянке самое место. На зэковском бе- регу, разумеется. А что? Ни к кому чересчур не привязываться, но во всех понемножку влюбляться. Надеяться на чудо помиловки, но спокойно и груст- но знать, что конец срока все равно придет - и дома тебя ждут. Никакой политики: политика - ментовское дело, а ты только щемить себя не давай. И - главное! - никакой ответственности - даже за принимаемые кубы: сплав все спишет! Не могу вообразить лучшей доли. Однако с кубами технорук что-то заподозрил - решил ревизию послать. А я-то - да, накидываю мужичкам, если до рупь на рупь не хватает. (Не бес- корыстно, как и другие приемщики.) Не лихачу, но, строго говоря, срок уже можно вешать. Грозные же ревизоры - это главбух со счетоводом, то есть Любка с Нинон. Двадцать штабелей должны переточковать и нас, уго- ловщину, вывести на чистую воду. Механизм ревизии прост: Нинон цифры с торцов кричит (это мы ставим, приемщики, - диаметр каждого хлыста), Любка записывает. Но штабеля здо- ровенные, явно за день не управиться. А радости большой нет - и назавтра по жиже чавкать. Поэтому решили рационализировать: цифры пусть приемщики кричат, а ревизорши обе пишут. Вместо одного - сразу два штабеля в обо- роте. Ну, мы и накричали цифр - боюсь, переусердствовали. Как потом уз- нал - кубов триста лишку получилось. Технорук рукой махнул, матернулся, - но ревизий больше не засылал. XXVI Из дальнего угла барака - восторженное: - Писечка - як ягодка! Як черешенка! - опять Сухоненко свою терпилу расписывает. Десятый год за этим занятием, а всё новые краски находит, нимфоман. - Хоть знает, за что чалится. А тут за растоптанный башмак восемь лет кувыркайся, - печально, но без надрыва комментирует Игорек. Семь лет уже позади - что ж теперь надрываться. Не в моих правилах преступное прошлое ворошить, но в том-то и дело: у Игорька его нет. (К чести нашего судопроизводства начала восьмидесятых, из примерно двухсот откровенничавших со мною - это всего лишь второй случай кристальной безвинности. У остальных - хоть нос разбитый, хоть двугривенный - но фигурировали.) 117-я вообще - растяжимая статья (как ей по содержанию и положено), и родные жены мужей по ней упекают. Игорька же друган к своей знакомой затащил. Выпили, порезвились, и вдруг - законный нагрянул. Ну, штанишки надели, распрощались - культурно всё. А вечером - повязали обоих: пассия заявление накатала. Муж ли заставил, или сама инициативу проявила - неважно это, хуже другое: в первый же год друган помер на зоне. От тифа. У них там эпидемия была, Игорька тоже скрутило, но - выкарабкался. Родители подельников дружили до этого, но тут - у той матери свихну- лось что-то. Одна статья, один срок, на одной зоне - но чужой выжил, а мой нет. Каждый месяц стала звонить предкам Игорька, осведомляться: "Ваш не умер еще?" Года два доставала, потом только успокоилась. - Мне недавно старики написали об этом, я и не знал. - А что, друган-то твой - один у нее был? - Ну. Она и от армии его отмазала... А тут - даже могилы нет. Конеч- но, крыша поедет. - Почему нет? - Так не выдавали тела-то. - А много перемерло? - Да нет, не очень. Человек двадцать. Один все плакал, пока в созна- нии, - месяц до звонка. - А твой? - Нет. Он не верил, что умирает. Он первый был, еще никто не крякнул. После него и сказали, что тиф. К 117-й возвращаясь, два замечания. Во-первых, за четвертую часть по- ложено пассажиров опускать. И когда-то соблюдалось неукоснительно. Но в восьмидесятых гнилой ветерок либерализма уже повеивал в уголовной среде, уже начинали сквозь пальцы смотреть - увы, увы. Вон, пожалуйста, Сухо- ненко со своей черешенкой. Не отсюда ли и пошло по всей стране расшаты- вание устоев? А во-вторых, по первым трем частям - сколько ни видел - все как на подбор: гвардейцы! Матушка-императрица - любого бы в полковники, за один вид! Черт его знает, здесь буксую: как это получается? Ведь при таких статях - только свистни - шалавы гирляндой нацепятся. Да, может, как раз поэтому: не привыкли к отказам. Так что публичные дома, конечно, дело нужное и полезное (всё ле- гальное лучше нелегального: бляди, гомосеки, коммунисты) - но не снимут они проблему. Насиловали и будут насиловать. Провоцировать не надо, вот что, девчата. Ну, и там - каратэ, у-шу, каблуком по яйцам - осваивайте потихоньку. Только не увлекайтесь черес- чур. Все-таки мужики - это условный противник, не враг номер один. Кстати, как у древних было с этим? - А у них не стояло так остро в мирное время. Да-да, 117-я - обратная сторона женской эмансипации. Посеешь, как го- ворится, ветер... Ничего, бабоньки. Скоро мы сопьемся все, сами же будете ностальгиро- вать: - Вон, деды ваши - никаких эректоров, силком, бывало, брали, кипела кровь! Богатыри - не вы! XXVII Раньше думал: люди не добрые и не злые, а такие, какими их зас- тавляют быть. Потом понял: это меня так заставляют думать. А вот управленские чины с непоколебленным марксистским мировоззрением так и уверены, что зэк при каждом удобном случае должен жрать собак, пить одеколон и заниматься ак- тивным гомосексуализмом. Бытие заедает сознание. Но не все так просто, увы. Что, если пассажир вегетарианец? Аллергия на одеколон? И, наконец, не стоит у него на юношей? (Случаются такие ка- зусы.) Нет, ни о какой табула раза не может быть речи. Конечно, опреде- ленным усилием можно в себе подавить врожденное отталкивание - или пред- расположение, но это будет внутреннее усилие. Обстоятельства ничего не решают. Но вернемся к собакам. Верхний склад - не нижний, из деревни гуляш не подманишь. Приходится самим разводить. У Геши в будке подрастали трое: Альма, Малыш и Мишка - все разной беспородности, но одинаково умилительные. Воспитание - по избытку досуга - я взял на себя и оттого лучше знал их природные за- датки. Первый шаг - приучение к опрятности. Едва щенок напустит лужицу - его следует повозить в ней мордой и выкинуть за дверь. Малышу потребова- лось четыре урока, Альме - три. Мишка же все понял с первого раза - так началась наша дружба. Я не ошибся в нем: не было пса умнее Мишки в вишерогорском леспромхо- зе, а может, и во всем Красновишерском районе! По экстерьеру же - что-то среднее между лайкой и овчаркой, черный, с белоснежным жабо - красавец! (Толян бы причмокнул: сторублевый малахай, как минимум!) Только Мишку - когда он чуть под- рос - я брал с собою на прогулки, с ним ходил принимать у других бригад; однако он свою привязанность делил строго поровну между мною и Гешей. Как определил, что Геша - бригадир, - не могу сказать. Но всех прочих: сучкорубов, огребщиков, тракториста с чокеровщиком - щенок игнорировал. Однажды мы с Гешей, разойдясь метров на пятьдесят, стали хором звать к себе Мишку - жестокий эксперимент, но хотелось выяснить: кто же для него главный? Кончилось плачевно - в буквальном смысле: стал припадать на жи- вот и рыдать - только что слезы не катились. После чего мы сошлись еди- нодушно: этот - не мясной. Видимо, Мишка угадал наше решение, потому что начал сторониться Альмы и Малыша, я бы сказал - слегка презирать. Сойкин, забредя как-то, полюбопытствовал огульно: - Ну что, скоро котлеты из них? Наверное, именно тогда всех людей в форме Мишка зачислил во враги. Это обернулось роковым исходом для лесных собак, и я не одобряю такой юношеской горячности. Знай про себя, что ты не мясной, но ведь на лбу ничего не написано, а человеку в форме свойственно ошибаться - еще древ- ние подметили. Впрочем, и Альма, и Малыш были по-своему очаровательны. Малыш - при- хотливая помесь таксы с ротвейлером (хотя ближайшие таксы и ротвейлеры - за шестьсот километров, в Перми) - приземистый, кривоногий, мускулистый. Альма - тонкомордое субтильное существо, буря эмоций, море любви - ко всей бригаде без разбора. Утром - первая мчалась навстречу - и не выдерживала напора чувств, шагов за десять валилась на землю, пела, кувыркалась, снова вскакивала, неслась. К нам специально приходили - посмотреть на цирк. Была, правда, у нее малосимпатичная привычка: обожала говно подъедать. - Это ей витаминов не хватает, - уверял Ваня Щелкунов. Но и в зеленую пору, в таежное многотравье - продолжала извращенно гурманствовать, несмотря на все окрики и пинки. Вероятно, и Малыш был не без греха, но того выручала мужская сдержанность - никогда не лакомился на глазах. Мишку же - стоит ли говорить - навсегда отвратило первое "Фу!" На лю- бое повышение голоса он реагировал мгновенно: если ты стоял - подбегал и утыкался в ноги, если сидел - клал тебе лапу на плечо и норовил лизнуть в щеку. На прогулках постоянно загонял на дерево белок, поджидал меня, сперва удивлялся моему охотничьему равнодушию, потом уже просто бежал дальше: дескать, я знаю, мы не на охоте, но мое дело - поднять белку, а как с ней быть - решай сам... Первым съели Малыша. Любовь, любовь погубила парня - вполне бы еще мог месяца три радоваться жизни, нагуливать вес. Но в конце мая он уже достиг половой зрелости (все метисы более ранние в этом отношении). "Ки- пит и стынет кровь", - так сказал поэт о злосчастном состоянии, побужда- ющем убегать на другие делянки в поисках приключений (у Альмы еще не бы- ло течки). Первая самоволка длилась три дня, другая - неделю. И никто в бригаде не был против любви, беспокоило вот что: запросто могли нашим Жуаном пообедать посторонние, чужие люди. А до- пустить такое - значило свалять дурака, даже хуже - сделаться мишенью тайных насме- шек. В лесу - за отсутствием развлечений - процветал нелегальный спорт: сманить и заколбасить соседскую собаку. Открыто - по джентльменскому соглашению - делать этого было нельзя, но тем упоительнее триумф! И вот вернувшегося исхудалого Малыша зачокеровали, привязали возле будки, - с тем, чтобы вечером объявить приговор. Мишка сразу догадался об участи друга детства - и ушел в лес. А жизнерадостная Альма прыгала вокруг, приглашая разделить ее восторги. Но Малыш был хмур и задумчив. Первый раз на веревке - это должно что-нибудь значить. И значить недоб- рое. Потом - эти взгляды, эта отчужденность в лицах... Да, часа за два до эшафота Малыш обо всем догадался. Но перегрызть веревку и спастись, видимо, посчитал ниже своего достоинства. Последние два часа жизни он только скулил и подвывал, иногда поднима- ясь до душераздирающих нот. Посильнее "Фауста" Гете - по крылатому выра- жению. Нет, не сумел умягчить судьбу - но и не затем ведь мы воем, не всё так утилитарно в мире. Ведро с Малышом Геша поставил в ручей, подбежавшая Альма отказывалась верить своему носу: пахнет приятелем, но что это - вместо? Однако - при- шелся по вкусу: умяла требуху, облизнулась. "Двое стали одна плоть" - эх, слабый пол! Ничего святого для вас... ХXVIII Что ж, Малыш пал жертвой страстей - не худшая доля. Альму же подвело женское пристрастие к собственному отражению. Неподалеку, в ло- гу, ручей разливался зеркальной гладью - и там, мордой вниз, Альма прос- таивала часами, иногда торкая лапой поверхность и отскакивая от помутив- шегося образа. Боюсь, не только я наблюдал эту сцену, потому что однажды не верну- лась и под вечер. А когда не выбежала встречать нас на следующий день - стало ясно: сварили. В Гешиной бригаде, по понятным причинам, Альму уже давно исключили из будущего меню, то есть лишились ребята не калорий, а любимицы. И потому решили дознаться - кто? Дело почти безнадежное, если только не наткнуться на явные улики: шкуру, голову - но ведь никто не оставит возле будки такое пале- во. Да и найди нехристей - что им предъявишь? Ну, поймали, ну, съели - так ошейника ж не было, кто ее знает - чья? Словом, Геша с Ванькой только переругались со всеми, пригрозили зарубить по выяснении. Но даже этого не исполнили, когда все-таки всплыло случайно. По пьяне проговорился сучкоруб соседский: бражничали они, а занюхать - только му- равьи. (В банке всегда их на дне - слой, наползают, пока зелье доходит.) Вот и предложил кто-то: дескать, знаю, тут рядом - возле ручья - мировой закусон бегает... Ванька, правда, сначала собрался щитом трелевщика будку им сковыр- нуть, но остудили его, уладили полюбовно, на бражке же и сошлись. Хоть за Мишку было спокойно - этот чужим никогда бы не дался. Однако беда не приходит одна: нанесло в лес полковника Броуна, начальника Уп- равления. Неизвестно - поохотиться он приехал и заодно заготовку серебрянскую посмотреть или наоборот - но ни то, ни другое ему не понравилось нынче. К нашей будке он подошел уже в хорошем градусе самодурства, Сойкин сзади семенил. Геша с пилой возился - не заметил. - Так, почему не в пасеке? - Норма есть уже, гражданин начальник. - Норма! Газеты читаете? - Редко, гражданин начальник. Некогда. - Замполит ваш плохо работает. Ускорение сейчас. Не щадя себя. О нор- мах забыть. Понятно? (Да, менты так тогда трактовали: хлеще, мол, погонять надо, гайки закручивать.) - Понятно, гражданин начальник. Сейчас звездочку поменяю - еще подва- лю. - А это у тебя что? - на Гешины ноги. Тот босиком, сквозь грязь на одной ступне - наколка: "Куда идешь?" - Что на левой? Геша правой пяткой расчистил сакраментальное: "А вас ебет?" - Фамилия? - Гончар. - Выжгешь. Проверю. - А можно, я лучше носки наколю? И тут Мишка подбежал, обнюхал полковничьи сапоги с ворчанием. Броун слегка пнул его в морду - хорошо, я фукнуть успел, но все-таки рыкнул Мишка, ощерился. - Откуда собаки в лесу? - Сойкину. - Да это... не знаю... - Развели псарню. Еще раз увижу - пеняйте на себя. Этим же вечером специальным рейсом Сойкин с молдаванами гонял в лес - отстреливать друзей человека. Шесть штук положили - дело немудреное, со- баки сами подбегают. Но Мишку мы увезли в деревню, пристроили в одном дворе - пока гроза минует. Навещали ежедневно, подкармливали. И вот - на что уж умный пес - а никак не мог понять происшедшей перемены. Ничего не жрал почти, шерсть потускнела, бока запали. А как объяснить? Наверное - навещать не следо- вало, тогда бы привык к новым хозяевам, смирился. Но мы-то рассчитывали забрать через месяцок. Вот и довели бедолагу. Утром бригады везут в лесосеку, машина мимо двора - Мишка в крик, ме- чется. Вечером обратно - то же самое. Недели две так прошло - и в один прек- расный день - всё: молчок. Ну, успокоился, значит, - нам с Гешей даже обидно стало. Говорят, со- баки годами тоскуют - фуфло оказалось. Нет, не фуфло: повесился Мишка - вот и молчал. То есть утром, без воя, сиганул через забор. Перепрыгнуть - перепрыгнул, да так и завис - веревка-то удержала. Не надо было на такой длинной привязывать! Мне иногда подумывается: не рассчитал ли он все заранее? Ведь мог же перегрызть, невелика хит- рость! Впрочем, так и лучше: рано или поздно все равно бы зарубить пришлось, чтоб менты не застрелили зря. XXIX Сплав начался как всегда, когда вода стала спадать, - всё не поступала команда из Управления. Начинать же по своему почину в нашей системе не принято - сверху виднее. Серебрянка неправдоподобно разбухает на считанные дни, потом стремительно мелеет - и Гешину бригаду бросили на проплав: почти посуху доволакивать застрявшие баланы до Вишеры. Это, в общем, задача выполнимая (для зэков нет невозможного), но все равно миллионы кубов не доплывают по назначению. И у Вишеры, и у Камы дно в несколько слоев устлано топляком. Наверное, отдаленное потомство, исследуя русла наших пересохших рек, примет их за дороги и подивится: смотри, как мостили древние! Не жалели трудов! И наверняка извилистость изучаемых трасс вызовет бурные споры археологов: что было в этом - подлаживание к рельефу? Экономический рас- чет? Особенности национального менталитета? И только мои записки примирят сцепившихся интеллектуалов. Нет, мы не мостили дороги! Мы сплавляли лес. Но дороги у нас все равно кривые - ра- но помирились, продолжайте дискуссию. А вот мне перекинуться не с кем. Гарик в Вишерогорск укатил по делам. Игорек на сплаве. В лесу всего две бригады оставлено - и я при них. Бро- жу по вырубам, созерцаю весну. Плохо, что не присесть толком - на земле сыровато, а пни все в соку, прилипаешь. Еще зимой деревья спилены, а корни качают, качают кровь - завидное свойство! Хоть и выруба - а повеивает жизнью. Вон, две влюбленные бабочки ис- полняют знаменитое "крылышкуя", причем кавалер с элегантной небрежностью копирует пируэты партнерши... Но что бабочки! - Такая пора: щепочка не щепочку вспрыгивает. Это Геша недавно на разводе обобщил философски. Поводом, помню, Орлик стал, полуслепой коняга, всегда мирно пасшийся по утрам возле штаба. А тут - коров мимо него пастухи погнали. И вот - кто бы мог ожидать - встрепенулся старичок, напрягся, вывалил свою благодать чуть не до зем- ли, заржал... - Орлик, делай! - это зэки, в двести харь, почти хором. Даже коровы приостановились - а вдруг повезет? Но, видно, мы своим криком спугнули вдохновение: втянулась колбасятина, Орлик - снова за травку. Потом еще до самой лесосеки мужики обсуждали: а что, может конь коро- ве задуть? Или это так Орлик - сослепу понтанулся? Не нашлось авторитетных специалистов, и я до сих пор в неведении, а интересно же, правда. "Что положено Юпитеру - не положено быку" (ну, ко- ню - неважно) - ведь несправедливо! То есть человек разумный козу или свинью кроет ничтоже сумняся, а у братьев меньших, значит, табу? И для Орлика корова, как для меня педераст, - ну, никак не объект вожделения, наотрез? Может, и к лучшему, конечно. Еще лошадей рогатых не хватало. Или бы- ков с гривой. Кстати, в Африке, наверное, было не так строго - хоть на антилопу гну посмотреть. Да африканцы вообще ребята разнузданные. В нашей общаге, от Герцена, конголезец один, по-моему, только вахтершу не прописюнил, так той за семьдесят, ветеран партии, - это остановило, наверное (что вете- ран). Замечаю: сносит уже мечту в родные края - от бабочек до Герцена до- петлял, - скоро на волю, можно расслабиться! Раньше, когда больше полу- тора оставалось, - никогда бы себе не позволил. В письмах, между прочим, все наперебой - сокурсники, преподаватели: ну, когда тебя ждать? (Хотя мой срок знают в точности.) Так и подмывает в ответ: да вот уже, в носу доковыряю - и пойду такси ловить. Но - сдерживаюсь, объясняю вежливо, мол, здесь - такой принцип: раньше сядешь - раньше выйдешь. Раз уж затянул с посадкой до двадцати - теперь ждать приходится. Вот если бы в восемнадцать догадался - уже бы дома был. Впрочем, в восемнадцать я бегал резвее - и терпилу своего наверняка бы догнал. И тогда - неизвестно, уложился бы в пятак или на червонец наколобродил. Запутанная математика, лучше не вдаваться. Как сложилось, так и сложи- лось - от добра добра не ищут. ХХХ Кстати, только срок отбывая, понимаешь, почему так мало маяков с того света. Ведь казалось бы: столько близких уходит - ну отчего не заслать вес- точку? Случается, конечно, я не сказал, что нет совсем, я говорю - мало. Тут - полная аналогия: сидишь с человеком душа в душу, годами не разлей; от- кидывается он - и молчок. Хотя обещал клятвенно: письма на командировке наравне с пайкой по важности - по себе же знает. Будь наши срока по пятьдесят-шестьдесят лет - никто б и не верил, что воля есть, любая ксива за фальшивку бы катила. Думали бы: так, ментовс- кие выдумки, чтоб контингент посмирней сидел, без резни повальной... Да, слишком разные миры. Спроси у рецидивиста - всегда услышишь: на волю вышел - будто не си- дел, в тюрьму возвращаешься - будто на воле не бывал. Ну? Прямая парал- лель: рождаемся - небесное отшибает, неужели и умрем - будто не жили по- кажется? Но ведь зачем-то же был и срок, и жизнь? Не для исправления, ясно. Звонок - независимо, успел ты исправиться или нет. В общем, темное дело - зачем нас рожают, зачем нас сажают. Потому и не могу я смириться: как это - будто не сидел? Сидел. Но пи- сем и я по освобождении не писал. (Только с поселения - в зону. Тоже на сопоставления наводит.) Позвонить кому просили - позвонил, а черкануть ребятам в Серебрянку - так и не удосужился. Вернее, нет, вспоминаю: зас- тавил-таки себя, выдавил страничку (начиналось: "Дорогие мои"), но кон- верт купить, отправить - закрутился, забыл, а потом как-то ни к чему стало, не скребло на душе. Так что просить уходящих привет передать, за- молвить словечко на небесах - можно, исполнят, а откликнуться - нет, пусть и не обещают. Между тем разгорелось уральское лето - жуткий сезон: тридцать пять в тени, а гнуса! Недели две что-то запредельное творится - порою хочется руки на себя наложить. И наложил бы, ей-богу, одно удерживает: в аду та- кое на постоянку, лучше уж здесь потерпеть. Таежная природа - непуглива, доверчива (деревья-то, наверное, загодя криком кричат - но нам не слышно) - и платится за это. Вот у дороги ку- ропатка с выводком, - подхожу - и не думает удирать. С двух шагов метнул фофан (всегда с собой, это ж моя постель) - накрыл пару курчат, взял од- ного. Зачем? А, думаю, посажу в будке под каску чью-нибудь - в жару не работают в касках: сварится башка. Так и сделал. Мужички из пасеки прип- лелись, чифир стали организовывать - тут каска на столе, хвать - а из под нее - шорх! Геша чуть бычок не проглотил. Нам-то весело, а курчонок обгадил все кругом с перепугу. Отпустили его, конечно, но - добежал ли до мамки? Вряд ли. Вот так пошутишь - и десять лет мучаешься, гадаешь, - лучше бы в суп его кинули. Между про- чим, за два года в тайге один раз только дичи отведал. Гарик тетерева принес - отпугнул ястреба, когда тот закогтил уже. На всю бригаду смешно делить: там, если общипать, с кулак тушка. Посоветовал Гаринча где-нибудь в сторонке в глине запечь, с перьями. Дескать, потом снимаешь глину - на ней все и остается. Черт его знает, у Джека Лондона он это, что ли, вычитал. Но я поверил, как всегда, что знает из собственной практики. - Давай, Ленчик, займись, я вернусь через часок - пообедаем. Добро. Для начала я сам больше, чем тетерев, в глине обвалялся - не прилипает она к перьям, пусть Джек не выдумывает. Потом плюнул, запихал в золу грязный комок: что-нибудь да выйдет, горячо не сыро. Раскапывать вернувшемуся Гарику предоставил, его же рецепт. Оглядели обед: голова и крылья обуглились, ножки даже не вспотели. - Наверное, золы было мало. - Да. Или дрова не той формы, - это я съехидничал. Но неунывающий Гарик, отряхнув деликатес, отнес его в столовую (ва- гончик, за два километра) и довел-таки до победного. Правда, без экзоти- ки, в банальном бульоне. Не помню, что там было на вкус: если, как ребята уверяют, собачину от баранины не отличить, то дичь от курятины - тем паче, пожестче разве что. Вкус - это дело воображения, на девяносто процентов. Вон этапники, паразиты, даже кошку нашу съели, Мусеньку-душечку, - и ничего, не поперхнулись. Толстенькая была, пушистая, ласковая и, глав- ное, сама нас приручила. В подполе барака много кошек жило, но совершен- но дикие, - так шикнут на тебя - дрожь берет. И вот Муська - од- на-единственная - не могла без людей. Наша семейка (я, Гарик, Игорек) утром за кофейком - Муська четвертой садится, потершись обо всех предварительно. Не привередничала никогда: печенье даешь - схрумкает, кильку в томате - и жестяночку вылижет, а от заушного почеса - кончала просто, натуральный оргазм, все симптомы! Не уследили мы, не уберегли - но не с собой же в лес ее было таскать. Этап- ники - лютый народ в смысле пожрать (по себе прекрасно помню, так я еще не с голодной зоны приехал), денег нет ни у кого, вот и злодействуют. ДПНК нарядил майский этап картошку сажать - потом удивлялся, идиот: почему это не взошло ничего? Ведь своими глазами видел: закапывали в землю. Ну, правильно, они закопали - и не поленились, палочкой каждое захоронение отметили. И той же ночью, на китайский манер, собрали уро- жай. И вроде всем ясно: аванс надо давать, зачем на эксцессы провоциро- вать. (Впрочем, у офицеров - ни собак, ни кошек, ученые уже.) Но беда в том, что Серебрянка - перевалочный пункт, и первую неделю - неизвестно, дальше пассажир поедет или здесь осядет. (Из нашего этапа только я и остался.) А чужака авансировать - потом не расхлеба- ешься с финансовой отчетностью. Да, все и всех можно понять - но Муську все равно жалко, до слез, как Муму. XXXI Серебрянка начинает свой бег из поганых болот, в которых не ла- зил - и не советую. Поросячьими завитками дозвенивает до Вишеры, та уже солидно вкатывается в Каму, но вот потом - запинка. Местные патриоты по- лагают, что Волга в Каму впадает, а не наоборот. И "Волга впадает в Кас- пийское море" - для них совсем не трюизм, а спорное утверждение, тем бо- лее - в озеро, а не в море, строго говоря. Но в любом случае все было бы скучно и пресно без Беломора и Вол- го-Дона. Привил-таки Отец народов нашу Серебрянку к мировым океанам. Так что мы жарким июльским полднем как бы сразу в четырех плещемся. В детстве - захожу с папой в парк: - Это настоящий лес, пап? - Настоящий. - А докуда он? До Москвы? - мне, четырехлетнему, Москва - предел во- образимой удаленности. - До Москвы. Сам знал, чувствовал, что так, но со взрослым авторитетом - надежнее. Захватывающая соединенность - посредством однородной стихии - с краем света. Если и дальше - все лес да лес - то считай, что уже в Москве. Горжусь собой. Большой путешественник. А к тридцати - и внутри себя так научился: чуть в духе - считай, что в Боге, благодать! Только папы нет уже, чтоб поддакнуть авторитетно. Хо- рошо католикам - не сиротеют. Выскакиваем из ледяной Серебрянки по двое. Пока один одевается - дру- гой лапником машет вокруг - иначе слепни, шершни вмиг растерзают: тучами на мокрое. Есть еще такие - с хитиновой шпагой сзади, длиннее себя. Мы-то думали - жало, но знаток разъяснил: яйцеклад, чтоб шкуру коровью прошибать. Причем взрослая корова выдерживает операцию, а телки от боли - аж с копыт долой. Ужасы какие. Чего только природа не выдумает ради яиц этих. Возвращаемся на магистральную, стало быть. О - Виталя катит из Више- рогорска. - Ленчик, садись! До дома с километр всего, но почему не прокатиться, тем более давно не виделись, не базарили с Виталиком - разметала судьба. - Тебе от Сереги привет, встретил его сегодня. - Спасибо. Как он, устроился на работу? - Да в гараже у них. - А Римка? Всё на заправке? - Нет, в конторе теперь. На заправке обе новые. - Почему обе? А Эля? - Так Эля повесилась. Ты не в курсе, что ли? - Нет, откуда. Давно? - Дней пять. Уже схоронили. - А чего она? - Та-а... Разное базарят. - Римка-то должна знать. - Должна. Да какая разница. В общем, интерес, конечно, чисто академический. Но все-таки - не каж- дый день молодая девка в петлю, это же не наш брат, сильный пол, неврас- теники. Наверное, с неделю я осколки собирал, чтобы составить картинку. Ниче- го потрясающего в результате, можно было и не корпеть. Оказывается, Ма- кокин, сердцеед лихоусый, отрекся от авторства, не поверил то есть, что Элька именно от него забеременела. И, с одной стороны, безусловно - га- рантий никаких, уж больно продуваемо Элькино рабочее место, на семи вет- рах. Но, с другой стороны, я еще с гаражных времен знаю: наши водилы, во всяком случае, там не паслись. Из непростых ситуация, тяжело пришлось Андреичу. А может, он заранее решил: обернется ответственностью - брэк, как в море корабли. Ментовская ду- ша - потемки. За одно ручаюсь: потухшего взора, обвисших усов - не было после Элькиной смерти, как раньше похохатывал баритонально, так и про- должал. Нет, с Макокиным все ясно более-менее. Но вот Эля... Вешайся, на здо- ровье - но роди сначала, вырасти спиногрыза - зачем за него решать. Ка- кой-то здесь недогляд у природы. Баба на сносях должна Лейбницем прони- каться: все к лучшему в этом лучшем из миров. Безоговорочно. Пессимизм - по нашей части, по мужской. И то для вольных только (то есть худшей по- ловины). Зэкам упадничество претит. Даже опустить могут декадента. Впрочем, я не сужу, может, ты и права, Эля: ну его к дьяволу, этот мир. Хватит плодиться и размножаться. Ишь какой хитрый: заповедь дал, а с алиментами сами, мол, разбирайтесь. О рогохвостах - и то больше забо- ты. XXXII Два раза в жизни я испытал чувство оцепенелой безнадежности. То есть когда вот он - конец, а тебе уже все равно: то ли нет сил рып- нуться, то ли чувствуешь - бесполезно. Оба раза на поселке, конечно. Здесь-то где же? Даже, помню, в 91-м, на баррикадах, мясом против железа (как предполагалось) - только весело было, азартно. А вот когда елка тридцатиметровая на меня падала - это проняло. Гарик однажды учил, как определить: пришлепнет тебя хлыстом или нет. Стано- вишься спиной к дереву, смотришь себе между ног - если макушку видно - порядок, можно не отбегать. Действительно, безошибочный способ. Но целый день жопу кверху не будешь задирать - смешно да и некогда. Лучше всего просто не лезть на делянку, но квело же в будке, хочется кровь разог- нать. И вот - то к вальщику пойдешь, то к трактористу. К сучкорубам - нет, этим не поднимая головы махать приходится, мои праздные упражнения их только бесить будут. Ну, и подвернулся-таки под елку, Геша их быстро чикает. Два эти измерения: горизонталь и вертикаль - как-то не соотносимы, на земле все короче оказывается - оптический обман. Но, стоя под падающим деревом, этого не успеваешь сообразить. Говорят, в последний миг жизни вспоминаешь ее всю - не подтвердилось, было только безразличие - от бес- силия: убьет так убьет. И такое же точно - когда от медведя убегал. Они, медведи, в это лето обнаглели небывало - старожилы не припоминали подобного. На северном Урале две породы: крупные и помельче, муравейники - думаю, просто недоросли. (Очарова- тельный этот анекдот: гризли? - нет, душили.) Насчет борьбы так и не вы- яснил, но ни те, ни другие - не людоеды. Но это пусть зоологов утешает. Когда медведь целый час вокруг заглохшего погрузчика ходил, Гриша Гай- нуллин даже на помощь звать боялся. Чтобы услышали - надо дверцу приоткрыть, а зачем медведю знать, что она открывается? Так и сидел, любовался на Потапыча. Наверное, этот же и в столовую лесную залез - утром, еще до приезда бригад. Разворотил там все, набезобразничал. Повар наш, Миша-узбек, все не верил, что настоящий тезка хулиганит - и кости не зарывал. Однажды только приехали, чифирнули - слышим: кончают кого-то. Верещит, в ультразвук обрываясь. Похватали топоры, мчимся - от столовой крик. Миша и орал. - Что такое? Тот белый-белый (интересно, негр может так побледнеть?), только пальцем тычет, голос сорвал. Наслежено возле вагончика - будто тут все три приходили, прямо из сказки. Но нет, выяснилось - один был, просто долго, по-хозяйски топтался, осматривал, вынюхивал. Нашел помойку, кость оттуда вытащил, покрупнее, встал на задние лапы и в воздухе ею помахал. Как раз все это время Миша визжал предсмертно, на ступеньке перед дверью. Замок открыть еще не успел, а при виде Топтыгина - руки уже не слушались. - Он мне, наверное, показать хотел: вот, больше ничего не беру, за- молчи. - А быстро мы прибежали, правда, Миш? - Нет. Долго. Очень долго. - По бесстрастному счету три минуты, не больше. После этого местный медвежатник (не по фене, а натуральный) выследил нахала и завалил. Тушу в зоновскую столовую привезли, я филе купил, ки- лограмма три - еле сожрали. Очень вкусно, но хранить негде - в два при- сеста пришлось умять. Однако это оказался не единственный в округе, другого пастухи видели, а вскоре и я наткнулся. Дело в том, что если до делянок было не больше пятнадцати километров - я ходил на работу пешком. Вставал часиков в десять и, кофею выкушав, не торопясь - грибки, земляничка - топал на свою площадку. Как раз к обеду приходил, когда уже есть что принимать. Все менты, кроме молдаван, на мой режим дня сквозь пальцы смотрели, дежурство же Доноса и Гроссу для меня всегда кичей заканчивалось. Сутки с выводом, то есть одну ночь всего - чистая проформа, но и вов- се игнорировать молдаванские докладные ДПНК не мог. У меня же были свои причины не ездить на машине, и я безропотно шел ночевать в ШИЗО, если присуждали. В конце июля вылез хороший слой красных (только почему-то с белыми шляпками) - тем более глупо упускать: не такой уж у нас разносол, даже рентгеновские посылки учитывая. Хотелось прочесать осинничек вдоль доро- ги, уговорил Гарика, вместе отправились. Действительно, урожайное мес- течко оказалось: чуть ли не на каждом метре по семейке (я иногда себе рай таким представляю). Гарик по гребешку холма, а я внизу - режем, ув- леклись, даже не перекрикиваемся. Да что перекрикиваться - и разогнуться некогда! Так я чуть башкой в медведя и не вперся. Чудом за полметра гла- за поднял. Взглянули друг на друга в упор, по-мужски, и я - бочком-боч- ком - на дорогу. Тут заорал только: - Гарик! Гарик! - больше ничего, но экспрессии вложил достаточно. Га- рик мне потом сказал, что понял все без разъяснений. То есть он поверху, я понизу, посрамляя Гиннеса, стометровку рванули. И здесь опять накатило на меня: чувствую - не могу в таком темпе больше, догоняет меня косолапый или нет - не могу, всё. Пусть терзает. Остановился, оглядываюсь - на том же месте, где я на дорогу выскочил, - голова из кустов торчит, смотрит на меня. Даже печаль во взоре мне по- чудилась, хотя не ручаюсь с такого расстояния. Гарик, бурно треща, ссы- пался по склону, задыхаемся оба, хохочем. - Грибы-то не растерял? - Какие грибы, Ленчик! Я так перебздел - чуть прямую кишку не поте- рял, а ты - грибы! - Чего перебздел-то? Ты ж далеко от медведя был. - Так ты бы свой крик слышал... Это меня в Судный день будить будут - таким криком. И до вечера я потом радовался и грустил. Так чудесно это вплавленное в память: взгляд в упор и круглая башка из кустов, а печально - что да, лучший мир впереди, и все там прекрасно - верю и уповаю, но вот такого: стремг- лав от зверя - и в хохот: спаслись! - не будет уже. Это - чисто наше, земное. Нем- ножко жаль небожителей. Нет, не как Муму - но все-таки. XXXIII Единственно правильное отношение ко времени: оно должно скорей пройти. Не какою-то частью, а целиком, без остатка. Высшее обетование нам: "Времени уже не будет", - за что и люблю Апокалипсис. Невыносимо же, чудовищно представить: дление, дление, дление - неиз- бывно, без конца. Но пока сидишь - обманываешь себя: мол, там, на свобо- де, - другое время, благое, драгоценное. Чепуха. Не надо обольщаться - ничем оно не лучше тюремного. Ну, свобода. Обертка из золотинки - а внутри? Становишься непоправимо вольным: вмиг слетает зэковская беспечность, добродушие. Разучиваешься радо- ваться нормальным радостям: хорошей делянке, письму, летящим дням... Де- лаешься расчетливым, озлобленным хамом - как все кругом. С волками жить... Да, вот прозвенит у каждого - и располземся по своим норам, выводить потомство, недолюбливать друг друга: русоволосые - узкоглазых, хохлы - москалей, все хором - евреев (эти даже среднеазиатам ухитрились на нерв наступить). Отто- го я, зайдя в лесную столовую, и любуюсь букетом: Гриша Гайнуллин, Кажу, Ара, Кацо, Миша-узбек (Таш-Мухаммед, вроде, по паспорту) - будто чувствую: осени поздней цветы запоздалые, никогда нам больше не то что повоевать плечом к плечу, но и посидеть вместе не придется. Тогда еще даже прибалты всерьез не гоношились, но предвидеть было нетрудно: с антиалкогольной кампании началось - значит, далеко зайдет, добром не кончится. Одно дело - ходовую протянуть у развалюхи, другое - с горы ее толк- нуть. Конечно, повыскакивают все, дураков нет. Не ждать же, когда, как Лебедиха, мордой в грязи захлебнешься. Интернационал наш семейную жизнь обсуждает. Гриша недавно женился на местной, вот и зацепились языками, высказываются поочередно. - Я вам сейчас свою покажу, - это Миша, полез в карман. Смотри-ка, и в лесу с собой. - Вот. Это третья у меня. - Показывает хмуроватую узбеч- ку, под сорок. (Мише за пятьдесят.) - А с теми-то что, развелся? - Зачем развелся? У нас это нет, крепкая семья. Умерли. Раком болели. Жизнь тяжелая. На Мишиной морде, даже после шестеры лагерной, - следы былой холенос- ти. - Когда эта умрет - хочу на русской жениться. - Она еще тебя переживет, не загадывай. - Нет. Ей двадцать пять уже. Больше десять лет не продержится. А мне шестьдесят два будет - зачем умирать? - Думаешь, русачки покрепче? - Да. Хорошие женщины, не ленивые. Я хочу свое дело иметь - русс- ко-узбекская кухня, будем людей кормить. Здесь мы покивали - что да, то да, готовил Миша здорово. Предыдущий повар, грузин (не Кацо, молодой обалдуй), не утруждал себя рецептурой. Покупал в поселковом магазине свинячью башку, сало из нее вырезывал ку- биками и в кипяток бросал - готов супешник. И хавали мужички! Жиринки плавают - стало быть, законная бацилла. А на второе - рожки или яйца вкрутую. Так бы и самозванствовал, душегуб, но нарвался на Гешину брига- ду. Приехали как-то ребята на тракторе, не поленились - из чистого любо- пытства. Я-то их разбаловал, изнежил: такие харчо каждый день в ведре импровизировал от нечего делать - сам на себя удивлялся. До тюрьмы и яичницу не умел толком, откуда взялось? Отведали мои гурманы свинячьего кипятка, ковырнули склеившиеся рожки - и полезли обратно на трелевщик. Повар не обиделся, но деньги потребо- вал: у него на полтинник все меню скалькулировано. А вот этого делать было не надо. Тем же вечером подправили ему Геша с Ванькой носовую гор- бинку и пообещали назавтра его собственные яйца сварить - тогда, мол, и заплатят по полтиннику. Тут, видно, горская гордость взыграла в парне - такое хозяйство всего в рубль оценили! - утром ломанулся к техноруку, перевелся в сучкорубы. Но Мишина карьера тоже не с роз началась. В первый же день решил блеснуть, потрясти публику и - сверх программы - соорудил беляши. И впрямь в лесу что-то невиданное! Пустил по себестоимости: реклама важнее прибыли, - тридцать копеек штучка. Геша же с Ванькой наводили порядок в системе общепита - как раз после альминой истории было, искали на ком зло сорвать. И беляши подвергли тщательной препарации на предмет: где мясо? за что плотим? - Здоровский обед сегодня! - кто-то шел от вагончика, а мне хотелось радостью поделиться. - Ну, зыкий. Повара бьют уже. - Мишу? За что? Выяснилось: не нашли Геша с Ванькой мяса в нужном количестве. Напрас- но Миша плакал, аллахом клялся - дескать, свинина - она растекается, та- ет в тесте, пропитывает его - потому и вкусно так, он же сам пробовал, грех на душу взял. Нет, бить не били - пожилой все-таки человек, - но страху нагнали. Ничего, поварам оно не вредно. Еще приветливей стал, старательней. Когда Малинников хотел его в офицерскую столовую перевести - чуть бунт не слу- чился. (На другой год перевел все-таки.) Сейчас, наверное, процветает Миша в Ташкенте - глупо было бы: такая практика! Гриша с Кажу отправились заводить свои хапы, Ара и Кацо взяли еще по компоту. Им спешить некуда - шишкари оба, самая дурковая работа на посе- лении. Правда, зимой, когда весь узбекский этап на нее попал, - я им не за- видовал. Шишки в мешок собирать - не топором махать, не согревает в минус тридцать. А из будки я их гнал неумолимо: мешали спать, гремели печною дверцей. - Холядно, холядно, - лопочут, синеют, но мне не жалко. Да, морозок, так чего ж вас понесло на север? Сидели бы у себя, в солнечной Чучмекии. Каждому свое. Я в минус тридцать и на улице мог спать, на штабеле то есть. Батя мне пальто прислал - непрошибаемое, 50-х годов издания - добротная вещь! Когда он в Пи- тере его предлагал носить - я глумился только. А вот пригодилось, поди ж ты! Не выбрасывайте, друзья, теплые вещи - даже смешные на вид. Кто зна- ет, что нас ждет еще. - Кацо, а я слышал, грузины не любят армян, как вы с Арой кентуетесь? - Нет, это мы азербайджанцев не любим, - Ара поправляет. Ну да, действительно. Фильм-то этот, "Мимино" - там тоже Гиви с Хачиком дружат. Запутался я. Одно вывел про этих закавказцев: в противоположность евреям - так се- бе, ничего особенного народцы. Зато - евреям не в пример - чуть не каж- дый пассажир оттуда - море обаяния, душа нараспашку! Понимаю, что много в этом театральности, но: плохой театр лучше хорошего погрома - еврейской же мудростью себе возражаю. Взять этого Кацо. Под шестьдесят мужику, занимался киднэппингом, схлопотал чирик. А у технорука - дурная манера: личные дела перелисты- вать (впрочем, и учительствовал я благодаря этой его привычке). - Я тебя здесь сгною, Ахвледиани, - не понравился, значит, такой вид бизнеса. Кацо только посмотрел ясным взором. И вот - двух месяцев не прошло - какое там "сгною"! Клинья в брюки вшивать пришлось - поперек себя шире стал, целыми днями то дрыхнет, то в столовой о Тбилиси рассказывает - с ведома технорука, при его попустительстве. Обаял! Не поднялась рука на мерзавца! - Леня, вот ты где! - это Гарик нарисовался. - Пойдем, надо к мар- товским твоим штабелям визиры промять, только ты найти можешь. Слава богу! Своею бы волей - никогда от компота не оторвался. XXXIV Проехались мы на трелевщике до глухих штабелей и обратно, чтобы потом, значит, бульдек дорогу заделал. Гарик, на мою скорбную рожу пог- лядывая, хихикает. Знает он за мной это легкое помешательство: я даже цветов в тайге стараюсь не рвать. - Ленчик! Здесь же все равно выруба будут! Ну и что. Если везде, где в мире выруба будут, пакостить начать - не отмолишься потом. Все равно, мол, девку растлят - отчего ж не я первый? Это пусть Донос и Гроссу так рассуждают. Удивляюсь, как они до Катюшки не добрались до сих пор - что мешало? Не так уж она неприступна. Сейчас вон Ванька вовсю апроши роет - хлестался только, что не любит целок, а как до дела дошло - старается. И я, по зэковской солидарности, за него болею, сочувствую предприятию. Сам же и настропалил парня, раскрыл ему глаза. Теперь мы вдвоем после работы - в контору, но я, посидев часок, облагородившись в девичьем обществе, тактично удаляюсь. А вечером - жду отчета о маневрах. Быстро продвигается! Последняя твердыня осталась, но - хорошая артподготовка, кило шоколаду, децел удачи, то есть чтоб не по- мешал никто - и падет, оба рассчитываем. Перед сном, Ванькины откровения прокручивая, смеюсь тихонько. Ай, мо- лодец, - это я про себя, не про него, - ловко увильнул! Блаженствую. А ведь еще с полмесяца назад - по краю ходил. Чуть не доигрался. Но как-то, дня три подряд, мутить начало. Будто поганку съел, с замедленным действием. Сперва отмахивался, потом решил добраться - что же со мною все-таки? И с ужасом понял: да, отравился. Люблю Катюшку. По-настоящему, как жену когда-то. И мутит - от ревнос- ти. Значит, неизбежно - еще один круг, по-новой вся эта пытка предтюрем- ная! И кончится - не лучше, никаких сомнений. Единственный шанс, послед- няя соломинка - самому же Ваньку натравить, посводничать, посодейство- вать. И вот - помогло, оклемался! Как не радоваться? Нет, при меньшем градусе можно было и посоперничать; пожалуй, и выиг- рал бы - зря ли столько месяцев расточался ежевечерне. Но домчаться пер- вым, ленточку порвать - мне этого мало. Верности до гроба - это как минимум бы потребовал. А с какой стати? Эх, древность, недаром я все вздыхаю: чудесно же было заведено! Муж крякнул, тогда и жену - бац дубинкой - и к нему в ямку. Летите, голуби! Золотой век! Неужели не вернется никогда? Присматриваюсь к Ванькиной тактике - Катюху ведь за гараж не заволо- кешь, все-таки подходец нужен. Ну, каковы они, пролетарские куры? Незамысловаты. Но мне - вовек не освоить. Главная задача - чтоб девка прониклась: никуда ей не деться. Все уже за нее решено. Просто руки пока не доходят до последнего и решительного - есть поважнее дела. Покаприз- ничать может для самоуважения, но серьезное противодействие даже предпо- лагать смехотворно. (Универсальное средство, возьми любой организм с женской психикой: скажем, народ или, для наглядности, очередь - срабатывает безотказно. Попробуй хоть заикнуться, хоть взглянуть вопросительно - такой гундос поднимут! А просто подойди и бери, что надо, - побухтят - и всё.) Нет, я так никогда не смогу. И вообще, усматриваю тут непростительный промах натуры. Ладно я, горбатый, - давно могила плачет, но ведь в большинстве-то мы волей-неволей делаемся, какими нас женщины хотят (бе- зотчетно, маткой). Но женский инстинкт простирается всего на одно поко- ление. Ну да, с толстокожим, нахрапистым - оно надежнее размножаться. Всех кругом распихает, передавит, но отпрыска своего обеспечит. Только не обернулось бы все это очередной всероссийской разборкой, резней и пальбой - через два поколения. Не с трехлинейками уже, не с шашками на- голо, а с системами "Град" и ковровым бомбометанием - или что к тому времени изобретут. Господи, вразуми ты баб - пусть зашуганных любят! Впрочем, бабу-то можно образумить, она и полюбит, да отдастся все равно деловому-кручено- му: матку не переделаешь. Влипли мы, ребята, с этой эмансипацией! Но уз- бека послушаешь - ясно: и без нее нельзя. Заколдованный круг. - Поздравь, Леня, свершилось! - Ванька, на шконку мою присев, дней через пять. - Поздравляю. - Рассказать? - чувствую: распирает парня. - Не надо. Прав был Сандро - на полотне им самое место. Не надо красавиц в трех- мерность выпускать - это их, наоборот, только сплющивает. ХXXV Таинственная штука - радиация. Вот эти микродозы посылочные - то вешаться Гарик собирался, а теперь, сам признается, дымит у него кругло- суточно, как у селезня. (Дарю идею сексопатологам.) - Эх, мне бы Лебедиху сейчас - до корней волос бы продрал, чтоб кри- чала: "Больше не надо!" Ой, утопист! Кто, когда от бабы подобное слыхи- вал? Лебедиха уже далеко - так он к продавщице поселковой приладился. В поселке два лабаза, когда оба работают - зэкам только в нижний позволе- но: сегрегация. Вот в нижнем-то и торгует тетя Нюра, пышная бабуся, бо- жий одуванчик. Год уже на пенсии, но 60 рэ ее не устраивают, дочке хочет помогать. - Гарик! Там уже зарубцевалось все, опомнись! - Ничо, ничо, Ленчик. Не понимаешь ты: самый цимус, еще не один лежак под ней раскачать можно! - Ну, гон у парня, натурально. - Идем за мака- ронами. Посидишь на шухере, пока я пошурую, шумнешь, если что. Нашел дуэнью! Ладно, сижу на крылечке - пусть друган покуражится. Ря- дом щебечет стайка пахнущих мочой ребятишек. Двоих знаю: дочь Сумароко- ва, Ксюша, и Павлик, сынишка зэка-кразиста. Третий, самый мелкий, замур- занный - неизвестно, чье потомство. Кричат - заспорили о чем-то на вели- ком-могучем. То есть матюками в основном - нарочитым выговором возвращая им первозданную непристойность. Влияние улицы, как Райкин комиковал. А правда, бес его знает, где они набираются, вся улица-то - десять дворов. Впрочем, с миру по нитке... Я сам, помню, в детстве неплохо владел, но думал тогда, что мат - это исключительно мальчишеское озорство, не ве- рил, что взрослые могут так безобразничать. - Леня! Бугор! Здорово! О - это мои орлы: Андрюха с Вовчиком - от пилорамы идут. - Привет! Вы что, в магазин? - собираюсь Гарику стукнуть. - Нет, просто тебя увидели. - А чего на пилораме-то? - Так Юрок исчез второй день. Вчера в будке просидели, а сегодня рас- пихали нас кого куда. - Исчез? Убежал, что ли? - Да нет, вряд ли. Он позавчера остался на нижнем, сказал - с кразис- том приедет, успеет к поверке. - И не приехал? - Ну. Но его вещи вольные, деньги - в бараке. - Так в Вишерогорске пьет с кем-нибудь. - Нет, уже там искали сегодня - бесполезно. - И в Говорухе? - Конечно. Мухин землю роет - ему еще ЧП не хватало. - Найдут. Не испарился же. А сами-то что думаете? Вовчик с Андрюхой переглянулись, почесались. - Мы знаем. К Ленке он пошел. - К Ленусе? А она вышла на работу? - Она уже не на нижнем давно. - А почему вы решили? - Он уже ходил до этого. Только, Леня, - пусть его еще хоть неделю поищут - мы отдохнем пока. - Нет, я сейчас побегу докладную писать. Пусть ищут, конечно. Юрка нашли не через неделю - гораздо позже. Но отдохнуть моим орлам не дали: уже на следующий день в лес перевели. Те же сто кубов. Но у во- ды, пожалуй, полегче: ветерок, гнуса нет почти... Не раз, наверное, Вовчик с Андрюхой буг- ровскую любовь проклинали. XXXVI Разузнал я у местных насчет рыбалки, удочки смастерил, уфаловал Гарика (он не любитель), и отправились мы с утра вниз по Серебрянке. С наживкой чуть не оплошали - я никак червей не мог накопать, и Гарик предложил опарыша развести. Жара - плевое дело. Но выяснилось, что ловят здесь хариуса, а он на муху бьет, внаплавку надо закидывать. Слава богу: не люблю я этого опа- рыша. Четверть века рыбачу, а превозмочь себя не умею. Почему так омер- зителен опарыш? - Да ведь это образ кишащей, копошащейся первоплоти ми- ра. Жизнь - до Божьего дуновения. А дунул - и вот: муха. Совсем другое дело. Хоть и дальняя, но уже родня, не отопрешься. Да и не взбредет от- пираться - прелесть же! Одно умывание чего стоит. Наловили мы этой прелести полный коробок, Гарик еще и кукан соорудил заранее, хоть я отговаривал: плохая примета - кукан без улова. Так и вышло: до обеда хлестали - и не чешуйки. Даже намека на поклев- ку не было. - Я и не верил, что тут рыба есть, - Гарик признался. - Это ведь мертвая речка. Ты же видел, что во время сплава делается. Видел. Кроме баланов - бывает, и трелевщики по руслу скрежещут, зато- ры разбивают - жуть. - Но местные ловят же. - А! Базар один. Не может здесь рыба жить. Я понимаю, что просто надоело Гарику. А мне - удилище в руках - уже за счастье, до вечера готов дурачиться, благо выходной. Но не упорствую. - Как тебе баба Нюра-то, Гарик? Знойная женщина? - Не подкалывай. Со спины - так вполне. Первый раз аж заплакала пос- ле. - От счастья? - От неожиданности. Ясное дело, это ведь вроде "Волги" в лотерею - на сочного геронтофила напороться, заплачешь тут. - Пусть тушенку нам заначивает, пассия твоя. - Уже схвачено, Ленчик. Кого ты учишь. Что ж, хоть какие-то дивиденды с Амура. А то утомил этот платонизм. Вон в Катюху сколько сластей вложено, а процента - чуть. - Знаешь, она хочет, чтобы я с ее дочкой познакомился. Адрес дала. - А где дочка-то? - В Красновишерске. - Молодая? - Тридцатник. Внучке - восемь. - Сватает, значит? Веселая у вас семейка будет. Лет через пять и внучка поспеет. - Да ладно тебе. При чем здесь внучка. Я поделился, что не знаю, куда после звонка причалить, - она и ухватилась. А что - фотку показала, нор- мальная баба, дочка-то. Мне уж девственницу поздно искать. - Ну, и в Чалдонии, серьезно, остался бы? - Нет. Я где-нибудь в средней полосе хочу. Колхозец. Бычков возьму на откорм. Свинки, там, кроликов разводить. Полсрока уже мечтаю. Вот это да! Гарик - и свинки! Если б сказал, что в отряд космонавтов собирается заявление подать - я б не так удивился. А он, на мое изумле- ние, дальше развивает: - Ленчик! Город - это новый срок, без вариантов. А я не хочу больше - пусть лучше пристрелят сразу. - Увы, все так говорят - и половина опять садится. - У тебя хоть крыша в Питере, мать, кенты нормальные. А я на пятеру раскручусь - и похмелиться не успею. А так - поедем вдвоем, уст- роимся, пацанку потом заберем... Я улыбаюсь: уже распланировал все, даже девку не повидав. (Но зря улыбался: именно так и получилось у Гарика. Мечта созидает реальность, вплоть до бычков и свинок, - сколько раз потом убеждался.) - Ничего, еще приедешь ко мне на самогоночку, самому завидно будет. - Да нет, завидовать вряд ли. Я еще не созрел для фермерства. - Какие твои годы. Мне в двадцать пять тоже крутиться хотелось. Напророчил Гарик, как в воду глядел. Правда, крутиться мне никогда не хотелось. Уже от слова-то воротит - что за дела такие: крутиться? Разве это че- ловеческое занятие? Крутится волчок. А волчок, по фене, - анальное от- верстие. Ну, крутитесь, крутитесь. Крутые вы мои. Да, но вот насчет фер- мерства: как раз я теперь в том гариковом возрасте - и точно: тараканов готов разводить - лишь бы не в городе. Напарницы не найти только. Не на- чать ли со старушек? Глядишь, какая-нибудь и случит со своей дочкой бес- хозной... Нет, не получится, сознаю. Напора мечты не хватает. То есть старушку можно подцепить, но у нее или сын окажется, а если дочь - так замужем, а не замужем - так из Пите- ра - ни-ни, из конуры своей блочной. Смотали удочки, вышли на дорогу, бредем, веточками помахиваем. За по- воротом - урчание < Уазика> . - Загасимся? - я-то всегда предпочитаю за кустиком отсидеться. - Брось ты. Ну вот, послушался - и на хозяина нарвались, да еще с управленским козлом каким-то. - Златоустов! По десять суток, обоим! - Ленчика-то за что, гражданин начальник? У него законный выходной. - Вот это Гарик напрасно. О законе упоминать - вернейший способ мента взбесить. - В выходной за территорию зоны вообще не имеете права выходить! С удочками тут разгуливают, курортники! - Так не поймали же ничего, гражданин начальник! - Вот по десять суток - это ваш улов. Всё. Захлопнул дверцу, укатили. - Выдрючивается перед управлением. - Ясное дело. Ничего, Лень, отмажемся. Отмазались, точно, - только ночь прошизовали. Но вот волосы опять от- ращивать - надоело, сил нет. XXXVII Про кроликов - это я знаю, откуда у Гарика мысль. Крольчатня у нас на ферме - еще со времен начальствования Канюки, его любимое детище. Даже для офицерской столовой не давал забивать. Навещал ежедневно, гла- дил, умилялся. Дед Мазай, да и только. (А Владимир Ильич кошечек любил почесывать. Это у них, видно, профессиональное, у хозяев.) Ну, кролики и мерли от перенаселения. И двух зашуганных дедков, к крольчатне пристав- ленных, каждый мор наполнял мстительным торжеством. Не разделяю, потому что - кролики-то чем виноваты? А если вникнуть - то и Канюка дядька неплохой. С тех пор, как опусти- ли из начальников - помягчел, даже симпатичное что-то появилось, напри- мер, с прическою стал экспериментировать. Со своей уже, не с зэковской. То выбреет кумпол до блеска, зато под носом начернит недельной щетины. То, напротив, бобрик напустит, а вместо усов - бачки. В общем, фантази- ровал неистощимо, причем каждая эволюция сообщала его лицу все новые от- тенки идиотизма. Хотя идиотом не был, отнюдь. Просто предвосхищал стиль, ставший повальной модой в 90-х. Сегодня попробуй, сунься куда с умным выражением - засмеют: провинциал! Забыва- ет, забывает свои корни нынешний бомонд, а ведь все оттуда, из мощных глубин, - столицы давно бесплодны, увы. Скажем, вот этот неотразимый жест: звучно набрать в рот соплей и сплюнуть под ноги - смачно, с прихарком - снобизмом было бы отрицать фольклорные истоки. Легко описать, кстати, а попробуй-ка исполнить непринужденно - упор- ной тренировкой достигается, некоторым так и не освоить: чуть ли не врожденный дар необходим. Впрочем, по этому поводу ученик мой ответил однажды - на замечание: "Не ковыряй в носу, меня тошнит!" - "А вы не смотрите". Совершенно в точку: меня же тошнит - мои, стало быть, и проблемы. Нет такого закона - в носу не ковырять. Пересеклись как-то с Канюкой: он - в штаб, я - в лес. - А почему ты пешком все время ходишь, Ленчик? Хороший вопрос. Мог ведь и поинтересоваться, почему я с подъемом не встаю, на разводе не бываю. - Геморрой замучил, гражданин начальник. Только ходьбой спасаюсь. - Правда, помогает? - живое участие чувствую: брат по несчастью. - Да, если острого не есть - утихает. - Надо же, я десять лет с этим делом - и не знал. Свечами перебива- юсь. - Так вам - куда ходить. Здесь длинные дистанции нужны. - Верно, верно. Гублю себя своей работой, пора на заслуженный отдых. - Все там будем, гражданин начальник. - Ну-ну, ты развеселился, я смотрю. Лучше скажи, зачем кубатуру уре- заешь? Бригадиры жалуются. - Клевещут. Зачем мне их кубы, в карман не положишь. Вот: минутку всего побазарили, а я два фуфла задвинуть успел. Гемор- рой, конечно, присутствует, но не потому я не езжу, а с кубами - это у нас так и задумано, чтоб жаловались на меня бугры: лучший способ отвести подозрения в приписках. Ничего, Бог правду видит, а ментам - не обязательно. И так на себя много лишнего берут. Правда же, несказуемая правда - в моем психическом заболевании. Смеш- но и помыслить такое объяснение: - Клаустрофобия у меня, гражданин начальник. Зэкам не полагается недугов с такими названиями. И геморрой-то - на- хальство с моей стороны, сидячая ведь хворь, а я не шофер. Но здесь причина мне понятна: полдетства с книжкой на стульчаке, са- мое место почитать без помех. С клаустрофобией сложнее. Отвлеченно еще на зоне набегало - чувство безысходной запертости, - не личной, а пого- ловной: в теле, в мире... Как-то так брезжило: ну да, можно и с Земли улететь, но свобода - когда ты сразу везде, и вот это - недостижимо. Умирай, воскресай - бес- полезно, а с этим - и в загробье не лучше. Если ты в одной точке - зна- чит, не в другой, и все тут, тюрьма - во веки веков. Что пространства уже не будет - нам ведь не обещано. Впрочем, надо перечитать повнимательней. Но болезни еще не было. По-настоящему, пожалуй, в столыпине подцепил - когда на оправку часа четыре допроситься не мог. И вот - скрутило, на- конец: помираю в машине. С водилой рядом, то есть зная, что остановит в любой момент при надобности - пожалуйста, хоть целый день. В кузове - тут же припадок. Внешне-то ничего, креплюсь, но эти сорок минут или час, если ехать все же приходится, - морская болезнь - просто насморк в срав- нении. Потом уже расползлось на все подобное: поезда, самолеты. В метро то- же: от станции до станции - полутруп. (В Москве полегче: там перегоны короткие.) Да и комнату - если снаружи ее запереть - не могу переносить. Словом, любое, откуда по своей воле нельзя выйти когда угодно. А если на туловище распространится? Жду с ужасом. Оно ведь тоже - вроде комнаты. Или самолета. Срочно пора йогу практиковать - одно и мешает: то рифмы, то мемуары. Впрочем, не это ли и спасает? Дохожу до площадок, Геша уже в будке сидит, мастерит флюгер. Тоже невроз у парня: не может без дела, руки должны быть заняты. - Как тебе, Леня? - показывает пропеллер на вертушке. - Я петушка хо- тел, потом доехал: стремак - петух на будке. - Подумаешь. Кто чего скажет. - Да не скажут - самому смешно просто. Приладил над дверью. - А не взлетим, Геш? Побег припаяют. - Нет, не получится. Балласта много. Меня, что ли, имел в виду? XXXVIII Устал от вечного зуда в голове. Нет, не завшивел (волосяной и не было на поселке - хитрые твари: что толку заводиться, если персонажа бреют чуть не каждый месяц? Бельевая - это да, на чужую шконку присядешь - не оберешься потом), - внутри зудение. Мозг все какие-то иксы вычисляет. Никто не плотит за это - так он на общественных началах, деятель неуемный. Потому особо люблю минуты, когда хмурый смысл отлучится ненадолго - и сердце шалит, захле- бывается от радостной бесцельности существования... А лучше бы - вовсе не заводился. Как бы наладиться потверже - чтоб ничего впереди, никакой перспективы? Не дано, увы. Все равно конец срока маячит - вот и ждешь, дни считаешь. А потом оказывается: дни, которые зачеркивал с таким кай- фом, - и были самые благодатные. Ну, зато теперь занятие - реставриро- вать, крестики стирать. 26 августа справил я день рождения. Игорек мне боты подарил, а Гарик, в Красновишерск на днях катавшийся, вышустрил там где-то рекламный пла- кат фильма "Хорошо сидим!" (Да, шел такой фильм, только третьим экраном почему-то - в Питере не показывали.) Три ханурика изображены в кроко- дильской манере и поверх - название. Я прикнопил над шконкой - весь ба- рак на экскурсию пришел. На следующий день Донос оторвал, конечно. Эх, потому и ждешь звонка - ради этих картин лелеемых: трясет меня с утра, гаденыш, шизняком грозит - медленно, сонно одеяло приподнимаю (на- деюсь, не подведет фитюлька, напружена будет, как обычно): "Поцелуй - тогда встану". И жестом - куда поцеловать, если не поймет сразу. Не сбылось, не хочу выдумывать. Не Донос дежурил в день моего осво- бождения, да и, честно сказать, последние недели даже он меня не будил. А 27 августа - потому и запомнил, что после дня рождения сразу - наш- ли Юрка Воронина. Вернее, сам нашелся: всплыл и прибился к бережку, где-то за Арефой, вниз по Вишере. По наколкам идентифицировали, лица там не было практически - снесено дробью в упор. После формальностей этапники закопали на серебрянском по- госте - хорошее, кстати, место: березки, тихо, сухо. Повязали по этому делу Володьку Ленусиного. До нас дошло, что и не отпирался парень, вроде как ждал только случая признать вину. Самому сдаваться глупо, конечно, но и жить с этим - тяжело, понимаю. Володька! Если б знал я заранее, что так обернется - я б тебя главным героем сделал. Теперь-то поздно уже, не с начала же начинать. Впрочем, поскольку я не в курсе, по пьяне ты пальнул или в трезвом уме - слегка тускнеет мой интерес. (Если по пьяне - то совсем не инте- ресно.) Но вот с кем ты трупешник в Вишеру сплавлял - за это бы дорого дал, чтоб выяснить. Одному неподсильно, без транспорта не обошлось. Со- бянин, что ли, посодействовал? А Ленуся? Она-то как здесь, каким боком? Кроме Володьки, никого даже на допросы почти не дергали. Так, по разу Ленусю да соседей - это мне потом Серега Перчаткин рассказывал, когда я к нему зашел после откидки. Странно немного - убийство все-таки, хоть и зэка. Значит, по Володькиной версии - без подельников, без свидетелей, всех отмазал. Ну, и молодец. Семеру на уши повесили - убийство на почве ревности, легкая статья, по одной трети на химию идет. Не то что моя - ни амнистий, ни льгот, кроме поселка. Надо, ребята, сначала кодекс изу- чать, потом за дело браться. А то вот задним умом только и крепчаем. Правда, двухстволки у меня все равно под рукой не было. Теперь имею, после бати осталась, зато жены нет и хахалей, соответственно, - не в ко- го стрельнуть. Ну, еще не вечер, пусть лежит пока на антресолях, дозре- вает. В начале сентября Гарика перевели на Сыпучи - другое поселение, пог- луше, километров сорок от нас. Письмишко от него получил вскоре - хвалил очень сыпучевский лес, такие дубаны, дескать, в Серебрянке и не снились. "А угадай, кто тут замполитом? - Наш - помнишь, который зимой сбежал. И Котря с ним, только не работает нигде, дома сидит. Вообще тут скучнее, Ленчик, баб нет почти, один магазин всего, но продавщица уже под седлом, не пристроишься. Зато бухалом торгует - почти открыто, крутой бизнес. (Мне это письмо ребята передали, так бы Гарик не пустился в подробности - цензуруют же нашу корреспонденцию.) Режимник хотел с обыском к ней - она на всю деревню его жене орала: "Пусть придет только, я ему в фуражку столько насру - не утащит!" Душевная женщина, жаль, покороче не сой- тись", - в таком духе страницы три. Гарик ведь и там мастером, времени навалом, а уши свободные еще не нашел, как я понял. Потом были три-четы- ре весточки, но посуше - потому что по почте. Вдвоем нам непривычно, скучновато с Игорьком семействовать - взяли мы третьего, Славика. Мой ровесник, из Ростова, веселый парень, здоровенный казачина, а главное - два раза успел до тюрьмы жениться, и обе жены к нему теперь приезжали поочередно. Славик-то им хитроумный график соста- вил - чтоб не столкнулись, но хозяин выдал: рассказал второй о первой. И все увещевал многоженца: нельзя, мол, пора определиться. Славик кивал усиленно, но письма с поцелуями продолжал слать обеим. Так с ними и на- до, между прочим, - женщины только в полигамии свое место осознают. А как признаешься: ты у меня одна - всё, на голову садятся. Погорячился Владимир с выбором религии - к мусульманству получше сто- ило присмотреться. "Руси, - говорит, - веселие есть пити", - так оттого и пьем, что эти на голове сидят. Тысячу лет уже за Красное Солнышко расхлебываем. XXXIX Иногда самого себя спрашиваю: ты это в шутку или всерьез? И, подумав, отвечаю по-еврейски - вопросом на вопрос: а вся жизнь - в шутку или всерьез? Для серьезности - слишком много игры, для игры - слишком много серьезности. (Это один дядька знаменитый так про шахматы сказал.) Но жизнь - такой и должна быть. Какой же серьез, если столько вещей выше разумения - а ему одному серьез и нужен, но и какая ж игра, если правил мы не знаем и своих не установишь. Вот - без абстракций: даже Уголовный кодекс не нами составлен. И это бы ладно, но и такой-то - никто не читал толком. В школьные хрестоматии надо включить, как завершение программы. А сзади на обложке курсивом пустить - из Экклезиаста: "Что сверх всего этого, сын мой, того бере- гись: составлять много книг - конца не будет, и много читать - утоми- тельно для тела". Экклезиаст вот почему вспомнился: остался мне ровно год до звонка, такой же круглый, катящийся - как и предыдущий. Осень - зима - весна - лето - осень (в октябре освобождаюсь). Это и навевает соблазн циклизма: "что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Род проходит и род приходит, а земля пребывает вове- ки". Так хорошо, покойно, гладко, кругло - хочется забыть, что 2000 лет назад - кольцо разорвано. Нет больше повторяемости рода, и Земля не на- веки, появилось другое средоточие: Лицо, неповторимое и вечное. Но мы едва тянем, не в жилу. Вот это наше с Гариком - свинок выращи- вать - в самой глубине - от желания избыть непосильное. Но не дано - об- ратно, к роду, к земле, не уйти нынче в крестьяне, не надо себя обманы- вать. Потому что их нет, некуда уходить, не в чем растворяться. В этой стране одни пролетарии остались - чума ХХ века. Те, то есть, кто из рода не вверх, а вниз выпал, и в школе кому втолковали (всеобщее же, обяза- тельное): Земля исчезнет, все относительно. Жизнь - одноразового использования: кольнулся - и в отключку. Когда мне совсем невмоготу от пролетариев делается - я их на войне представляю: Гешу, например, пулеметчиком, Ваньку - танкистом. Помогает! Дойдем до Берлина, никаких сомнений. Только потом ведь обратно, на круги своя... Ничего, где чума - там и пир. Залог бессмертья. Но я все же предпочи- таю поэтов: может, душу твою и погубят - но кирзачом по почкам не настучат. Нет, это не мне - это с нижнескладскими Ванька сцепился, в зоне уже, вечером. Он моим грифелем приемщицким на торцах написал: "Привет, абори- гены!" - а те отказались воз разделывать. (Вывозка в тот же день была.) Обиделись, решили почему-то, что "аборигены" - это масть, вроде гребней. И после поверки - слово за слово - пошло хлесталово. Потом избитый Ванька хохотал на крылечке барака - когда я спрашивал, отчего он их ко мне не послал, за лексической справкой. - Нет-нет, не вздумай им объяснять, пусть аборигенами ходят, мудаки. И весь следующий день в отличном настроении был - как освежился, пин- ков схлопотав. С утра, до заезда в пасеку, приставал ко мне: какие я помню куплеты из "Славное море, священный Байкал". Я, кроме первого, другие только наполовину смог выудить, по две строчки в каждом - канули, как ни напрягался. - Ты напиши, что вспомнил, остальное я и сам сложу, если что. - Зачем тебе? - Попеть охота. Точно, в тракторе хорошо петь - даже сам себя не слышишь почти, ори на здоровье. Но почему репертуар решил поменять? Раньше всё Новикова напевал: "Па- рень я не хилый..." Написал я Ваньке обрывки, он листочек взял и пошел трелевщик заводить, чокерман заждался в кабине. И, третью пачку вывола- кивая, - то есть через полтора часа примерно - пели они уже целиком, присочинив недостающее. Нецензурно, конечно, но смешно получилось, и в рифму, в размер попадая. Вот молодцы, кто бы мог подумать! Меня даже уг- рызение куснуло: лелею непрерывность души, заношусь иногда - а может, вся разница между нами - в режиме труда и отдыха? Не будем вдаваться, кто там создал человека, но поэта созидает безделье - одноз- начно. Хотите сделать страну поэтов - переведите всех на оклад. Да оно и шло к тому: кухарки государством не управляли, зато дворники и кочегары виршеп- летствовали поголовно. Впрочем, одни поэты кругом - так же непереносимо, как и сплошь пролетарии, не меньшая зараза. Очевидное решение: пусть те и те будут, нейтрализуют друг друга. Жизнь установит необходимую пропор- цию. Главное - самим в крайности не бросаться. XL 13 октября 87 года проснулся - уже на свободе, хоть и в бараке, на своей шконке угловой. Подосадовал на себя, что радость не доплескивает до запланированной. Ждал, ждал, и вот, оказалось, все сладкое - съел за предвкушениями. В общем ничего особенного, утро как утро. Только до десяти не стал ва- ляться, в семь вскочил - зачем три свободных часа сну уступать? Зэк спит, а срок идет - всё, это в прошлом. Теперь уже не срок, а жизнь идет, экономнее надо - так думалось, по наивности. Ведь и билет когда-то вытащил по зарубежке: "Жизнь есть сон" Кальдерона, и пятерку получил - но не проникся, значит, формально оттарабанил. Впрочем, такие билеты не для восемнадцати лет. Но вот уже двадцать пять дураку, а резво так поднялся, молочной смеси "Малыш" глотнул наспех - и бегом в гараж выяснять, у кого сегодня в Красновишерск путевой. Зря бежал - бензовоз только едет, но уже занят, Мухина с Наташкой Сойкиной еще вчера места забили. Ладно, разберемся. Пошел паспорт получать и портянку об освобождении. Частенько мы спо- рили, первоходчики: ставят отметку в паспорте отсидевшему или нет? У Шукшина в "Калине красной" персонаж говорит, что есть закорючка, хотя на нее, мол, и не смотрят. Ерунда. Никакой закорючки не нашел (у Шукшина этот фильм весь на лаже - как и положено подлинному искусству, но забавный, конечно, - как и надлежит хорошему кино). Канюка - он дежурил - руку протянул, удостоил. Думал, сейчас скажет, типа: ступай и не греши - но нет, хватило ума, обошелся без сентенций. - А чего ж ты вчера-то не уехал? - спросил только. - Как это? - Вчера бы вечером мог взять документы, и машина была до города. Мать честная, выходит, я лишнюю ночь отсидел! Впрочем, не жалею - не- эстетично бы получилось: целый день ходишь зэком, а вечером - нате, сво- боден, без всякой ощутимой границы. Может, умирать так и лучше - плавно, без перепадов, но освобождаться - нет, черта нужна какая-то. Но что же с транспортом? По бороде. Все разъехались, пусто в гараже. Что ж, сюда довезли, спасибо, а отсюда и пешком уйду - всего-то 50 кило- метров. Вещей нет никаких (я все важное: журналы, книжки - посылкой отп- равил заранее), ботинки только под мышкой - сам в сапогах. Километров пять отмахал полурысцой - дальше < Краз> подбросил, до Ви- шерогорска. Тут еще деньги надо получить. В Серебрянке за два года ни копейки на лицевом не осело, но зоновская тыща в неприкосновенности. Римка в конторе вишерогорской, улыбается: - К Сереге-то зайдешь? - А как же. Получил деньги; дедок-кассир, сталинский сокол облезлый, поскрипел напутственно: - Всё освобождаются!.. Кто работать будет? Я его хотел утешить, что из них, из конторских, как раз бригаду ско- лотить можно, но не стал: Бог с ним, думаю, сам скоро умрет, без моих подначек. С Серегой провели полчасика, он дернулся было градусы организовывать, но я его тормознул: - Не надо. Если лететь до Перми - всё обратно стравлю. Как ты, при- жился тут? - Ничего, нормально. Римка еще малo го хочет. - И завязь есть? - Три месяца. Уже в стадии жабы. - Пацана хочешь? - Что получится. Какая разница? Во Римка дает, до чего парня феминизировала. - Ну, пришлешь фотку. Всем семейством щелкнитесь, ладно? - Обязательно. (Не прислал. Но я надеюсь, что все-таки мальчик родился. Хотя, если в маму, то можно и девочку, согласен.) - В Красновишерск-то будут машины сегодня? - Да, через два часа начальство на партактив поедет. Вон < Уазик> стоит, на нем. В кузове если, годится? - Конечно. До города двадцать километров еще, на машине все равно быстрее, а раз есть два часа - можно и на нижний зайти, с Санькой-сторожем попрощаться. Мелькнуло - к Ленусе, но отбросил тут же, задавил. Шагаю по дороге, вполглазка на себя со стороны поглядываю - умора! Даже походка переменилась! Так и разит от всего: смотрите, смотрите ско- рей! Ничего не замечаете? Да это же вольный идет, совершенно свободный человек! Будка сторожа всегда с краю, и от нее - собачара на меня, белобрысая, тощая. Гавкнула, но тут же осеклась, завиляла. Следом Санек вышел: - Смотри, Леня, узнала тебя! - Так это Белка, что ли? - Ну. - А чего такая худая? - Щенят кормила. Вон, под будкой, хочешь посмотреть? Я глянул из вежливости, поумилялся. - А Жулик где? - Жулика съели давно. - Я думал, это от него. - Нет, где-то в деревне нагуляла. Чайку попьешь? Санька раздул угли около будки, кинул щепочек, подвесил жестянку. Ед- ва успели чифирнуть - мне пора в гараж двигать, еще уедут раньше времени партийцы-то эти. - Через два дня дома, значит, - вздохнул Санек. Без зависти, просто показать, что врубается в мой кайф. - Если повезет - так и сегодня. - Не повезло, не было авиарейса из Красновишерска, а в Перми, назавтра, билетов до Питера не оказалось. - Увидишь Ленусю, Санек, передавай привет. - Хорошо. Да где увижу-то. - Ну, вдруг. Обратно дорога в горку, и я сверху оглянулся разок. Давно ли сплав закончился, а штабелей опять накатано - берега не видать. Усталую серую Вишеру кто-то рассекает на моторке. Дымок от Санькиного костерка медля- щей струйкой неуследимо растворяется в небесах. Словарик: Автозэк - спецмашина (официально - АвтоЗАГ, не знаю, как расшифровы- вается) Балан - бревно (от "баланс" - название разделанной древесины) Бирма - снег по сторонам дороги Бобан - батон БУР - барак усиленного ре- жима Децел - немножко ДПНК - дежурный помощник начальника колонии, а также строение, где он дежурствует Звонок - конец срока Коник - одна из стоек на лесовозе, между которыми грузятся хлысты Коть-моть - житель Ко- ми-Пермяцкого автономного округа Откинуться - освободиться Петух (гре- бень, опущенный, обиженный) - пассивный педераст Пидерка - форменная зо- новская фуражка Столыпин - спецвагон Терпила - потерпевший(ая) Фофан - ватник Хап - погрузчик Химия - условное освобождение с обязательным привлечением к труду Хлыст - сваленное дерево ШИЗО - штрафной изолятор (то же, что "кича") Чокерман - чокеровщик, тот, кто собирает хлысты на волоке в пачку, прицепляя их на отводы основного троса - чокера Шконка - кровать Шлёмка - миска Шмон - обыск Шмалять - стрелять Нижний склад - участок берега у сплавной реки, где штабелюется разделанный лес Верхний склад - площадки непосредственно возле лесосеки, где штабелюются хлысты для последующей вывозки 117-я статья - изнасилование (простое, с угрозой для жизни, в извращенной форме, групповое. 4-я часть - изнасилование ма- лолетних) 102-я статья - убийство с отягчающими обстоятельствами 102-я статья - убийство с отягчающими обстоятельствами
Все авторские права на материалы принадлежат их законным владельцам. Материалы на сайте размещена только в ознакомительный целях и в случае скачивания должны быть удалены на протяжении 24 часов с носителей.
В случае если вы желаете пожаловаться на представленные на сайте материалы просим отправить жалобу по адресу - они будут удалены в кратчайшие сроки.