АЛЕКСЕЙ НЕДЛИНСКИЙ ПОСЕЛЕНИЕ
 
   Женщинам - о мужчинах, вольным - о зэках, сегодняшнему - о вчерашнем
 
   I Тюрьма подарила мне свободу и женщин; хотел и третье  что-нибудь  -
для круглого счета - и, в итоге, получил-таки клаустрофобию. Но об  этом
дальше, а сейчас - битком набитый автозэк* виляет по  серпантину,  марш-
рут: Соликамская пересылка - поселок Серебрянка, хотя о конечном  пункте
знает только сопровождающий чин, капитан Макокин. Чего он не знает - что
с этой минуты уже угодил в персонажи повествования, в мое  безраздельное
владение. Не сбрить ли тебе усы для начала, Геннадий Андреич? Для разго-
на, а как ты думал. Авторский произвол покруче  ментовского.  Ну,  шучу,
шучу, не икай, оставайся как есть. Мне ведь только голову брили в  ШИЗО,
усы не трогали - так и я не изувер.
   Всей дороги - часа на три хорошим ходом, но  -  тормозили  бессчетно;
как понимаю теперь, в Красновишерске - пивка, а потом - отлить,  отлить,
отлить. Нам что - конец сентября, свежачок,  почему  не  покататься,  не
ропщем. (А могли бы: уже кровь меняет состав, воля забраживает...)  И  -
вот оно:
   - Ну, мужики, кто на оправку? - дверь настежь.
   Нет, не поселок - дорога в лесу, но все приготовлено,  полный  парад:
осины, березы роняют красу - осеннего севера жаркий наряд...  Больше  не
буду, но не прозой же - этот стоградусной крепости ожог: вокруг -  и  на
тыщу, на две - сколько хочешь верст, до полюсов - нет стенки с  вышками!
Не огорожены! Первый раз - после двух, пяти, есть  и  после  червонца...
Это прошибает, в голову и в ноги особенно (в душу не бьет, души еще  нет
ни у кого, занемела, отсижена).
   Жмуримся блаженнейше, заплетаемся к обочине, даже не писается  толком
- так, формализм. Ну, мент рядом, так и то - усы неуставные, под  Чапая,
- и без пистолета! И лыбится тоже отечески. Ах ты, родной! Знаешь,  Анд-
реич, много, много МВД на Страшном суде отпустится за эту нашу  оправку.
Я вот - десять лет уже без загородок - а свободы, беспримесной, как  она
есть, - только тогда и глотнул.
   Следующий раз - после смерти, думаю, будет, не раньше. Стоил  двух  с
половиной лет подарок, что и толковать.
   - Ну, по коням!
   - А далеко еще, гражданин начальник?
   - А когда конец срока?
   - В 87-м.
   - Успеешь.
   Оказалось - меньше часу, а нам и вправду - куда спешить?
   II Когда спрашивают (редко, но бывает): "За что сидел-то?" -  хочется
встречно полюбопытствовать: "А ты - за что  живешь?"  Набезобразил,  не-
бось, в прошлой инкарнации - будь здоров! Там  отмазался  -  здесь  зато
крутишься (нынче ведь все "крутятся", нет?). За  мелочь  какую-нибудь  в
России не рождаются, дружок. Но - что было, то было, а главное теперь  -
осознал ли? Твердо ли встал на путь исправления? Доказываешь ли это  ак-
тивным трудом и участием в общественной жизни?
   Вот про меня - и в постановлении так записано, без этого  на  поселок
не отпускают. Приехали уже, кстати.
   Стемнело, мутит - некогда разглядывать, все мельком: забор из горбыля
- с трех сторон только, бутафория, мужички с работы - морды  не  впалые,
половина усатых - и в вольном! То есть сапоги и телогрейки, конечно,  но
не фофаны зоновские, без воротников! И пидерок ни на ком! Благодать! Уже
не зря это всё: три пересылки, столыпин душегубный...  Чтоб  привести  в
чувство - на первую ночь, не покормив (а
   - воля, привыкайте...), затолкали в ШИЗО. Всех пятнадцать - в  бетон-
ную коробку пять на три, - и правильно, между прочим. Нигде такого  нет:
раз - и на небеса.
   Мытарства, чистилище - везде строгости, для нашей же пользы. Но, пос-
кольку рассказ мой, на самом деле, о любви - опускаю посторонние подроб-
ности, да их и не удержала здравая память.  (Всегда  мне  казалось,  что
есть какая-то фальшь в реставрации былой росписи: время  сохранило,  что
нужно: контуры, композицию, - а на ту сияющую первозданность -  нет  уже
глаз...) Стало быть, через день - заведую гаражом, хоть о  машинах  знал
до сих пор только, что зеленый - можно переходить. Облечен высоким дове-
рием, смастерил шапочку из шарфа, потому что обритый еще, а несолидно  -
начальник же.
   (На этапе:
   - Откуда, ребята? - сами уже поселенцы, с больнички возвращаются.
   - Питерские.
   - Ну, эти вечно - нарядчики да приемщики.
   Ау, брега Невы! Так вот она где - всесоюзная кузница белых  воротнич-
ков для лесоповала, не зря Петр старался!) Полная свобода передвижений в
административных границах. Чтоб понятнее - набросаем план местности, тем
более, что за вычетом двух-трех историй все произойдет именно здесь. Од-
ноименная речка делит поселок надвое: наша колония (человек двести) - на
возвышенном берегу, местные и женатики из зэков - на  пологом.  С  нашей
стороны - ДПНК, зона, гараж (большой сарай),  моя  избушка,  кузня,  два
склада, электростанция (сараи поменьше), аккумуляторная  (крохотный  са-
райчик) и халупка петухов. У них, у местных - деревня  -  дворов  сорок,
клуб, два магазина, пекарня, пилорама, контора, баня, ферма. В холмистую
даль убегает уже однажды проделанная дорога с ответвлениями к лесосекам.
Смешанный лес вокруг еще не вырублен - или уже вырос с тридцатых - и по-
лон зверья - от бурундуков до медведей. На два ближайшие года - моя все-
ленная, лучший из возможных миров (на том и по сегодня  стою  -  воисти-
ну!).
   III Помню школьный эксперимент "Сам себе Зевс": два металлических ша-
ра на стержнях, один заряжается вращением диска, сближаешь их -  гром  и
молния! (В миниатюре, конечно.) Здесь - другой реквизит, но суть все  та
же: двести ядреных мужиков, заряженных донельзя (чтоб меньше пятеры нак-
ручено - ни одного), сперма брызжет чуть не из ушей, - и всего-то  через
Серебрянку - местные девчата, училки из Перми по распределению,  заочни-
цы-декабристки, офицерские жены - ну? Что там твой Зевс! Ваал и Астарта!
Кибела и Аттис! Песнь Песней!
   Углубим классический экскурс:  это  обаяние  демонического  разврата,
Клеопатра - что ее сотворило? - клубы вожделения вокруг, самовластие вы-
бора... Перегнул, занесло, улыбаюсь: вот Котря, жена замполита, стоя  за
прилавком лабаза, звонко хлещет себя по телесам резинкою панталон  (при-
вычка такая: сзади оттянет и - шлеп!), Наташка Сойкина с  вечным  финга-
лом, белясая блядища Оля Лебедиха - нет, Клеопатры там  не  было.  Но  у
знакомой моей жила когда-то морская свинка, тезка египтянки, в обиходе -
Клёпа. И этот отрезок между крайними точками: славным домашним  зверьком
и бестиальной царицей - как раз заполняют мои героини.
   Зайдем для начала в контору: мне нужны бланки путевых листов и  выяс-
нить насчет своих денег с зоны (неделю уже на одолженный рубль живу).
   Перед этим спрошу только: кто бывал на юге? Кавказ, там, Сухуми-Муху-
ми? Не даст соврать: всем курортницам до тридцати встречные водилы салю-
туют гудком - будь хоть крокодлой последней. Корысти в  этом  никакой  -
машина мимо. Чистый мужской восторг, искусство  для  искусства,  мистика
пола. И вот я, северный заморыш, послеэтапный доходяга - топ-топ на кры-
лечко, предбанник, дверь в бухгалтерию и - не хуже мохнотелого,  шашлыч-
ного Гиви - эрегирую каждою клеткой - не видя ни лиц,  ни  фигур  (сидят
над бумагами), но - их тут много! Не старых! Экстаз и блаженство, умиле-
ние, благодарность. Минуту, не больше, но - навсегда теперь:
   выдирая ребро - вот что Создатель задумывал!.. А если когда не так  -
это уж сам виноват. Бросать надо свое вегетарианство!
   Окатив, стихия женского уплотняется, дробится на главбуха,  счетовода
и статистку, можно адресоваться наконец.
   - А бланков нет пока, - еще с райским призвуком, - а деньги,  бывает,
и год идут,
   - уже трезвая реальность.
   - Что ж, с голоду подыхать? - преувеличиваю для драматичности (накры-
лись шашлыки!).
   - Заявление на аванс напиши, у тебя же оклад. Двадцать  рублей  полу-
чишь, - дебелая тетя, участливо. Слово за слово: Нина, из Питера (почему
и базарим), замужем за вальщиком-зэком.  Как  потом  узнал  -  заочница,
Васька ее на пять лет младше, кудрявый, в усищах - прямо гусар, но -  не
бабник, и ты, Нинон, - только верная спутница. Помню тебя, люблю,  но  -
что ж у Некрасова хлеб отбивать, здесь не об этом. Крайних точек -  обе-
щал же - касаться не буду.
   IV Прилипло к памяти дурацкое: студентами еще сговорились на даче Но-
вый год отмечать. Вольготно - шуми-кричи, свежий воздух,  телки,  четыре
комнатушки - есть куда разбрестись, в случае чего. И вот, у хозяина дачи
(предки, конечно, настоящие хозяева) бабушка - возьми и умри за  неделю.
В семье траур - любили старушку, хлопоты, похороны, то-сё  -  нет,  дача
отпадает решительно. А все уж приготовлено  у  нас,  настроились  порез-
виться. И неделю ходим, бесстыжие,  за  Витьком  (внучком  ненаглядным),
приканючиваем: "Может, ничего еще, а? Может, оклемается бабушка?" В  са-
мом деле, приспичило же когда помереть, подождать  не  могла!  И  съеха-
лись-таки, отпраздновали, погудели. Что называется, всюду жизнь.
   Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.
   Теперь понял, к чему велось: так я десять лет себя уговаривал -  быв-
шее сделать небывшим. Чего, мол, там - праздник  всегда  с  тобой,  будь
проще, гляди на мир широко открытыми глазами. Да и не твоя это  бабушка,
по большому счету. Но тут не получилось, видимо -  возраст  сказывается.
Ни веселья, ни телок. Душою - все там, среди милых  призраков.  Катенька
Богданович, Ириша Коняева, Ленуся, - бывшее - было.  Куда  там  -  было!
Только и есть, что оно, - сдаюсь, иду, возвращаюсь к вам.
   Ну, кто же первый навстречу?
   Чтоб не раздумывать - соблюдем субординацию: главбух у нас Люба  Бан-
дурко, тем более, раз о любви - так с Любки и начнем. По чалдонским мер-
кам - давно перестарок: двадцать четыре, а не только что  в  девках,  но
(сорок дворов - всё на виду) девка и есть. Уж не  больна  ли?  Нормально
ведь как: чуть заволосело в пахах
   - погоняй-нахлестывай. Спешите творить добро. В чем же дело,  Любаша?
Это не только я, мать, подружки - это натура спрашивает. Грех бабий  век
так разбазаривать: в Чалдонии он недолгий, не Париж. И вот - Любаша под-
нимает от счетов свои чудные серые глаза, встряхивает перманентом,  улы-
бается чуть (а нельзя широко - зубы тут едва до двадцати  держатся:  се-
вер) и - снова в калькуляцию, будь она неладна. Кого хочешь зло возьмет.
   Но - свершилось-таки! Прямо не верится. Отыскался  принц.  Из  нашего
брата, из зэков, конечно. Шестера на ушах, но остался разменянный годиш-
ник, уже одной ногой товарищ. Андрюха Долгаев. Столичная штучка  (пермяк
то есть). Завфермствует здесь. Солидон, раздобрел на молоке, аж  лоснит-
ся. Усы смоль, брови жгучие, хорош, хорош. Но главное - степенность эта,
начальственность, хоть и двадцать семь всего (на ферме-то натренировался
- благо не в лесу, где все с топорами).
   Чем не жених? По всем статям.
   Но это я так, балагурю, - а уж что там серые Любашины глаза  углядели
- можно только фантазировать. А зачем?  Факты  достаточно  красноречивы.
Андрюха в конторе
   - щечки рдеют, счеты не щелкают, и даже выяснилось, с  какой  стороны
зуба не хватает. Этот котяра прожженный - на ус, конечно. Бурное крещен-
до, сон разума, апогей страсти. Девчатам даже  обидно  -  все-таки  была
местная достопримечательность, почти святая (хоть и дура несусветная). А
теперь - то Андрюха в Любкины окна (уследили, да он  и  не  осторожничал
особо), то она на ферму - пошло, вульгарно, какувсехно, -  что  же  было
чуть не до пенсии тянуть?
   Сама-то Любка как раньше плевала, так и дальше не удостаивала.
   Никакая это не новость в мире - злые шутки природы: художнику -  руку
отсушить, композитора - тугим на ухо, - ну, и вот еще изощрение: девчон-
ка таежная (пятьдесят километров, автобус раз в неделю  -  до  ближайшей
парикмахерской) с душою аристократки - нет, не  это  удивительно.  Но  -
пронести в себе, не похерить, даже ватник носить, как манто от кутюр,  -
преклоняюсь! завидую! Счастья, конечно, таким не видать - да и ну его  к
черту, счастье это куриное! Тогда ты так не думала, Любаш  (и  никто  до
тридцати так не думает), прости отсебятину.
   Может, здесь и оставить вас с Андрюхой?
   Знаешь, ходили мы с отцом на охоту, он с ружьем,  а  я  за  компанию,
единственный раз, кстати, выбрались вместе. Начало мая, на  тяге  только
разрешено стоять.
   Стоим. Вдруг на поле (метров пятьдесят от нас) два зайчишки выбегают.
И - столбиками друг перед другом, целуются, точь-в-точь. Батя  и  бахнул
из двух стволов. Одного - наповал, а другого  (другую?)  уже  я  догнал,
подраненного, и ножом прикончил. Сейчас вспоминать - тошнит, а  тогда  -
азарт, горячка,  дух  забирает!  Атавизм  окаянный.  На  охоту  вышел  -
охоться, а не умиляйся. Это - добыча. Подумаешь - целуются! Вот и  писа-
тельство - сплошь на таких инстинктах.
   Должен рассказать, чем кончилось - и все тут, ружье заряжено, нож под
рукой.
   V Пора пояснить, что колонийское наше начальство (а оно же - и посел-
ковая власть, у местных ведь нет иных, кроме кубика, источников пропита-
ния) придерживалось в ту эпоху четкой демографической стратегии:  блядки
- пресекать, бракам - содействовать. Любкин  же  случай  -  однозначный,
Мендельсон уже палочкой постукивал. Словом, негласное "добро" майора Ка-
нюки ограждало завфермой от многих неприятностей. Что, не могли  сумаро-
ковские сомосовцы опустить почки безоглядному Ромео? Запросто. И кирзачи
давно чесались. Подстеречь в Любкином палисаднике - дескать, темно было,
думали - вор. (Никогда такого не случалось в Серебрянке,  чтобы  зэки  в
деревне пошаливали. Дверей даже никто не запирал всерьез. И не в том де-
ло, что брать нечего, что у каждого сучкоруба денег на лицевом не только
всю обстановку чалдонскую, но и дом целиком купить можно, - нет!  Скорее
- братственная полюбовность двух берегов, еще из той  Руси  доплеснувшее
чувство одной судьбы... К своему же - залезть? Как и местному -  считать
зэка за нелюдь, опасаться? - и в голову не придет.) Да, но и  без  край-
ностей - мало ли средств? В лес перевести - а там не парное молочко, во-
семьдесят кубов на маргарине - ежедневное обязалово, а то в жадную, жопу
рвущую бригаду - где все сто двадцать намахивают. Так сказать, использо-
вание половой энергии в мирных целях. Да и кича с машинкой  для  стрижки
всегда наготове. А все же не борзей Андрюха - и обошлось бы, думаю.  Рок
завистлив, не высовывайся чересчур. Особенно когда подручные рока - сер-
жанты ВВ, молдаване Дo  нос  и  Гроссу.  А  старшой  у  них  -  коренной
коть-моть прапорщик Сумароков.
   "Сомосовцами" это он же их и прозвал - без юмора.  Очернил,  полагаю,
гвардию диктатора.
   Задача: как выявить распыленные в цивильных  буднях  особинки  нацио-
нального склада? Если войны никакой - сделайте парня сверхсрочником  ВВ.
Тюрьмы, зоны, пересылки, колонии вроде нашей - полигон необъятный! И вот
- суров, но с искоркой добродушия будет вэвэшник-хохол.  Застенчиво-неп-
реклонен - бульбаш.
   Педантично-жесток, но строго в рамках закона - красноперый прибалт.
   Непредсказуемо-истеричен - кавказец (но их, по-моему, и  не  берут  в
ВВ). Бездны мрачного садизма мерещатся  в  узкопленочном  взгляде  цири-
ка-азиата, но - не разверзтые, по извечному  отсутствию  воображения  на
мусульманском Востоке.
   Но тысячью мелких пакостей, неистощимой придирчивостью превратить зэ-
ковскую жизнь в ад кромешный - способен только вэвэшник-молдаванин. Как,
откуда берется такое в сынах этого, в общем, немудреного народца? Думаю,
дохнуло-таки на них растленной латинской утонченностью,  смрадом  Святой
инквизиции. Неисповедимо, но
   - факт. Даже Сумарокову Донос и Гроссу внушали легкое  омерзение.  (А
почему, кстати, не начал с русского? - Так с нас что и  взять,  с  нашей
всемирной отзывчивостью. В любую сторону всех переплевываем, вне  конку-
ренции. Универсалы.) И ведь говорили Андрюхе: не надо, не надо в  молда-
ванское дежурство любовь крутить! Значит, любовь и была,  раз  не  внял.
Ну, получи ниже пояса: шмон на ферме, фляга с бражкой, десять суток  ки-
чи, башку наголо. И доказывать нечего, все  понимали:  бражку  в  навозе
выстаивать - не в Андрюхином стиле, скотники  (два  придурка  недавно  с
этапа) развлекались. Но за крайнего - зав., натурально. Нет, смешно, при
нашей-то железной организации (я же и организовывал): утром - бензовоз в
Красновишерск, вечером -  бухало  в  диспетчерской,  никакого  самотека,
только заказывай, - и вдруг бражка эта  плебейская!  Чисто  сучкорубское
пойло (рецепт? Пожалуйста: томат-паста, сахар, вода - банку  в  муравей-
ник, поддерживать температуру брожения. Еще проще, чем все гениальное, -
быка, между прочим, валит). Ведь хмель - дело тонкое, нужен некий изыск,
дополнительная острота. Что там грубоватая сладость запретного! Нетороп-
ливо, под разговор-закусочку удвоить окружающее и часа в четыре утра,  в
миллиметре от полной отключки, нечеловеческим усилием воли сохраняя рав-
новесие, продефилировать - два механика, я  замыкающий  -  перед  окнами
ДПНК:
   "Спокойной ночи, гражданин начальник!" - трудовая  усталость  на  ли-
цах... Вот он, высший пилотаж поселенской пьянки! Петля Нестерова,  пике
Петлякова! Да...
   Главное, историю любви рассказываю. Слышал же в детстве: "водка любо-
го с пути собьет" - правда, значит, смотри-ка ты. Впрочем, у Андрюхи де-
сять суток без вывода - не точками же паузу обозначать?
   - Вы хоть не в холодной его там держите, Семен Давыдович? - Это Любка
Канюке, в магазине столкнулись.
   - Ничего, мужскую гордость не поморозит, - да, теперь вот с ней можно
такие шуточки, раньше язык бы не повернулся. - В холодной волосы быстрее
отрастают.
   ШИЗО у нас - четыре камеры, три обшиты доской, а одна -  бетон  голи-
мый, для острастки, для выпивох как раз. Спать невозможно, одежда -  х/б
и тапочки, кто без вывода хоть пяток суток в ней хапнул - потом писается
по ночам. Да пусть писается, пусть обритый - Любке уже неважно. Эх,  де-
сять суток, если б на том и кончилось!
   VI Лежал на диване, перетряхивал в памяти свою пропащую  жизнь:  ист-
левшие клочки, пыльные обломки. Надоело, сгреб снова  в  кучу,  задвинул
ногой - это Андрюха Долгаев меня подразнюнил. Уж больно тут круто с  на-
ми, с мужиками: живем мы меньше, а срока нам дают длиннее,  лысеем  вот,
простатит опять же... За ночь десятикратно - только Геракл управлялся, а
у них - любая завалящая шалава...
   Нет, в следующий раз, если сюда - то женщиной, решено. Стоп, вот  про
роды забыл.
   Что замечательно - в Серебрянке тяжелели только законные жены (уж  от
законных ли
   - не будем вникать пока), девчата же, при полной разнузданности,  хо-
дили яловыми.
   Какими ухищрениями это достигалось - не смог выяснить (не так и ловко
- в лоб спрашивать). Одно точно: аборт ли, травля плода - здесь было де-
лом исключительным, за гранью житейского, ЧП, как и положено, в общем. И
вот - грянуло: Анечка Богданович, пышечка-ямочка, попка круть-верть, хо-
хотушка, нос пятачком, пятнадцать лет, - залетела. Что младшая дочь  гу-
ляет - тете Тасе (хлебопеком у нас, сама как коврига - душевная) не надо
соседских сплетен: видно же и так - за месяц девка  в  тело  вошла.  Ну,
места тихие, зато нравы дикие, остепенять бесполезно. У всех  обходилось
как-то, чего уж тут педагогику разводить. Но залет  -  это  нет,  сквозь
пальцы не глянешь. И можно б оставить, но от кого, зараза, не говорит. А
что Аньке говорить - там три претендента, как минимум. Распечатали Донос
и Гроссу, подпоив. Потом Донос уже самолично наяривал. А еще - эх,  Анд-
рюха, вот молочко парное, лучше уж сучкорубом, от греха
   - да, было разок. Занесло на ферму, поддатую,  хохочет-заливается.  И
кайфа-то никакого, с Любкой же не сравнить.
   Мамаша наседает, и от бати не утаилось, накидал  лещей.  Короче,  все
смешалось у Обломских, не жизнь пошла.  Молдаване  труханули  -  статьей
пахнет, тут тетя Тася дожмет, не открутишься. Что ж - выход  один:  вали
на горбатого - понять их можно.
   Только как дуре этой, Анюте, растолковать? Всё дома  сидит,  родители
зашугали.
   Донос - к Катюшке (она статисткой в конторе):
   - Что сестра в клуб не ходит?
   - Та-а... Болеет, - Катюхе смешно, представила на  танцах  сеструхину
рожу опухшую. - Соскучился - заходи, матка в Вишерогорске, отец на  лет-
нике.
   - Поговорить с ней хотел.
   - Ну, поговоришь, - смеется опять (в курсе же всего). А зря смеялась,
разговор был серьезный.
   - Ты что, рожать будешь?
   - Так матка не везет на аборт. Пристала - скажи от кого.
   - А ты?
   - Ну, скажу. Не рожать же, хоть школу кончить.
   - Что скажешь?
   - Да про вас, дураков.
   - Слушай, я домой писал, говорил - жениться хочу. Мои не против.
   - На ком жениться-то?
   - На тебе, на ком. А ты сажать меня хочешь.
   - Не хочу я сажать... У меня и паспорта нет, ты что - жениться?  -  у
Аньки аж глаз заплывший раскрылся (дуре-то - много ли надо лапши).
   - Через полгода получишь. А у нас в Молдавии в шестнадцать можно, за-
кон есть. Ко мне поедем. У нас дом, "Жигули".
   - Так рожать, что ли?
   - Нет, у нас не поймут. До свадьбы нельзя рожать.
   - Так что я должна?
   - Скажешь на зэка. Скажешь - был пьяный, ребенка все равно нельзя.
   - Какого зэка-то?
   - На фермера этого можешь, Долгаева.
   - Да не было с ним ничего, - тут Аня струхнула, невеста же, что ты!
   - Знаю, что не было. Скажешь - поверят. Он целый день в поселке,  все
видят, лазит здесь где не надо.
   - А ему-то что будет?
   - Ничего, на зону закроют, там досидит.
   - Так сюда же вернется, он с Любкой...
   - Никто не вернется. Ты зэков не знаешь. У него  в  Перми  таких  Лю-
бок...
   - Может, на другого сказать?
   - Ну. На деда скажи, с заправки.
   - Нет, не хочу на деда.
   - Короче, думай. Фотография есть? Родители просили, надо послать.
   Нашлась у Аньки фотография. Донос и текст  продиктовал  на  оборотке:
"Моим будущим маме и папе, с приветом. Аня". А дальше - одноколейка, всё
в одном направлении:
   тетя Тася - к Канюке (ее и разобрало-то, что  чужой  жених,  а  наших
брюхатит), у того говно закипело: "Надо же, курва, паскудник! Мы ему вы-
ездной суд устроим, накрутим на полную!" Ну, от выездного-то мать  отго-
ворила - зачем дочку зря полоскать, а на полную - да, накрутили.  117-4,
девять лет плюс год недосиженный, строгий режим. Первое письмо Любка  из
Заполярья уже получила. Прочитать - прочитала, но не ответила. Что отве-
чать? И не плакала даже. Анька плакала - когда Донос ей  объяснил  попу-
лярно, после аборта. Но те слезы разговора не стоят.
   VII Пришла в Серебрянку зима, а у меня в избушке печка с норовом, ды-
мит - страшное дело. Целый день с квадратной башкой хожу, даже  чифирить
неохота. Уже и щели на ней позамазывал, колосники прочистил, все  равно,
паразитка, пыхает - белыми кудряшками, чистый угар.
   Ночами лучше, потому что ночью - прыг в < Зил-157> (длиннокрылая  та-
кая махина, зверь - три моста), и катим с Виталей - мой дежурный  водила
- в Вишерогорск, хлебопеков забирать. В нашей пекарне печь совсем разва-
лилась (Канюке, за кубами-то, некогда было о такой мелочи). Теперь  тетя
Тася с Иришей Коняевой, женой зэка-тракториста, временно на чужой, после
вишерогорских, работают.
   Тридцать километров по серпантину - много набазарить можно. Все  волю
перебираем, уже как братья друг другу - что там за двадцать лет  -  даже
если с роддома начать
   - накоплено? Но находим темы. Воля ведь вроде ямы (у солдат  -  граж-
данка так):
   больше копаешь - больше разрастается.
   - Вот ты, Ленчик, скажи - ты был женат (из деликатности Виталя - надо
бы:
   "рогат"): чего им надо? Чего им не хватает?
   - Бабам-то?
   - Ну.
   - В смысле?
   - Ну, в смысле - Таська да Ирка. Я их пер, обеих, - с грустинкой, не-
доуменно.
   Забрало за живое парня, хочет разобраться.
   - Успел уже? Ты прям половой гангстер, Виталя.
   - Да я не гангстер. Сами же лезут. Ирку в машине, Таську в пекарне.
   - Блин, на буханках, что ли?
   - Рядом, не ссы.
   Заезжаем на говорливскую заправку (Говорливая -  еще  деревня,  перед
Вишерогорском). По склону - россыпи сине-черных крыш в снегу, дымки, мо-
розная луна, Вишера взблескивает - это ребром стоящие  льдинки  отражают
свет фар.
   Элькино дежурство (их две тут, посменно - Эля и Римка), выходит  зас-
панная.
   - Виталик, эротический сон не досмотрела... Ты в  Серебрянке  не  мог
залить?
   - Кончился 72-й. Работай давай. Еще насмотришься.
   - Да ну, я не умею с продолжением.
   - А Элю-то нет, Виталя? - уже катим дальше.
   - Нет. У нее роман с Макокиным - честный парень, не Казанова.
   В Вишерогорске - чайку с горячей буханочкой, грузим лотки, набиваемся
в кабину.
   - Начальник, автобус-то будет завтра? - тетя Тася у меня (завтра суб-
бота, рейсовый день в город).
   - Как штык. Кальтя до двух сегодня ковырялся, сказал - порядок.
   - Слава Богу. Отцу рубашку надо ("отец" - это она мужа  так),  вчера,
дурак, в новой на смену поехал.
   Муж у Таси бульдозерист, дороги расчищает.
   - А я своему свитер хочу... Тася, ты видела прошлый раз кофточки  да-
вали немецкие? Я жалею так, не взяла. Может, остались?
   - А, мой размер все равно не был. Они на толстых не выпускают, - тетя
Тася колышется в хохотке, через Ирку волна доходит до меня, и я, притис-
нутый к дверце 157-го < зилка> , беззвучно рыдаю от восторга,  что  есть
на земле, живут рядом с нами такие чудные, дивные, теплые существа  -  и
нам не дано их понять.
   Виталя! Я не знаю, чего им надо! А нам чего  не  хватает?  Занимаемся
разной херней: городим государства, разваливаем, воюем,  строим  тюрьмы,
сами в них сидим и сами себя стережем... Мужики, положа руку, - это  наш
мир! Давайте хоть баб не сажать, амнистируем их  навсегда.  Они  слабые,
вон, перед Виталиком даже устоять не могут. Ну, змеи, ну, стервы -  есть
же другие способы. Выдрать, там, всенародно, заставить месяц в  отечест-
венном ходить - но не в тюрьмы же наши, не в зоны! Нельзя, мужики, кто ж
мы есть.
   В столыпине на подъезде к Вологде нас уплотнили, освободили клетку, -
и вот, слышим, на остановке - подсаживают: визги, мат-перемат - бабонек!
Эх, веселье пошло! Первый бал Наташи Ростовой! Разгорячились все, ожили,
перекрикиваемся.
   Бабоньки, ласточки! Конвой на ушах: хуже нет - смешанный вагон.
   - Командир, на оправку давай, сутки не ссали! - по голоску судя,  лет
двадцати оторва, - все влюблены уже, лыбимся - сейчас водить начнут, так
и глянуть успеем: блаженство! Ага, повели - час,  два  ждем,  бесполезно
кричать. Конвой, видно, еще необтертый, не знает, как с  женским  этапом
держаться. А это не наш брат многотерпеливый. Вэвэшник мимо клетки - ло-
ви, тварь: из мешков полиэтиленовых мочой с ног до головы.
   - Ну, я вам, бляди, сейчас! - побежал за огнетушителем - старая  шут-
ка, сиди потом в пене вонючей, обсыхай.
   - Эй, мужики, наших бьют, качай вагон! - все та же, с ангельской хри-
потцой.
   В резонанс раскачать столыпин - плевое дело: нас около сотни. Сковыр-
нется с рельс на полном ходу - всем каюк, конечно, но  страха  нет:  ба-
боньки просят - стараемся, геройствуем, с музыкой пропадаем! Вот у  кон-
воя очко не феррум:
   огнетушитель на место, и на оправку - пожалуйста. Всегда бы нам  так,
мужики.
   Отчего наши беды? - Забываем, что бабоньки рядом, примелькались  друг
другу. А они-то в нас верят еще... Что такое?
   - Виталя, смотри, пожар в гараже!
   - За калорифером не углядели, наверно.
   - Жми!
   Подлетаем на всех газах, поворот перед мостом и - отлегло. У меня го-
рит, над трубою диспетчерской пламя, с искрами. Ссадили девчат, подрули-
ваем - Валера Басенко, механик:
   - Ленчик, салют в твою честь!
   - Что вы тут, Валерьян?
   - Да вырубили шест, полезли трубу прочищать - и туда его  уронили.  Я
кричу:
   теперь топить вообще нельзя, а Серега: попробуем!
   - Ну?
   - Так это шест в трубе и горит, и сажа!
   - А печка?
   - Всё, ни дыминки, тянет, аж ревет!
   VIII Говорил нам доцент, мол,  Толстой  открыл  текучесть  характера,
"люди, как реки", - так вот, я это закрываю. Дураком родился  -  дураком
помрешь, никакой текучести.
   Или я бесхарактерный просто? С кем сравнивать  смотря.  С  Валерьяном
если - то да, без базара. И не потому даже, что он свою жену задушил,  а
я не смог - это мелочи, дело житейское. Тут большого характера не надо -
взять хоть мавра.
   - А как ты ее, Валерьян?
   - Ремнем. Дернул за два конца, - поясняющий жест, -  хрясь.  Позвонки
не выдержали.
   Это у него уже третья ходка. Самому под полтинник. Мешковат, доброду-
шен - когда бы не "хрясь" - вылитый Винни-Пух.
   - Валерьян, сегодня в ночную надо - кразистам ходовую протянуть помо-
жешь.
   - Я не лошадь ("вошадь" выговаривал), - но остается, пыхтит до  утра,
куда денешься.
   За чифиром из прежних  ходок  любил  вспоминать:  про  Златоустовскую
крытку, Пермский централ - заслушаешься! Вот бы Данте куда на  экскурсию
- жаль, не дожил. Архивчик у Валерьяна: письма, фотки пожелтевшие -  как
у всех долгосрочников, и на одной - он с  Высоцким  (тот  в  здоровенной
ушанке), обнимаются. Ну, мало ли с кем Семеныч кентовался мимолетом, что
же особенного.
   Хоть Валерьян уверял, что дружили истинно, по душам. А кто б не  стал
уверять - с такой фоткой в архиве? Мы не то  что  не  верили,  а  как-то
всерьез не брали: ну, Винни-Пух дружит с Маугли - не спевается, ни к че-
му - ни тому, ни другому.
   Тут в декабре завернули морозы за сорок, в гараже все прахом пошло  -
вообще не до мемуаров стало. Как по команде лесовозы, людские  машины  -
именно что "хрясь, хрясь" - по две, по три за день. Техника - штука неж-
ная, хуже шейных позвонков.
   Но план горит, Канюку из Управы дрючат, тот на механиках  отрывается,
заладил, мудак: "Железо ломаться  не  может  работать  не  хотите  курва
сгною", - и так без выражения, без запятых, что понятно -  не  стращает,
сгноит. Те - попивать стали, с горя. Круг  замкнулся,  петля  захлестну-
лась. Осталось дернуть за два конца. Ну, и дернули: Канюку в  Управление
на ковер (по селекторной же не тот кайф сношать).
   А у нас на новом < Кразе> движок стуканул, и гараж - однова пропадать
- уже повальную пьянку учинил. Черт его знает, что пили, где  взяли,  но
Валерьян под вечер мне (единственному трезвому -  днем  не  забухаешь  в
диспетчерской: звонят из ДПНК беспрерывно) коснеющим языком все выдавли-
вал: "Леха, если посадят в холодную - до Москвы дойду, так не оставлю...
Пусть раскурочат волков", - лучше бы спать шел. Да  нет,  все  равно  бы
подняли. И в холодную, конечно. Канюка и в девичестве не  чикался,  а  с
растерзанным очком - прямо залютовал. В декабре, в холодной,  пятнадцать
суток (больше нельзя по закону) - сам Карбышев содрогнулся бы, когда уз-
нал. (Там ведь все узнается, это вам не МВД-шная статистика  -  концы  в
воду.) Конечно, механикам с выводом дали, но Валерьян что-то  очень  там
шумел, когда стригли, крушил пенитенциарную систему (а - нахлебался, на-
кипело), его и уважили: без вывода отсидел. И после - в гараж не вернул-
ся. Ноги поморозил чуть не до гангрены, еле ползал, при ШИЗО недели  три
печку топил. И - исчез.
   Исчезнуть с поселения совсем нетрудно, хоть в Говорливой у шалавы за-
ночевать, например. И даже, если не больше суток, -  кичей  отделаешься,
могут и на зону не закрыть. Но больше - это побег, и ищут ревностно.  Да
и без документов, без денег солидных (на руки нам два раза  в  месяц  по
пятьдесят выдают, что сверх заработал
   - на лицевой) - куда ткнешься? Тем более обритый. Уже в Красновишерс-
ке в транспорте дальнего следования: автобусы, самолет - поголовная про-
верка. Словом, три раза из Серебрянки бегали на моей памяти - и в неделю
всех вылавливали, максимум.
   Так нам и про Валерьяна сказали. Капитан Макокин  еще  и  подробности
расписал - зашел чифирнуть ко мне:
   - Басенко ваш? Он у соски своей в Красновишерске  загасился.  (А  Ва-
лерьян механиком-то - да, ездил туда частенько, за запчастями.)
   - А как нашли-то?
   - Оперативная тайна. Но тебе скажу, Ленчик: она же его и сдала  -  на
хер он ей без денег?
   Ну, посмеялись мы над женским коварством, я погрустил о Валерке
   - трешник ведь подмотать могут, - а еще через месяц какой-то кипеш  в
ШИЗО начался. Срочно холодную обшивают. Что-то задвигалось,  замельтеши-
ло. Что-то стронулось в атмосфере. На зоне  так,  помню,  бывало,  когда
вожди крякали один за другим. Но здесь - ощутимее даже. Донос и Гроссу -
и те как-то сникли. И вот - картина Репина: комиссия. По проверке фактов
истязания осужденных. Это из Управления подпортили полотно - предупреди-
ли. Холодную-то успели обшить (дедки из столярки - могли бы и не ударни-
чать, между прочим, да кто ж знал), а видно:
   свежак работа. И расспросы, допросы, объяснительные. Даже я штуки три
написал:
   видел ли Валеркины ноги, да что он за тип, да был ли вообще он с  но-
гами - буквально.
   И тут я поверил. Про дружбу с Семенычем, что  по  душам.  И  ведь  по
пьянке молол про Москву, не подписывался, а сделал. Сказал -  и  сделал.
Могли они дружить, было на чем сойтись.
   Но я отвлекся, а хотел - про дурость свою. Ничего, успею, она  и  по-
сейчас при мне, а Валера Басенко - ей-богу, стоит странички.
   IX Ну, вернемся к барашкам, точнее - к барану, то есть - к себе.  Все
никак не могу свыкнуться, что женщина - не ангел. Что сам не  херувим  -
через силу, но притерпелся, а здесь - нет, никак.  Начитался  в  детстве
классиков. Классикам хорошо, они умерли, а я мучаюсь. И женщин  мучаю  -
тех, кто под рукой. Не приласкать от души, ни колечка с камушком - какое
там! Мадригалы - и - взлетай, паразитка! А она не умеет. И не обещалась.
Да, тяжело.
   Но вот когда матерятся девчата - совсем жить неохота. Что  человечес-
кого в нас - только слова, - это ведь бабы понимают лучше мужиков, ушами
любят, слов требуют.
   Следственно, так важно все в этой области: обиняки, умолчанья,  табу.
Реклама по телеку  -  сотню  раз  в  день  (не  смотрю,  но  доносится):
"менструация, менструация".
   Я бы этому пидеру, автору ролика, во время обеда использованный  там-
пон клал на стол. Что естественно, то не безобразно  -  его  же  логика,
пусть хавает, приятного аппетита. Ну вот, а тут девчата - и матюк на ма-
тюке, от нормальной речи - только глагольные окончания. Причем я  же  не
пурист никакой, феню люблю. Но феня - это ведь знак щедрой мощи,  языко-
вого избытка, вольное ветвление, радостная игра.
   Судья - "лепила", народные заседатели - "кивалы", зеркало - "обезьян-
ка", чифир на донышке - "пяточка" - прелесть! Есть,  конечно,  неблагоз-
вучное: "ксива", "хаза". Но не хуже нынешнего: "ксерокс",  "офис"...  "Я
пошла, мне надо диссер отксерить", - тебе надо намордник надеть и в угол
поставить.
   Вот и выбирай: мат или воляпюк этот чертов - есть от чего взвыть.  Но
- не вою наружно, сидим с Надюшей Лебедевой  -  ночь,  будка  на  нижнем
складе - трем за жизнь. Меня уж не помню что сюда занесло (а! сушину ис-
кал, на дрова себе), а Надюша - ночной учетчицей, лесовозы должна  пере-
точковывать. Их за ночь хорошо, если шесть, и переточковывать там  нече-
го, никто ведь по дороге хлыстов не крадет, не прячет, а  на  верхнем  -
свой учетчик. Но на лесоповале полно таких синекур, всех надо  трудоуст-
роить, и каждый куб пересчитывают не меньше пяти  раз,  то  есть  четыре
бездельницы за счет зэков кормятся. Но если они вроде Надюшки - никто не
против, пожалуйста (а будь кто и против - что с того?). Этот нижний  зо-
вется Америка - хоть в трех километрах всего от Серебрянки.  Думаю,  еще
ежовские крестники так пошутили, для чалдонов замысловато слишком, -  но
вот, закрепилось: сидим, стало быть, в Америке, кофеек (мой,  из  посыл-
ки), сигаретка, три года воздержания,  симпатичная  женщина,  интим.  То
есть я ее извожу душеспасительной беседой, себе рисуясь почтенным  гуру,
- дескать, пожито, передумано - тьфу, мудак.
   - Уезжать надо отсюда, Надя. Что ты здесь будешь - дыра ведь. Сколько
тебе?
   - Двадцать два.
   - Ну - и города-то не видела, наверно?
   - Нет, я в Березниках была. В техникум поступала.
   - В Березниках! И не хочется ничего посмотреть?
   - Так телевизор же есть. Чего смотреть? - насмехается, явно.
   - Вот я откинусь, приезжай ко мне в Питер.
   - Да-а, нужна я там...
   - Ну, а замуж чего?
   - Так я замужем, - опять хи-хи.
   - А где муж-то?
   - Сидит. Три года еще.
   - Далеко?
   - Под Свердловском.
   - Ездила?
   - Не. Не хочу его видеть.
   Не вникаю, чего жилы тянуть из  девки.  Опять  за  волынку:  уезжать,
учиться...
   Через час сторож к нам забрел, Толик, веселый дядька,  москвич  -  но
меня земляком упорно зовет.
   - Я кофеек зачуял, аж проснулся, - его будка метров за сто. - Налейте
- уйду, мешать не буду.
   - Да ты не мешаешь, садись, - это я, торопливо, как же: тень  на  На-
дюшку бросить
   - ни-ни.
   Толик - седой, небритый, беззубый, морда блудливая, анекдоты - как из
мешка - один другого пакостней. Разогнал тосклевич,  Надюха  заливается.
Вот не умею так, хоть убей, - ну, и молчу теперь в тряпочку.  Стали  се-
ребрянским девкам кости перемывать. Толян будто свечу держал - про  всех
подноготную - еще пакостней анекдотов, даже Надюха удивляется.
   - А про Сойкину-то откуда знаешь?
   - У нас своя разведка. Скажешь, не было?
   - Нет, но Наташка думает - не знает никто. Вот про нее не пойму - че-
го ей надо?
   Смотри-ка! Они сами себя не поймут - а мы с  Виталей  головы  ломаем!
Наташка Сойкина - жена нашего отрядного. Старлей, косая сажень, молодой,
румяный, - а подмостился к ней, оказывается, электрик  поселковый  (зэк,
ясно) - плюгавая плешь
   - правда, москвич, как и Толик.
   - Может, у Фазы вашего  такой  оковалок  здоровый?  -  женское  любо-
пытство, не стерпела - охота узнать.
   Мы, конечно, в одной бане моемся, но ничего там выдающегося ни Толик,
ни я не припоминаем.
   - Надежда! Ебут не хуем, а душой, - Толик, наставительно. (Вот истин-
ный гуру!)
   - О! Дай пожму твою руку, - Надюха, всерьез.
   И тут что-то сверкнуло мне: ну да, секс одушевлен для них!  Запустить
в себя чью-то фитюльку, перепихнуться - только аллегория, символ  внете-
лесного соития.
   Но и обратно же - душу представляют они своеобразно. Мы-то в них  ви-
дим или ангелов или уж - ниже пупка, а они в нас - ни то, ни другое.  Мы
для них - только выпуклости совокупного елдака - мировой души. (Все фал-
лические культы - из матриархата.) Мы дуалисты, ребята, а для них -  Пан
не умер, а Христа вовсе не было! В  этом  вся  тайна.  Вот  куда  Иоганн
Вольфганг тянул, со всей Вечной женственностью. Шалишь! Есть мировая ду-
ша, кто спорит, но есть и персональный дух - не прахом же две тысячи!
   Пока мозговал это - прикатил Виталя с Серегой, механиком.
   - Ленчик, тебя ДПНК искал, заморочки какие-то на завтра.
   - Ну, поехали.
   - У меня с зажиганием что-то, мы посмотрим  с  Серегой  -  иди  пока,
вдруг долго. Мы догоним.
   Догнать не догнали, но через час были в гараже -  разомлевшие,  прямо
масло по мордам. Выяснилось - только я ушел, Толика тоже  прогнали  и  -
брутальные мужики - насовали Надюшке во все дырки, без разговоров.  Ода-
рили по четвертной с носа, допили мой кофе и расстались  довольные  друг
другом. И частенько такое практиковалось - думали: я в курсе,  уже  при-
частился, специально два часа за мной не ехали. М-да. Пожалуй, в Питер -
нет, незачем ее приглашать. Вот уж давно не Фаунтлерой, а саднит что-то.
Четвертные эти. Чувствую: не рифмуется здесь с моей теорией... Суха, го-
ворит, теория, мой друг, а древо жизни зеленеет. Провались ты,  с  таким
древом.
   Х Разволновался, даже забыл, как Вертипраха звали, водилу  бензовоза.
Только минут через десять всплыло: Женька, Джексон, конечно! А за  глаза
мы его Вертипрахом всегда звали - как-то и больше шло ему. Женек-то мало
ли всяких.
   - Джексон, ты откинешься - кто нам бухало возить будет?
   - Так бензовоз же со мной не откинется.
   - Нет, уж больно у тебя фамилия подходящая. Вон Сухоненко - разве до-
веришь? Враз отшмонают.
   - Ничего, Винограду можно. (Виноградов с Сухоненко  -  самосвальщики,
тоже в город часто гоняют.)
   - А остаться не хочешь? - остаются, бывает, если никто не ждет особо.
   - Да мы с Котрей решили уже - на юг сначала, прокашляться, а там пос-
мотрим. Но сюда - нет, хватит Чалдонии.
   Не знаю, от чего Женька собрался прокашливаться, от  каких  рудников,
но Котря - гомерического здоровья, сплошной румянец от ушей до попы (це-
ликом не видел, но пышет же - в метре потеешь), ядреный бабец, хохлушка,
под сорок - самый сок.
   Только вот от пасты "Поморин" ее тошнило -  всем  подряд  жаловалась.
Екатерина Батьковна вообще, но Котря -  спаялось,  даже  муж,  замполит,
стал так называть.
   (Все кликухи, усеченья имен, фамилий - для  экономии  разве?  Ерунда.
Для экспрессии. Кальтю же, на автобусе который, Кальтенбруннером  зовем,
не экономим.)
   - Мужики, мою Котрю не обижайте там, она еще боится, - когда в лабазе
начала работать.
   Боялась, правда. Ворье же кругом, уголовники - того и гляди,  не  дай
бог. Я как-то покрутился - и вышел, не купил ничего. Выскочила следом:
   - А ну, расстегни телогрейку!
   Расстегнул.
   - Еще чего показать?
   - Там смотреть нечего, у моего мужа все равно лучше.
   Я-то без подковырки спросил, в простоте - шмон так шмон, дело привыч-
ное. Но не обиделся (может, и есть что смотреть,  зачем  такая  предвзя-
тость), а обрадовался:
   молодец! Хоть здесь порядок, в этой ячейке общества, - надоели  бесс-
тыжие шашни кругом. Но зря радовался - Вертипрах уже реял, парил в выши-
не, хищный шнобель нацеливал...
   А в один из дней загадочного для нас шухера - перед комиссией -  зам-
полит исчез.
   С концами, как в нужник булькнул - без пузырей. Виталя мне утром (ча-
са в два то есть, наше гаражное утро):
   - Ленчик, я ночью в Соликамск гонял.
   Меня-то сморило, я накануне рано задрых.
   - Зачем?
   - Замполит приказал.
   - А ему что надо? - я ревновал, если не через меня шоферов напрягают.
   - Так я его и отвозил. Часов в  двенадцать  пришел,  говорит:  полный
бак? - Полный.
   - Ну, через полчаса поедем. Из гаража когда вырулил, он подсел, с че-
моданом:
   Богданов, можешь фары не включать? - Могу. - Давай. За Серебрянку вы-
едем - там включишь. Я даже испугался - что такое?
   Что такое - это мы поняли уже, когда комиссия приехала. Но  замполита
больше никто в Серебрянке не видел. И пару офицеров перевели, кстати,  и
начальника поменяли. Прежний простым ДПНК стал. Но, думаю, не за  Валер-
кины ноги, а за невыполнение плана - завалили мы четвертый квартал.
   Больше всего меня разбирало: с рогами замполит сдриснул  или  бросил,
негодяй, верную жену? Джексон утешал, что с рогами, - но  я  сомневаюсь.
Закогтил он Котрю, скорее, уже после. Использовал ее шоковое  состояние.
Как же: муж с лучшим в мире
   - растворился в ночи, как наваждение. Лет пятнадцать, там, совместной
жизни.
   Дочь школьница. Ну, Вертипрах рассеял тьму. Сплошное сияние впереди -
дочь к бабушке, сами на юг, африканские страсти - у  Джексона  два  шара
под крайнюю плоть закатано (еще на зоне - как предчувствовал, что с чем-
пионом соревноваться.) Счастливо, ребята! По газам!
   XI Что хорошо в долгом сроке (не чрезмерно, конечно,  четвертные  эти
усатые - нет уж, не приведи Бог)? - Что есть время  помечтать,  как  его
скостят. Тысячи дней, и в каждом - часок для смакования: вот, вызывают в
ДПНК - распишись, пришел ответ из Москвы, сбросили тебе, завтра - свобо-
ден. Для того и прошения по помиловке пишутся - чтоб базу  подвести  под
мечту, укоренить ее в реальности. Это ведь и на воле  так:  если  только
конца срока ждать - невыносимо, и вот - то до получки тянем, то  до  от-
пуска: нельзя жить без мечты.
   И могло бы просиять - не так уж несбыточно, бывали случаи.  Распуская
ниточку судьбы, вижу ясно: Фаза, Фаза мне там оборвал,  и  -  по-другому
сплелся узор. Не жалею нисколько, да и глупо бы: узор-то  другой  возмо-
жен, но свитер - судьба эта самая - на меня  же  вязался.  Хоть  сначала
начни: и любил, и сидел бы, и стихоплетствовал - это мое,  мои  размеры,
неизменяемо. Ну, а плюс-минус годишник
   - не суть. Это ведь не Аввакумово:
   - Долго ли муки сея?
   - До самыя смерти, Марковна.
   И даже к такому был готов, но - переоценил свои возможности.  Каждому
бремя дается - точь-в-точь в меру сил (нам неведомую). А я  и  в  холод-
ной-то лишь пару раз сидел, - нет, далеко до протопопа.
   Не на что роптать - за тридцать, а еще не повесился. И из самого  тя-
гостного до сих пор - вовсе не тюрьма, другое: пройти искус половой зре-
лости - и остаться человеком. Ведь как чуется в детстве: что-то несклад-
но в мире, неласково, неправильно живут. Так вот и задача: я научу,  по-
кажу - меня только и ждали, измаялись, бедные. Подрастаешь - выясняется:
всему их уже учили, показывали - бесполезно! Все  равно  нервяки  топчут
друг другу. И тебя тут никто не ждал, - ну, родился, живи уж, не  надое-
дай только. Словом, вот это мрачное битловское: "всё, что тебе остается,
- это любовь" - последняя истина. Как раз к половой зрелости достигаешь.
И всё спутывается: сводный хор сперматозоидов (их там несколько  миллио-
нов в каждой спевке) имитирует ангельский - и - веришь! Хорошо выводят!
   Да, но я про Фазу хотел. Если Наташку и трудно понять, то Фазу - дело
нехитрое:
   Лорелея! Локоны эти обесцвеченные, чуть синева вокруг глаз,  ключицы,
косточки на запястьях - исчадье андеграунда, субтильная греза  Чалдонии.
Екнуло сердце столичного нонконформиста, и ей, видно,  что-то  помнилось
под Фазиной плешью, потому что спелись быстро. Старший лейтенант Сойкин,
инженер по озеленению, спит в будке на верхнем складе, а Фаза ему элект-
ропроводку в доме налаживает - до того увлекательное занятие, что однаж-
ды и одеться толком не успел: метров за двадцать они мужа в окно замети-
ли - принесло в неурочный час.
   - Ты чего здесь, Васильев?
   - Да вот, розетку прикручиваю.
   - Давно?
   - Полгода.
   Сойкин молча прошел в комнату, двустволку свою  взял,  переломил  за-
чем-то, глянул в стволы, защелкнул обратно, патронов сунул в карман -  и
вышел. Фазе даже дурно стало:
   - Натаха! Застрелится?
   - Сейчас. Охотиться пошел.
   И точно, Сойкин за ружьем и заехал - хотел тетеревов  посшибать:  все
березы облеплены. Ну, и поохотился, от души. Только мазал много. А вече-
ром синеву Наташкину усугубил основательно и сказал:
   - Еще раз застану кого - на улице будешь ночевать.
   А зима, между прочим, хоть и на убыль - но минус  двадцать  держится.
На том тогда и кончилось вроде. Беда, что пристрастился  и  поколачивать
стал Наташку регулярно. А зэков -  вычеркнул  из  списков  человечества.
Чтоб хоть кому-то хоть что-нибудь - пусть отсосут. И когда из Москвы  на
меня характеристику затребовали: как, мол,  сидит?  Не  рыпается?  Можно
скостить чуток? (такой порядок)
   - нет, худого не написал, просто игнорировал. Что  равнозначно.  Дней
триста мне лишних подарил для мечтаний. Не ехидствуя - царский подарок.
   XII В отличие от Надюшки, отпетой красули, ее старшая сестра, Лебеди-
ха, была отвратна на вид и как-то неопрятно похотлива. ("Люблю пороться,
как медведь - бороться!" - сама же рифмовала, прямо Сафо. Только что  за
медведь такой, интересно? Чалдонская разновидность?) Я  и  до  сих  пор,
представляя похоть - если брать ее без макияжа влюбленности, эротическо-
го озорства, девственной грации - голимую четвероногую похоть, - вспоми-
наю белые патлы сосульками, плоскую безбровую мешковатую Лебедихину  ро-
жу, голос как из помойного бака - да что говорить:  сам  Кальтенбруннер,
неутолимый онанист Кальтенбруннер признавался мне:
   - Леня, восемь лет засижено, а вот выбирать придется: Ольга или сеанс
- выберу сеанс.
   Впрочем, Кальтя слыл у нас за гурмана и эстета, но возьмем грубый ма-
териальный критерий - гонорар (не такса! Оля - свободный художник):  ни-
когда за червонец не зашкаливал. И червонец-то - в случае сильного  под-
датия клиента.
   Отец Надюшки и Оли на постоянные зэковские подначки отвечал неизменно
и бодро:
   "На то и делал, чтоб драли".
   Но вот интересно, на что он делал Мишаню - шестнадцатилетнего недоум-
ка, не сумевшего подписаться при получении паспорта? Забавная  это  была
семья. Однажды Петровича (главу то есть), связанного, в ШИЗО привели но-
чевать. Невиданное что-то в Серебрянке, но обычной ментовки здесь не во-
дилось - а он свою половину почтенную (за сорок бабе) с топором от  дома
до пилорамы гнал. Там уже зэки угомонили дурака. Орал, брызгался:
   - Вяжите, вяжите - я ее научу, поганку! Пусть не думает!
   А по дороге к киче уже внятно объяснил:
   - Месяц, зараза, - то рвет ее, то падает. Я думал в больницу везти, а
это она, сволочь, опять беременна! Рожать хочет!
   - Так радуйся, Петрович, - свое же добро.
   - Этого добра - вон, две бляди да идиот - что она еще  родить  может?
Лучше зарублю ее на хрен! Лучше срок пусть дают!
   Потом утряслось, конечно, - ни  срока,  ни  пополнения  семейства.  Я
только меланхолично порезонерствовал: вот, еще окошко готовилось - в наш
свет. Ну, пусть бы дурака родила или потаскуху безмозглую, а все-таки  -
окошко. И такие, значит, нужны. А ты - с топором,  Петрович!  Тоже  мне,
Раскольников! - в этом духе.
   Кстати, что в семье не без урода - в деревне нагляднее  гораздо.  Где
больше двух отпрысков - почти верняк: или типа Мишки - не больной вроде,
но и до нормального далеко, или, как у Богдановичей, тоже младший, Сашка
- глухонемой, или еще что-нибудь. Сашка-то здоровый родился, но оглох от
прививки в детстве - и  онемел,  соответственно.  Издержки  цивилизации.
Симпатичный парнишка - как все глухонемые - с выражением легко  чокнуто-
го, но веселый, гугнит вечно, улыбается.
   Целый день по гаражу, гайки обожал  закручивать.  Даже  оформили  его
слесарем, и зэки не роптали (хотя, кроме гаек, ничего не освоил) - как к
родному относились.
   Не виноват же парень.
   Особенно с Кальтенбруннером они скентовались: Сашка то чифир для него
заваривает, то спит на заднем сиденье в автобусе. Я,  полушутя,  остере-
гал:
   - Федорыч, ты своими сеансами хоть не развращай пацана.
   - Не-не, Леня, сеанс - это святое, это у меня без посторонних.
   Накопил (за восемь-то лет!) пачку вырезок цветных - красотки  реклам-
ные, киноактрисы помоложе - до сорока хотя бы  (самому  -  за  пятьдесят
уже), держит под сидушкой.
   - Не боишься - отшмонают твой гарем, как ты тогда?
   - Предусмотрено, Леня. Сам хозяину показал.
   - А он?
   - Красиво, говорит, жить не запретишь. А что  -  личная  жизнь,  имею
право. Хочешь, сегодняшнюю покажу?
   Достал веселую мулатку в купальнике.
   - А здесь, - открыл бардачок, - отработанный материал. Месяца на  три
хватает - без повторов.
   - А фаворитки нет?
   - Нет, всех люблю. Тебе не надо?
   - Да нет, спасибо. Я как-то жену привык вспоминать.
   - Ну, так у тебя молодая жена, конечно. А я на свою не заведусь уже.
   - А в натуре?
   - В натуре-то с полоборота, ты что - живая манда...
   - Ждет тебя, Федорыч?
   - Хрен ее знает. Пишет, что ждет. Но десять лет, Леня, сам понимаешь.
Что я могу с нее требовать? Пропишет - и ладно, там видно будет.
   - Да уж! Они при мужьях-то чего вытворяют...
   - Ну. Я Мухину вчера вез (это жена  капитана  Мухина,  заведует  мед-
частью, ровесница Кальти, но в джинсах загуливает,  станок  в  порядке),
когда выходила - за жопу мацнул. (Понимаю! Там такая облипочка -  только
и мацать...) Думал:
   сейчас по морде хлестанет. А она оборачивается: "Я б тебе дала, Рома,
но ты же разболтаешь. И сама разболтаю. Лучше не надо", - и по щеке гла-
дит. Чуть не приплыл.
   ...Сейчас вдруг многое что с этой Мухиной вспомнилось: они  все,  се-
ребрянские, как зачуяли оказию - всплывают, цепляются, лезут  в  память.
Ребята! Тут вам не "Титаник" - где все подряд, а Ноев ковчег - только по
паре.
   Ну, к кому теперь завмеда приплетать? Капитана Мухина вставлять  при-
дется, а про него начнешь - еще ввернется кто-нибудь, и так до бесконеч-
ности. Потопнем ведь!
   А с Кальтею - нет, не спаривается. Не с Мухиной, не с женою - Федорыч
с Лебедихой завязан - по злой иронии. Не любовь, так смерть сплела  -  и
выбирать не пришлось.
   XIII
   - Ленчик, пекарню скоро отремонтирую - шо делать, шо делать? - третий
день подряд, гиперболически гримасничая, подвывал Серега Перчаткин,  ме-
ханик, мой лучший кент.
   - Давай печников замочим.
   - Тебе смехуечки, ты Римку не знаешь! Она же сюда припрется! А меня -
на кичу!
   (Кича - тьфу, Сереге прическу жалко: скоро звонок.) И  правда,  я  ее
мало знал. Виталик нас катал в Вишерогорск, за хлебопеками, по очереди -
и мои разы чаще совпадали с Элькиным дежурством  на  заправке  (заезжали
неукоснительно). Серегу же нанесло на Римку - и вот: вспыхнуло, разрази-
лось:
   - Богданов! - официально так, твердо, - без Сереги заправлять не  бу-
ду! Чтоб не смел ко мне без него заезжать!
   - Римма Ивановна, - в тон, - обидно слышать! А я-то не гожусь  ни  на
что?
   - Перестань, я серьзно, Виталик. И ему передай.
   Ну, передал. Сереге лестно, конечно, - надо же, с первого взгляда по-
корил! и в мыслях-то не было - строгая деваха. Винограду однажды  хорошо
припечатала - шнифт на неделю померк.
   - О! Якый тэбэ бчел кусыв? Ты ото як Нильсон теперь! -  Серега  же  и
рыготал, глумливо хохлячествуя. Он хохол и есть, Перетятченко  настоящая
фамилия.
   Перчаткиным - гаражные хохмачи заделали, но говорит чисто, украинский
колорит - для особых случаев. А Римка -  татарских  кровей,  темно-каряя
вся, струна, порода, порыв, без чалдонской растеклости. Двадцать три са-
мой, дочке - пять, живет одна, отца не помнит, а мать погибла на  сплаве
лет семь назад. Словом, Казань-то мы взяли - но этим не кончилось:  идеи
Батыя живут и побеждают. Снова киевлянин под пятой басурманки - вот тебе
и покорил! Не то что бы вертела она Серегою всячески
   - но уже через неделю знакомства у того решено было крепко:  остаюсь.
Месяца три до конца срока ему, и раньше - как только не костерил  Чалдо-
нию!
   И вот - незадача, действительно: пекарню налаживают, ночные  рейсы  -
тю-тю, стало быть, а днем из гаража - куда же? И как? Мало того, с  при-
ездом нового начальника решено было и нас, гаражную аристократию, перет-
ряхнуть - ротация кадров.
   Дескать, план завален, но меры принимаются. Меня - на нижний  опреде-
лили, сучкорубом, а Серегу - и вовсе на зону  закрыть  пообещали.  А  до
первой оказии - в лес, сучкорубом же. Но тут осеклось. Не стоило капита-
ну Макокину злорадствовать, помолчать бы ему перед Элькой - но не  стер-
пел, уж больно его жаба давила за Серегину пруху (сам когда-то был отшит
Римкою с позором).
   - Римуля-то, что теперь, в Харьков переведется?
   - Это зачем? - Элька не поняла сначала.
   - Так к своему поближе, может, и свиданку дадут.
   (А Серега где-то под Харьковом сидел, закрывают же на свою зону.)
   - Уже этап был?
   - Нет еще, через неделю, наверное.
   Но ни через неделю, ни вообще - не закрыли Серегу. Он-то  думал,  что
ударным сучкорубством отмазался. Потом уж всплыло: Римка неистовая - че-
рез две эстафеты:
   сменщицу и капитана - посулила коротко: "Отправят Перетятченко на зо-
ну - Малинникову (это наш новый хозяин) башку снесу. Жаканами, из  обоих
стволов".
   Понятно Римулино беспокойство: упусти - и не дозовешься потом обратно
в Чалдонию. А самой с девчушкой - куда же ехать.
   Макокин здесь десять лет служит и, в отличие  от  меня,  Римку  знает
прекрасно.
   Поэтому мимо ушей никак не пропустил, доставил слово в слово по  наз-
начению, от себя заверив:
   - Снесет.
   Донос и Гроссу специально в тот же день в Вишерогорск гоняли,  отшмо-
нали у Римки ружье - так оно одно, что ли, в деревне? У  любого  чалдона
можно позаимствовать - Римке никто не откажет.
   - Ну, пусть только поймают в Вишерогорске наглеца (а это Серега разве
наглец?) - из ШИЗО у меня не вылезет! - храбрый был, решительный человек
майор Малинников!
   XIV "Зэк должен быть толстым, ленивым и приносить вреда  больше,  чем
колорадский жук", - этому императиву я следовал, увы, только наполовину.
С толщиной обстояло неплохо - пуда на четыре уже тянул, припадки  актив-
ности бывали через день, но с вредом - нет, какой там  жук!  Так,  моты-
лек... И вот - не оценили, поперли из завгаров! Последний  раз  начислил
шоферам зарплату, отнес на подпись к техноруку, тот, как водится, урезал
на треть (я и начислял из такого расчета), и всё, влился в ряды пролета-
риата. Нижний склад к этому времени уже перекочевал на  Вишеру,  полтора
часа одной дороги - в минус двадцать, в полуоткрытом кузове - не  лучшее
начало дня, зато - терять нечего, кроме своих цепей. Не знаю, был  ли  в
том преступный умысел, как пишут в приговорах, или случайно получилось -
но сунули меня в легендарную, овеянную  славой  бригаду  под  совокупным
прозвищем "женатики" и девизом: "Сто кубов и голый торс!" Настоящих  же-
натиков, правда, было только трое - то есть тех, кто жил семейно,  своим
домом, в вольной части Серебрянки. Остальные трое,  в  том  числе  Юрок,
бригадир, в женатики угодили метонимически. Но девиз-то вовсе не был по-
этической фигурой, ни метафорой, ни гиперболой здесь не пахло: из декады
в декаду рвали ребята рупь на рупь (за 140% плана  зарплата  удваивается
премиальными). Прощайте, мои пуды! Сам Юрок, здоровенный рыжий  парнище,
детдомовец бывший, любил пояснять сурово:  "Других,  может,  мамы  ждут,
кормить будут, а нам бычить надо", - лукавил, ой, лукавил  перед  собою!
Никому еще лицевого и на месяц воли не хватало - хоть  какие  тыщи  там:
пропивается влет. Но пила поет, баланы летят под горку (иногда  -  через
сучкоруба), торсы блестят, мышцы играют - фейерверк молодости,  здоровья
- понимаю! Ударничество - вроде запоя: затягивает. Но  для  меня  -  всё
тухнет и жухнет, если это за деньги. Мерзит, как  Надюшкины  четвертные.
День рублю сучки, два - и чувствую: что-то не так. Неймется в  передови-
ках. Собригадники тоже чувствуют, поглядывают вкось. На  третий  день  -
мужской базар с Юрком:
   - Ты где хочешь работать?
   - Куда Родина пошлет.
   - Добро.
   Позвал мастера, так и так, переводи пассажира, коллектив ропщет.
   - Юрок, давай, пока не научусь - буду бесплатно работать, - совсем не
нужно мне, чтоб моя фамилия снова склонялась в верхах. И Юрок-то, по зэ-
ковскому кодексу, не должен был мусор выносить -  запросто  кичу  я  мог
схлопотать: саботажник, мол, отрицалово, то, сё. Ну, Бог его  уже  прос-
тил, я - тем более. Селиван (Коля Селиванов, мастер нижнего)  соломоново
надумал: по начальству не докладая, тихо-мирно меня в дровники  перевел,
своей властью.
   - Вон, в конце будка, скажешь, я тебя направил.
   Бреду, грущу, философствую. Вот что: окладник я, не сдельщик. Это два
типа таких, всемирных. Штатники, немцы, япошки - те сдельщики.  Итальян-
цы, негры, ну, и наш брат многогрешный, восточный славянин - мы окладни-
ки. "От каждого по способностям - каждому по труду" - ясно, немчура при-
думал. Они так и живут. А вот наш вариант: "От каждого по  способностям,
всем - поровну" - человечнее как-то, а? Мне бы - только  бобан  ежеднев-
ный, положняковый, ничего кроме не надо, за него и бычить  готов,  но  и
право за собой оставляю: когда душа попросит - в загул. Поплевать в  по-
толок, на облачка полюбоваться. Нет, можно и премировать за способности:
доска почета, медали, грамота. Бюст на родине героя. Но - платить за них
больше? Они ведь от Бога. Стало быть, и так ты в прибытке - да еще и де-
нег сверху? Перебор. Вот где корень, вот почему у Петра  Аркадьевича  не
выгорело.
   Уже дойдя до будки, останавливаюсь и додумываю - сейчас: опять нас  в
сдельщину тянут - и опять не выгорит. Равенство ликвидируем, но  и  спо-
собности - тоже. Так завязано. Одни сучкорубы останутся. То есть к  худ-
шему равенству придем. И врожденные сдельщики, европейцы всякие, чуют  в
нас окладников - и попрут, попрут от себя, не допустят - как меня из Юр-
ковой бригады.
   А кто взгоношил весь уклад менять? Не Гольдштейны ли? Этим-то  -  нож
острый: как же я, умник такой - и поровну с Иваном-дураком получать дол-
жен? (Хоть потом в кибуце, на банановой плантации, доктор физико-матема-
тический - ничего,  не  кипешует.)  Эк  занесло  куда  от  баланов  -  и
Гольдштейна приплел! Ну, натурально всё: уже тридцать страниц - и ни од-
ного еврея. Так в жизни не бывает.
   Открываю дверь:
   - О! Толян!
   - Ленька! Земляк! Сейчас чифирку, ну-ка, малолетка, подкинь в печку!
   XV Собрался тут в Москву по делам, полез на антресоли за сумкой, рас-
копал одну, раскрываю - глядь: что такое? Пачка писем в  целлофане,  ре-
зинкой перехвачена.
   Мать честная, мои же письма, с зоны и с поселка - сохранила мамулька!
Умчался на целую ночь - что там Уэллс со своей машиной! Храните  письма,
друзья, заводите архивы - на то нам и антресоли даны.
   Вот - без изменений одно, как раз в струю:
   "Мамуль, здравствуй! Андрюха, привет!
   Вот, кое-как выскреб времечко письмишко черкнуть, да и не знаю,  чего
писать.
   Новостей нет, а старости все те же: здоров, толст, румян  и  беззабо-
тен. Уже и зиму пережили, еще одна - и дома,  уже  думаю-прикидываю,  на
чем ехать. Лучше самолетом все-таки: тринадцатого октября вечерком заяв-
люсь. Спрашиваете о работе моей. Я же написал:  на  дровах  я,  то  есть
грузчиком. Утречком садимся в машину и едем на нижний склад, за  Вишеро-
горском километра два. Там у  каждой  бригады  своя  будка,  наша  самая
дальняя, у заброшенной деревушки Арефы. В бригаде нас трое, плюс  марки-
ровщик и сторож, который живет здесь постоянно. Часиков в десять  прихо-
дит еще Ленуся - приемщица, из Вишерогорска. Кроме того  колготятся  под
ногами два щенка - Белка и Жулик. Белке месяц всего, а Жулику  три,  оба
очень симпатичные, только Белка ужасная капризуля и визгунья. Часов в 11
подъезжает машина или две, мы их загружаем дровами, и на этом наш трудо-
вой день заканчивается. Идем на обед, а потом часов до  пяти  балагурим,
дразним Ленусю, гоняем чаи или спим, в общем, валяем дурака, пока  домой
не повезут. Вот заурядная картинка нашего быта: за дверью визжит  говор-
ливская приемщица, а под будкой - Белка, потому что в  дверях  висит  на
растянутых задних лапах здоровенный кобель, наполовину уже  освежеванный
Толиком. На лавке с одной стороны починяет баян изрядно  уже  хрюкнувший
капитан Мухин, попросту - Васильич, напротив вповалку дрыхнут  два  моих
орла, а в уголку я обкручиваю Ленусю. Жулик вышел успокоить нервы, он не
переносит запах свежей собачины (что не мешает ему обжираться ею до осо-
ловения), а Санька-маркировщик долбает прорубь на Вишере.
   Скоро орлы мои проснутся и со свежими силами уплетут полкобеля, а  из
шкуры Толик сошьет шапку, продаст рублей  за  девяносто,  которые  опять
пропьет вместе с Васильичем. Я это для того рассказываю, чтоб ты поняла:
на работе, хоть мы и не заняты, письма писать затруднительно.
   Продолжаю через день. С дрюниными бегами ты не права. Ведь юность бы-
вает только однажды, и без "девочек", то есть без тысячи влюбленностей и
переживаний, она будет бедна, пуста как-то. Женитьба моя тут не при чем.
Да, чуть не забыл. Мне тут предложили поучительствовать (гм, гм),  нужна
справка, что я прослушал три курса ЛГПИ. Звякни там замдекану, пусть от-
печатают, и пришли. Валенки дошли в полном порядке, лук тоже, шарф  есть
(тот самый). Варежки бы можно. Целую, Алеша".
   (Андрюха, Дрюн - брат мой, спортом тогда вовсю занимался - а мать ра-
довалась: не забита голова "глупостями". А "орлы" - два пацана  с  мало-
летки, Андрюха же и Вовчик, я за старшого у них,  просто  по  возрасту.)
Итак, Ленуся. Золотко мое бесценное, первый поцелуй за  четыре  года.  С
неделю (как увидел впервые) понять не мог: красивая девка или нет?  Пока
шапку не сняла.
   И зачем она все в этой шапке дурацкой сидела  -  неизвестно.  Мужикам
волосы ни к чему, к мужской внешности они - по касательной, женскую же -
наполовину определяют, если не больше.
   - Ленуся! Да сними ты малахай свой! Не жарко тебе?
   - Не хочу. У меня прическа позорная, - любимое словечко.
   - Так мы тебя тут причешем, не боись.
   - Отвяжитесь.
   Заинтриговала, сил нет, - как Гюльчатай Петруху. Но сами стащить - не
посягаем:
   вдруг лысая окажется? Или в лишаях? Нет, лучше -  возвышающий  обман,
локоны пепельные воображаем. И вот - пообтерлась, попривыкла к нам, кон-
фет моих (изюм в шоколаде) с кило переклевала - и - нате, любуйтесь! Ну,
не пепельные, русые всего лишь, и не локоны - прямые, зато  -  почти  до
пояса, густые, шелковые, в два водопада от пробора.
   - Чего ты стеснялась-то?
   - Та-а... Лень потом снова укладывать.
   Думаю, просто до бани, немытые, не хотела показывать. И правильно.  В
самую десятку теперь пульнула, наповал. Даже Толян от скорняжества отор-
вался (а у него ответственный этап: обезжиривание):
   - У моей супружницы первой такие были. Состригла, дура, потом, немод-
но, говорит.
   А я тащусь от длинных волос.
   Мы все тащились. Так бы и зарыться мордой! Орлы-то мои не решались, а
я не утерпел, уткнулся сзади. И в духоте, в аромате этом -  не  пожалела
шампуня! - хоботом поерошив, приложился. Под затылком, в  шейку.  Зарде-
лись ушки у лапушки, но строгость напустила:
   - Думаешь, красивый, так все можно? Позорник.
   Я еще и красивым ей кажусь! Не реальность уже - вольты, сон в  летнюю
ночь! Не знаю, чем бы кончилось - хорошо,  Виноград  подкатил.  В  город
едет - надо метровым балансом грузить. Самосвал три куба берет,  ерунда,
но метровника - это с полтысячи бревешек, да уложить аккуратно,  короче,
сбил я волну, разрядился, протрезвел - а когда вернулись в будку - Лену-
ся благодать свою опять под шапку собрала, изюм в  шоколаде  доеден,  ей
домой пора.
   XVI "Зачем Герасим утопил Муму? Я не пойму, я не пойму..." - это  То-
лян навывает свою любимую, докраивая малахай. У Ленуси выходной. У  меня
минор. Васильич свинтил куда-то - или дрыхнет в работящей будке,  -  без
аккомпанемента остались.
   - А Жулика тоже на шапку?
   - Не, масть не та. На котлеты, если не зачумится.
   Вовчик с Андрюхой малолетку вспоминают, страсти всякие - похохатывают
при этом.
   - Ленька, вот бы тебе где учителем, - Толян вдруг встревает.
   - А что?
   - Расскажите ему.
   Рассказывают. За двойку - бойцы (это масть такая на малолетке) тубарь
на уши ученику надевают. Буквально - с размаху так, берется за  ножки  -
тресь. Если грамотно - табуретка развалиться  должна.  Мощное  средство.
Великая дидактика.
   Коменский не дотумкал.
   "Мума еще могла бы долго жить..."
   - На взросляк когда переводят - кажется: в рай попал, скажи, Андрюх?
   Выстраиваем пирамиду беспредела по колониям: малолетка - на пике, об-
щак (общий режим), усилок (это мой), строгач - самый спокойный.
   "Могла гулять - среди полей, среди берез..."
   - Нет, вы женские зоны забыли.
   Забыли, точно. Так ни опыта нет, ни рассказчиков - как сравнивать?
   "Ее так жаль, до слез, до слез..."
   - У меня же жена - подельница. Откинулась в прошлом году, сюда ко мне
заезжала.
   Ну! Мы и не знали.
   - А что ж не осталась?
   - А вдруг мать умрет? Не пропишут потом, всё, прощай, столица.
   Да, в Москве сурово с этим делом.
   - И как на женской? Поделилась?
   - Вкратце. Между малолеткой и общаком, примерно.
   Вдруг звонок (у Толяна будка - вроде штаба, телефон стоит).  Технорук
Мухина спрашивает.
   - Он только что вышел, гражданин начальник. Сейчас сбегаю за ним.
   - А что за голоса в будке?
   - Это ребята, дровники, погреться зашли.
   - Дай их бригадира.
   Вот напасть! Беру трубку.
   - Почему не работаете?
   - Так нет машин.
   - Окомлевку колите, нечего сидеть. Я проверю.
   Окомлевка - это пни такие, чуть не метр на метр, мы их целиком раньше
грузили.
   Десяток закатишь - машина с верхом.
   - Блин, кончился курорт. Не могли тихо посидеть!
   Возле каждого штабеля - гора этой дряни, как раз до конца срока  хва-
тит.
   - Толян, это ты со своей Мумой. Я как чувствовал: накликаешь.
   - Ничего, разомнетесь.
   Размялись. Даже во вкус вошли. А что - за это ведь не платят,  почему
не поколоть? Десять шагов отсчитал, поставил колышки. Вровень с  головой
штабелек уложили - шабаш. Достаточно для отмазки. Уже прозреваю внутрен-
ним оком: весь нижний - в аккуратных поленницах,  каждая  щепочка  -  на
пользу стране.
   Возвращаемся в будку, там Юрок сидит. К моему черносливу пристроился.
   - Базар к тебе. Пойдем, туз нарежем.
   Не жду хорошего, без смешинки парень, тяжело с такими базарить.
   - У тебя что с Ленкой?
   - Ничего. Дурачимся... (еще какое чего - в смысле чувств, конечно,  -
но кто мне Юрок, чтоб откровенничать?)
   - Короче, если лезет к тебе - пни ее, суку. У нее же муж-зэк.
   - Не замужем она, что ты гонишь.
   - Муж. Не расписаны - все равно, вместе жили. Твоя бы блядовала, пока
ты здесь,
   - как тебе?
   - Да на здоровье! - легко так, искренне говорю, потому что нет  ника-
кой моей.
   Вычеркнута.
   - Ну, смотри, -  не  с  угрозой,  а,  дескать,  дело  твоей  совести.
Кольнул-таки в уязвимое.
   Что ж, спрошу завтра у Ленуси. Но - пнуть? Нога  отсохнет.  И  почему
это больше никто не в курсе про сожителя? И с чего это Юрок вдруг  такой
ревнитель очага? Не ожидал. Теряюсь в догадках. Расстроен.
   - Ленька, чего там с Юрком терли-то? - Толику день без сплетни - про-
пащий день.
   - Спрашивал, у кого лучше бухало заказать, из шоферов, кто не палился
ни разу.
   - А что, жены бригадников не могут привезти?
   - Нет, они же подписку давали: никакого алкоголя в поселок. Зачем  им
заморочки?
   - А ты кого посоветовал? - у самого-то свои  каналы:  капитан  Мухин.
Толян деньги дает - Васильич отоваривается в городе.  Выгодно  обоим:  у
одного зарплата целее, другому - зелье без палева.
   - Никого. Уже два месяца не в гараже - откуда я знаю? Пусть к  новому
диспетчеру идет.
   XVII В юности меня пронзил Стендаль - формулой из дневника (пятнадца-
тый том собрания сочинений): "Остаться наедине с женщиной и не  овладеть
ею - значит оскорбить ее". Ну, это француз, южная кровь, буржуазные нра-
вы. Я модифицировал для северного климата, не вразрез с кодексом  строи-
теля коммунизма: вместо "овладеть"
   - "объясниться в любви, сделать предложение". Беда, что как  начал  в
жизни применять - сразу на согласие напоролся, нашлась авантюристка.  (А
как назвать? - ведь ни собственности, ни ответственности и  посейчас,  а
тогда - много паче.) Добром не кончилось - ну, так что? Это жизнь  вино-
вата, а формула - замечательная.
   На очереди - Ленуся, стало быть. Только наедине - не остаться  никак,
это и сдерживает. В нашей полтора на два меньше четырех человек не быва-
ет, да еще собаки эти, телефон, дымище слоями... Нет, не грот Амура,  не
располагает.
   - Хотите, вам свою родину покажу? - с утра Ленуся.
   - В смысле?
   - Так вот же, Арефа, я там родилась.
   Мороза нет (минус пятнадцать всего), можно прогуляться,  полкилометра
где-то.
   Дворов в пятнадцать деревенька, все  уже  истлело,  зияет.  Один  дом
только с крышей и стеклами. Но Ленусин не этот. Показывает развалину.
   - Почему переехали-то?
   - А тут три семьи осталось всего - решили: проще  в  Вишерогорск  нас
перевезти, чем сюда электричество тянуть. Семнадцать лет  уже  никто  не
живет.
   Грустно. Заходим в дом что с крышей. Все голо, но возле крыльца - по-
ленница.
   Березовые чурочки, черные аж от времени, люкс-дрова, термояд. Не  то,
что у нас - только с полведра солярки разгораются (это Толян  жаловался,
ему же ночью просыпаться приходится, раза три по-новой топит).
   - Андрюха, Вовчик! Возьмем по охапочке?
   Навьючил орлов, сам с Ленусей тормознул:
   - Идите, мы догоним.
   Ну, и про сожителя - самый момент. Оказалось - да, фигурирует  некто.
Володя. Не зэк, а всего-то годишник условно схлопотал, месяца три назад.
Клуб хотел поджечь, во время танцев. Спьяну, конечно.
   - Он вечно, дурак, как пьяный - что-нибудь начинает. Не хочу я с ним.
Лучше за Воронина замуж выйду.
   - А он что, предлагал, что ли?
   - Предлагал.
   Воронин - это Юрок и есть. Вот ударник, и здесь  поспел!  Теперь  все
ясно.
   - А ко мне в Питер приедешь?
   - Зачем?
   - В гости. Буду скучать по тебе.
   - Это ты сейчас говоришь. - Нет, взяли манеру: умняк на рожу  вешать,
умудренные какие! Видишь - не врал, скучаю же, правда.
   Держу ее за руки, улыбаюсь. Ей тоже весело. Вдруг - помрачнела.
   - Собянин проехал. Его < Краз> . Увидел, кажется.
   - Ну и что?
   - Они с Володькой друзья. Расскажет.
   Собянин - местный лесовозчик, вишерогорец. По лицу вижу: всерьез  ис-
пугалась.
   - Ладно, возвращайся одна. Я еще чурок наберу.
   До конца дня у Ленуси настроение испортилось, с кисляком  и  ушла.  А
тут еще бабка к нам нагрянула под вечер, хозяйка дров. Собянин настучал,
с ним и приехала.
   Оказывается - с весны она в Арефе живет, вроде дачи у нее. А мы,  па-
разиты, без топлива оставляем. И кроет, и кроет нас, ведьма, - не  оста-
новить. И креста на нас нет, и Бог накажет, и начальству она пожалуется.
   - Ну, всё, всё, бабуся, отнесем обратно, мы ж не знали.
   - Несите, чтоб я видела.
   Сунули под будку штук пять, остальное - на место пришлось, вот не бы-
ло печали!
   Смерклось, скоро домой повезут, а у Толяна - свои планы. Заливается в
трубку:
   - Есть, есть данные по кубатуре! Только Вера Михална! (это  та  самая
визгливая говорливская толстуха-приемщица,  никакая  не  Михална,  Верка
просто.) Скучаем без вас! (Этот-то точно врет: когда скучать - за  иглой
целый день). Не заедете?
   Хрюкнуть есть. Обижаете, "бражка". Слеза! Из отборной  пшеницы!  (Вот
это правда:
   два фанфурика заныкано - сам видел).
   Конец связи. Толян ручонки потирает, чуть не в пляс:
   - Сглотнула наживочку! Придет! Ух и драть ее буду - как врага народа!
До утра!
   На том и расстались, машина просигналила.
   А на следующее утро, на разводе -  как  обухом:  переводят  меня!  На
верхний склад - огребщиком! Бац! И -  из  офицерского  базара  долетает:
ночью на нижнем пожар был.
   Будка сторожа сгорела. Со сторожем вместе. Кразист уже  только  голо-
вешки застал.
   "Эх, - в голове молниеносно, - значит, не пришла  Верка!  В  одиночку
килограмм водки пришлось! Ну, и не проснулся даже, наверно,  задохся  во
сне! Уж не чурки ли эти злосчастные закинул?" Вечером Вовчик с  Андрюхой
наперебой - подробности. А какие там подробности? Прах и тлен. Суета су-
ет. Белка с Жуликом остались - они под будкой всегда ночевали  -  сумели
выскочить. Толян-то - даже шапку продать не успел  -  накануне  закончил
как раз. И покупатель уже был - час торговались, сошлись на семидесяти.
   - А мы теперь у Юрка в бригаде.
   - И как?
   - Пять возов, вся жопа в мыле!
   XVIII Про лесоповал полезно знать всем. Не потому даже, что "не заре-
кайся", но - мы ведь лесная нация, не  монголы.  Наше  жизненное  прост-
ранство - всего лишь проплешины, от леса расчищенные.  "Степь  да  степь
кругом", - это он, значит, за границу заехал, к самостийникам. У нас  бы
следовало: "выруба кругом". Но о вырубах - чуть дальше.
   Нынче валят двумя способами:  вручную  -  бензопилой  "Урал-электрон"
("Дружба" - из области преданий) и валочными машинами. Что-то вроде тан-
ка, только вместо пушки
   - захватка с резалкой. После ручной валки не восстанавливаются  воло-
ка. Выруба после валочных машин зияют непоправимым кошмаром. (В Питере у
меня от спальных районов такое же чувство.) Бензопилы в ходу и у  зэков,
и в вольных бригадах. На танках работают только вольные. Оттого,  навер-
но, я вольных до сих пор недолюбливаю. (Но и вообще  -  это  характерный
комплекс: зэковского превосходства над вольными. Если человек еще не си-
дит, то - изнутри зная гостеприимство нашего кодекса и приветливость су-
допроизводства - кем его считать, как не овцой?) Североуральская тайга -
исключая неделовые породы - это ель и пихта. Кой-где -  карельский  при-
вет, всплеск ностальгии - бронзовеют сосенки.
   И уж совсем за диковину - один-другой на десять тысяч гектар -  взме-
тают зеленое пламя могучие кедры. Трогать их нельзя под угрозою нешуточ-
ного штрафа. Такой замысел: пусть нестесненно осеменяют выруба, поднима-
ют благородное потомство. Думаю, тщетный: скорее всего, пустоту  затянет
всякою шушерой - березой, ольхой, иначе - слишком просто было бы жить.
   Как раз на березу и кинули бригаду Геши Гончара - за пару дней до мо-
его в ней появления. Начало марта, делянка на отшибе (значит, без столо-
вой). Снежные холмы с торчащими там и  сям  рождественскими  елочками  и
кустарником. Что тут пилить-то?
   Оказалось - это верхушки вековых елей и берез в обхват,  остальное  -
под снегом.
   Нет, всерьез, без баронских приколов - к марту в  тайге  наметает  до
подбородка, но пенек, по технологии, не должен превышать тридцать санти-
метров. Так что лопату в охапку - и вперед! Нас двое, огребщиков, и - по
технологии же - надо не только ствол раскопать до комля (и  чтоб  в  яме
вальщику было вольготно), но и дорожки от дерева к дереву. Сто берез  за
день - как раз на норму получается. Ну,  хоть  тут-то  никаких  рупь  на
рупь, сразу отлегло у меня. Правда, норму - кровь из зубов, три дня  не-
выполнения - бригада ночует на киче. Ничего!  Бутерброд  с  маргашкой  в
обед, чифирок - и наш малахольный тандем - питерский гуманитарий и дист-
рофик из Кизела - творил чудеса. В конце дня еще и сучкорубам  помогали.
Зато и смешно мне теперь слышать, будто пирамиды - дело внеземных  циви-
лизаций. После березы этой треклятой - знаю твердо: гордо он там  звучит
или нет - но человек способен на всё.
   Вечером приходит Гарик Златоустов, приемщик, замеряет нашу кубатуру -
в штабеле уже. Ждем, как приговора: ну?
   - Шевельнули сегодня, мужики: шестьдесят пять!  (норма  -  шестьдесят
два).
   Ура! Жаль, Родина не знает имен героев, не красоваться моему бюсту на
проспекте Луначарского! А обидно, ей-богу: почитываем же газету  "Лесная
промышленность".
   "Вальщик Овечкин награжден орденом "Знак Почета" - в течение года его
бригада заготавливала восемьдесят кубометров ежедневно" - только  подте-
реться таким вальщиком. На хвое у нас половина  бригад  за  сто  шевелят
(перехвалил я славян в прошлый раз, каюсь).
   Через неделю - уже весь в матерых мозолях, ремень на последней дыроч-
ке, и вдруг
   - мне Гарик в машине:
   - Ленька! Пойдешь приемщиком?
   - А ты?
   - Меня мастером технорук хочет, только, сказал,  замену  себе  обучи.
Давай - работа непыльная, сто двадцать в месяц - больше, чем  мужики  на
березе получат.
   Это все да (кроме "непыльная" - площадка под штабель расквашена гусе-
ницами, самое грязное место в лесу), но - как-то совестно. Еще  есть  во
мне интеллигентская  слабость  к  пролетариату.  Чувство  вины.  Желание
слиться. Мазохизм как высшая и последняя стадия народолюбства. Безнадеж-
но, сознаю. Все равно - чужак для них, белая косточка.  Классовое  чутье
называется, по-научному. Может, оттого и усердствую: дескать,  убедитесь
- могу я как все, примите в гегемоны!..
   И вот - Гарик-искуситель. Ему хорошо, у него нормальное отвращение  к
пахоте выходца из низов. И никто не упрекнет: нет на нем каинова  клейма
высшего образования.
   - Так что, надумал?
   - Попробуем, ладно, - выдавливаю комплекс, а втайне надежда:  не  ут-
вердит технорук. Утвердил. Хехекнул только:  "Ну,  Ленчик  этот,  видно,
нигде работать не будет. Пусть хоть лес принимает, хрен с ним".
   Говорил же: окладник я! Такая судьба.
   XIX Зэковская душа - благодатная почва для фатализма, хотя  срок  сам
по себе - факт совсем не коренной. Можно всю жизнь просидеть в  одиночке
(а ведь мы и сидим - только не все признаемся) - и  не  почуять  дыхания
фатума. Нет, убеждает другое:
   вот эти сотни - и тысячи, десятки тысяч -  тружеников  пенитенциарной
системы.
   Тюремные цирики, зоновская администрация, чины из управлений... Чтобы
нормальный пацан рос себе, рос, гонял собак,  в  носу  ковырял  -  потом
вдруг решил: пойду в тюремщики, стану ментом поганым, - не верю я в это.
Ясно, стало быть, что такая их доля, на роду написано. Их беда, не вина.
И не к тому я клоню, что они не нужны - может быть, даже  палачи  нужны,
не будем решать с маху. Но недаром палачу маска полагалась: дескать, ма-
шина рубит, человеческий лик тут не при чем. А эти
   - без масок - и ничего! Румяны, довольны собой. А это уже вина: им не
стыдно!
   Ну, не надо голову пеплом посыпать, землю грызть -  но  хоть  ужимкой
какой показать: да, сознаю, профессия моя не того... не благоухает,  так
скажем.
   Сколько я ни вглядывался - с надеждой,  добросовестно  -  бесполезно.
Жовиальны, упитаны. Плодятся интенсивно. Вон у Канюки - шестой уже  отп-
рыск. ("Футбольную команду хочу", - благодушествует.) Гарик мне:
   - Леня! Ведь у Канючихи - еще с прошлых родов лобок лысый!  И  опять!
Что ж он творит!
   Да это прекрасно, размножение я приветствую.  Хотелось  бы,  конечно,
подкузьмить - мол, половина там зэковских - но не могу: не имею сведений
стопроцентных. Но вот канючатам - им же придется с малолетства принорав-
ливаться: папа - тюремщик. В порядке вещей, то есть,  что  один  человек
другого в клетке держит, под полным своим произволом. А это ребенку  ни-
как. Тут или папа чем-то не тем занимается (невозможно!), или зэки -  не
люди. А они освобождаются. И некоторые - в Серебрянке остаются.  Получа-
ется, человек - что-то вроде фофана: можно скинуть,  можно  надеть.  (По
совести говоря, мы и все так воспитаны.) Но не будем о грустном, я  отв-
лекся, а хотел - о судьбе. Возьмем фамилии. Хорошо, если  ты  Иванов.  А
вдруг - Баранов? Не бывать академиком, однозначно. В лучшем случае - ге-
нералом. Или с моей - куда уж на эпопею замахиваться... Опять же  Гарик.
Никаких там спецкурсов, но трепло - высшей пробы. Круче Горбачева.  Тра-
вит
   - с утра до вечера и в бараке еще с полночи - рядом спим. Миллион ис-
торий - не заткнешь. Когда успел? Лет на десять он постарше, так и заси-
жено у него вдвое больше - но я, слушая, младенцем себя чувствую.
   Пусть, кстати, расскажет - любую на выбор, а я разомнусь  пока.  Пора
уже - сорок страниц без перекура. Разогнался - скоро конец  срока,  а  о
главном и не начинал.
   Притормозим.
   "Зарекался я, Леня, в поездах играть, но - молодой, кровь бурлит, ре-
бята на вид лоховатые - короче, расписали пульку. Как раз от  Москвы  до
Краснодара - почистили меня, обшкурили, как белочку. Тонну выгрузили - я
и ойкнуть не успел.
   А лето, у меня ж планы были: здоровый образ жизни, море, бляди,  рка-
цители. Ну, выхожу, жарища, пива попил на вокзале - идти не к кому,  по-
тому что не с чем. И перспектива до сентября - только бутылки  собирать.
Переслюнил свою книжку телефонную - есть солидные номера, но не  умею  в
долг жить, чесаться начинаю.
   Даже к врачам ходил. И тут случай выручил: смотрю  -  мне  азиат  ка-
кой-то маякует.
   Пригляделся - вспомнил: знакомый кореец, Ли фамилия. У  них  в  Корее
две фамилии:
   Ким и Ли. Этот - Ли, значит. Из второй  половины.  Они  тут  арендуют
землю у совхоза, хорошо живут, свой хутор. Собаку, кстати, первый раз  я
у него попробовал.
   - Что, Гарик, дела? Почему не на море?
   У меня с ним бизнеса нет - можно в жилетку поплакать.  Рассказал,  он
посмеялся.
   - А ты чего здесь?
   - Тоже трудности, Гарик.
   Оказалось, у него с урожаем завал. Некому собирать. Что-то в этом го-
ду не сцепилось, не подмазал, или щемануть его решили - не дают людей. А
счет на дни идет - чуть не плачет мужик. А когда кореец плачет -  невоз-
можно стерпеть. Это как ребенок. Говорить не могу, сам рыдаю, рисую  ему
на листочке: 1:25. Он мне всю книжку закапал,  пока  переправлял:  1:15.
Сошлись на двадцатке за работника, но стольник я авансом взял.
   - А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу.
   Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю:
   - Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут,  сами
как огурчики.
   Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А  у
меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним  не-
давно. У них обязалово - студентов летом  припахать.  Трудовой  семестр,
смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать
всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А  у
Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стря-
пают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя  откармли-
вают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь  с
ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не прист-
роены.
   - Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует.
   - Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал  ведь
ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут  рабо-
тать - там уже утрясется.
   Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует,  мы  с
ним давно в хороших. Простой мужик,  но  любит  шампанское,  извращенец.
Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел серебряные
головки:
   - Что-то надо, Гарик?
   - Та-а... Оно так, что и надо, и не надо. Давай охладим сначала.
   Ну, распили с ним газировки этой, уладили, полстольника я  ему  оста-
вил: хочет - через бухгалтерию пусть проводит, хочет - леденцов себе ку-
пит.
   Хожу уже медленно, но еще не все дела. Школьный мой кент один  -  ху-
дожником в доме культуры. С ним проще, он сам мой должник,  сколько  раз
на мои похмелялся.
   Объяснил ему, что мне нужно.
   - Конечно, - говорит, - можно даже и покруче  что-нибудь,  цитату  из
вождей.
   - Не надо цитат, сделай, как я прошу, - я его знаю, такую цитату най-
дет - вместо Ли в ментуру все поедем.
   И вот - всё, вроде, а тревожно на душе, как с незастегнутой ширинкой.
Думал, думал, вдруг ударило - лабухов забыл! А на завтра уже  церемония!
Хорошо, когда батю хоронил, записал один  номерок.  Там  душевный  такой
коллектив, надежды маленький оркестрик. Вот их бугру и звоню:
   - Можете завтра в восемь?
   - Погоди, сейчас гляну, когда первый жмур. Ага, в девять у нас. А на-
долго работы?
   - Да двадцать минут. Репертуар-то есть подходящий?
   Сговорились за полста. Первый раз за неделю спал  без  кошмаров.  На-
завтра - транспарант у техникума: "Урожай - в закрома Родины!",  "Проща-
ние славянки" гремит, полный "лев" комсомольцев -  тронулись.  А  после-
завтра - на море, как планировал. И ведь скажи, не заслужил разве?  Всем
по кайфу сделал, как Дед Мороз".
   - Тебе бы, правда, по комсомольской линии, Гарик, с твоей энергией.
   - Точно. Платили бы по два червонца с головы - я бы  весь  Китай  под
наши знамена привел.
   ХХ
   - Леня, а ты в курсе, почему тебя с нижнего перевели?
   - Технорук дуркует.
   - Нет, зря ты. Он тебя спасал. Мне вчера Нинон рассказала. А ей - Ма-
линникова.
   Чей-то муж звонил из Вишерогорска, кричал, что тебе  голову  отрубит.
Кого ты там соблазнил-то?
   Вот оно что! Володя, значит, больше некому. Ой-ой, смотри ты, горячий
чалдонский парень! Не верю я в такие страсти. Ну, клуб он там хотел под-
палить - так и то, наверно, понты одни, иначе - почему ж  условно  дали?
Но чтобы голову - пусть не смешит. Селиван пол-Вишерогорска раком перес-
тавил - и ничего, ни пикнул никто.
   Что сам я за рогодавцем своим по всей Садовой  с  молотком  наперевес
гнался - это не показатель. Я на французской классике воспитан:  Кармен,
Вальмон. А здесь-то откуда этому взяться? Или уж собрался рубить - руби,
зачем хозяину звонить.
   Неохота настоящий срок тянуть? Тогда онанируй в тряпочку, если  такой
ревнивец. А с бабами - ни-ни. У ревнивого, прежде чем с девкой  сойтись,
мешок сухарей должен быть насушен.
   Примерно так мы с Гариком обсудили, и я решил: надо на  нижний  съез-
дить. Не хватало, чтоб чалдоны питерских зашугивали.
   В первый же выходной и отправился (у лесников они  скользящие,  а  на
нижнем без выходных шуршат).
   В Вишерогорске спрыгнул на ходу из кузова - сначала Перчаткина прове-
даю. Он откинулся уже с полмесяца, живут с Римкой, расписались, девчурка
папой зовет, полная идиллия. Посидели, почаевничали. Я за три года  пер-
вый раз в цивильном доме - как чукча в Эрмитаже себя чувствую. Не  дано,
не дано вольному человеку таких минут, что он может знать  о  жизни?  Не
пробовал я ни йогу, ни травку - недосуг всё, но вот - безо всяких асан и
снадобий - три года камер и бараков - только-то! - и  весь  на  резкость
наведен: кровать (не шконка!), над ней коврик, под ней детский горшок  -
ком в горле, мурашки в носу, вечный кайф!
   Или, вспоминаю, после суда вернулся в Кресты - и одного в камере  за-
перли.
   (Цирик: - Не повесишься? - Еще чего!) На два часа всего, но  я-то  не
знал, на сколько. А по тюремной трансляции - Чайковский. Никогда не  лю-
бил (двадцать лет, обычное дело) - и вдруг - такая  ласка,  нежность  по
нервяку, доехало, наконец: и вправду гений Петр Ильич!  Гомосек  ты  мой
родной...
   В расслаблении выполз от Сереги, весь мир бы обнял  -  о:  карга  ка-
кая-то в горку пыхтит.
   - Заморилась, бабусь? - беру кошелку.
   - Спасибо, сынок.
   Ну, а я что говорю? Все люди - родственники, так и есть. Бабки и зэки
это понимают.
   Зашел в магазин - ого: масло сегодня дают, что за день!  Беру  килог-
рамм, хотя для вольных лимит - двести грамм в одни руки, пойми этих про-
давщиц. С того раза, кстати, перестал недолюбливать работников торговли.
Есть в них какой-то симпатичный завиток.
   Уже по дороге к нижнему нагоняю Фазу. Его давно в сучкорубы  сослали,
стараниями Сойкина. Идет себе Фаза потихоньку, скрип-скрип, а за ним ка-
быздох лохматый, как  привязанный.  Но  не  привязанный,  совершенно  по
вольной воле - на верную погибель.
   А уверяют - инстинкт у собак. Фигня это все. У Фазы в кармане - кусок
колбасы.
   Он этим куском помахал у барбоса перед мордой - тот от деревни  и  не
отстает.
   Колбасу чует, а что под топор идет - не чует.  И  наш  брат,  сапиенс
бестолковый, так же себя ведет - но это не обидно. Мы ведь здоровые инс-
тинкты в себе задавили. А вот за пса - досада берет.
   Ленуся с Васильичем в новой будке, Санька-маркировщик  теперь  сторо-
жем, но без моих орлов - непривычная обстановка.
   Ленуся, помнишь, как ты обрадовалась? Когда девчонка радуется, а виду
не хочет показать - вдвойне трогает. Потому что радость у  нее  даже  из
ушей тогда выпирает, не говоря про глаза. Мне  неловко  стало  -  сам-то
ведь знал, что увижу, и за дорогу свою радость слегка подрастряс. А  для
Ленуси - сгинул и вдруг - воскрес, еще и кило масла под мышкой.
   Короче, Володя минут через тридцать нарисовался. Эх, не надо было мне
по Вишерогорску среди бела дня шляться! Не инстинкт же у парня, в  самом
деле?
   Познакомились, погутарили о нейтральном. И - уехал он, еще  руку  мне
пожал. С Ленуси веселье слетело, конечно. Плохо, что опять с ней наедине
стоял, возле будки (не при Васильиче же ворковать!).
   - Ой, что он теперь дома начнет!..
   - А чего ты его не прогонишь до сих пор?
   - Куда прогонишь? Мы же в его доме и живем с матерью.
   - Тьфу ты, вот попадалово. Ну, не горюй, Ленусь. Хочешь, масла возьми
полкило?
   Засунешь ему в грызло, если лаяться будет.
   - Да он не лается... Отрежь кусок. Нет, полкило не надо, грамм  двес-
ти.
   Больше не виделся никогда с Ленусей, через день только  письмо  ей  с
орлами передал. Мол, приглашение в силе, приезжай  в  Питер  хоть  одна,
хоть с Володей, адрес написал, как проехать. И  ответ  получил.  Потерял
подлинник, да и не было там ларинских красот, чтоб беречь.  Володька  ей
два зуба вышиб ("Теперь улыбка позорная"). Из Чалдонии,  чувствует,  ни-
когда не выберется, мол, не судьба. "Лучше ты,  если  сможешь,  приезжай
опять". Вот деваха! И зубов ей не жалко. Ну нет, я не изверг, не поехал.
И так здесь к двадцати пяти все с железом во рту, смотреть страшно.
   XXI   Можно   учредить   конкурс,   призовой   фонд   -   "мерседес".
Один-единственный вопрос:
   "Чем хорошо начало весны в тайге для приемщика древесины?" И никто не
ответит, сам и укачу на "мерседесе" (в  Серебрянку,  конечно,  -  давняя
мечта). Ведь что в голову приходит: на тетеревиные бои полюбоваться?  Их
и все видят, не только приемщик. Пока до делянок едем - два-три ристали-
ща. Солнышко уже загарное? Так в середине весны еще  подбавит.  Нет-нет,
все не то.
   Что же тогда? А вот: начало весны - единственное в году время,  когда
по тайге можно как по парку гулять. Летом - валежник, папортник, не про-
дерешься. Зимой - только на широких лыжах, но их нет, а и были бы -  от-
метут: куда это наладился?
   Зато в начале апреля каждое утро - два-три часа - великолепный  наст:
гуляй, не хочу.
   Пытались меня волками запугать, какая-то  тут  разновидность:  рыжие,
помесь с собакой. Ни огня, ни тракторов не боятся  -  помельче,  правда,
обычных. Но это в голове не укладывалось: чтоб меня  волки  съели  -  не
хватало воображения. Поэтому не слишком боялся, хотя топор брал, для са-
моободрения. А волки тоже не дураки - лосей кругом немеряно, не сравнить
же с зэком по калорийности.
   Памятная весна! Одна за другой - три эпохалки:  новая  любовь,  школа
заработала и Чернобыль рванул. По значимости - в  убывающей  перечисляю.
Может, и вовсе бы Чернобыля  не  заметили,  но  Игорек,  наш  с  Гариком
семьянин, - киевский, оттуда посылки получает. Потому  вникаем:  так  ли
безвредно всё, как по телеку уверяют? Или с рентгенами тушенку хаваем?
   Ловим голоса, откуда еще и дознаешься. И выясняется: да, с  рентгена-
ми. Потом уже и наши разоткровенничались, но пару посылок мы приговорили
к тому времени. У Гарика от мнительности утренние эрекции  прекратились;
переполошился парень, клянет мирный атом.  У  Кальтенбруннера  выклянчил
пару див, для эксперимента.
   - Всё, Леня, завтра сяду под березкой, сосредоточусь, а если нет - на
той березке и повешусь, - с пафосом, на слезу бьет.
   - Брось ты, Гарик, мало ли других радостей, - подыгрываю.
   - Радостей много, а перец один. Ты мне что предложишь: стихи писать?
   - Зачем сразу стихи? Можно прозу.
   - Ты мне хоть одного импотента-прозаика назови. Может, вы  изучали  в
Герцена? Не Толстой ли?
   Нет, Толстой не годится для утешения. Поставил в тупик. Не могу  при-
помнить.
   - Видишь, все к одному: не жизнь без перца.
   - Ну, хоть записку оставь: "В моей смерти прошу винить сержанта Доно-
са". Может, переведут гниду. - У нас на зоне, под Питером,  в  мою  быт-
ность четверо с собою кончили - и хоть  бы  один  с  пользой  для  дела.
Только о себе люди думают.
   - Сделаю, ладно.
   Но, увы, не удалась подляна для Доноса: сработали кальтины развратни-
цы.
   Зато к "Голосу Америки" мы пристрастились. Работяги посапывают  всеми
отверстиями здоровых организмов, а мы выцеживаем  по  ночам  клевету  из
шуршания, проникаемся.
   (У нас радиола - старинная, с зеленым глазком. И пластинки есть.)  Не
до глубины пробирает, правда. У них тогда на "Голосе"  в  отделе  кадров
наш диверсант работал. Для русского вещания всех сотрудников с еврейским
выговором подобрал - всерьез они не воспринимались. Но забавно  слушать,
как злопыхают отщепенцы.
   Даже про наши края однажды шипели, про соликамский  БУР,  "Белый  ле-
бедь" знаменитый. Игорек-то сподобился, побывал там. Канюка пристроил на
месяц, в прошлом году.
   - Чтобы тебя под мореный дуб, Омельченко. Иначе опять поедешь.
   Нет, хватило месяца, дошел до указанной кондиции.
   - Я тогда одним спасся: мне мужики хорошего кобеля заколбасили. Неде-
ли две его жрал - зима, не портится. А так бы крякнул, думаю.
   Ну, про кобеля по "Голосу" ничего  не  говорили,  у  них  там  другой
стиль: "узники", "томятся", - но все равно приятно: и провинцию вспомни-
ли, не только московских жидков. Но в основном - о  них,  с  ними,  они.
"Голос Америки", одно слово.
   Берут интервью у очередного:
   - В чем, по-вашему, причины нынешнего кризиса в России?
   - Бога забыли.
   У самого один храм - ОВИР, но радетель веры, как же! Ничего мы не за-
были, вот Он нас - вполне вероятно...
   - Лень, а вас в институте учили, как детям трактовать?
   - О чем?
   - О религии.
   - Нет, зачем.
   - Как? Вы же бойцы идеологического фронта.
   - Дети об этом не спрашивают.
   - А вдруг - завяжется базар?
   - Не знаю. Я на практике "Школу" Гайдара проходил...
   - Да-да, помню. Пацан замочил кого-то. А потом его кента зашмаляли...
   - Ну, Чубука. Так что - откуда базар? Там ясно всё.
   XXII Прислали, наконец, бумажку из деканата, и  вот  -  учительствую.
Разумного, доброго целый воз накопил - раз в неделю тащу  его  в  массы.
Массы мои пока что - два местных паренька. Еще зэков должно быть с деся-
ток, тех, кто восемь на воле не успел, дела замотали. Но их и  тут  дела
заматывают - почти не ходят ко мне.
   Причины - сплошь уважительные, да и труд - лучший  учитель,  я  не  в
обиде.
   Местные же эти - ребята простые, но любознательные:
   - Кто Пушкина убил? Лермонтов?
   Стало быть, база есть: слышали про обоих и что  со  стрельбой  как-то
связано, - не с нуля начинать. (Не так уж невероятна, кстати, их версия.
Для меня вот куда невероятнее, что Толстой с Достоевским  только  раз  в
жизни виделись, но - факт, приходится верить.)  Рассказал  про  Пушкина,
выслушал комментарии. Не в пользу Сергеича. Основной аргумент: сучка  не
захочет - кобель не вскочит, чего он к Дантесу прицепился.
   Жену надо было отбуцкать. (Знакомая логика: меня  весь  срок  так  же
попрекают.) Лермонтов тоже сочувствия не вызвал своей дуэльной историей.
Тут я как бы современников выслушал - и те ведь не  читали  ни  строчки,
судили безотносительно к поэзии, непредвзято. Сложнее с  Гоголем:  никак
не хотели мне верить, что просто голодом себя заморил.
   - Почему?
   - Потому что поп на него накричал, - явно не объяснение.
   И завязалось-таки, о чем Гарик предупреждал, соскользнули на  зыбкое.
Слово за слово - и:
   - Что такое Библия?
   Гм. Методички нет. Как растолковать?
   - А сами-то что слышали?
   - Это... Ну, там объясняют, что такое добро, что такое зло...
   Лет через шесть, когда нахлынули на Россию миллионы Библий, - мне бы-
ло немного жаль, что отнимают мечту у народа.  Так  верилось,  что  есть
книга с ответами на все вопросы, но - спрятана, за семью замками держит-
ся, как и положено такой книге... И вдруг, вместо последней правды - Ав-
раам родил Исаака. Да еще мелким шрифтом. Это уж я свое, детское,  прип-
летаю. Думалось, что в Библии - и буквы с колесо.
   Короче, не стал я им ничего жевать. (Не занудствовать же: мол, о доб-
ре и зле - каждый сам пишет, не словами... Но на будущее, на всякий слу-
чай - не всегда ж меня будут сразу после "Школы" гайдаровской  арестовы-
вать - сочинил пару глубокомудростей. Чтоб ни к чему  не  обязывали,  но
исчерпывали тему, если речь зайдет. Кто сомневается, что у  книжки  есть
автор? Хоть у тех же "Мертвых душ", например. Нет такой проблемы. Вопрос
в другом: читают ли эту книжку? Или только "проходят"? И с миром  -  так
же: конечно, есть Творец, - за читателями дело. Но последний интерес да-
же не в том, верим мы или нет, - верит ли Он в нас - вот в чем главное.)
Вернулись к Чичикову. Долго вычисляли, под какую статью он бы сейчас по-
пал.
   Разные предлагались варианты, зато сошлись, что на зоне бы он каптер-
щиком устроился и председателем секции был бы, наверняка.
   Слава богу, что в этом году, поскольку школа всего два месяца функци-
онировала, выпускных сочинений не потребовали с нас. Но на следующий год
(забегая вперед) - пристали с ножом к горлу. И мы  со  Светой  Ивановой,
моей вольной коллегой, чуть меняя наклон почерка, сами накатали за всех.
Ничего, проскочило. Даже Мишане Лебедеву аттестат  выдали.  Но  подписы-
ваться парень так и не научился. До десяти считать - уже почти  не  сби-
вался, а это - нет, не одолел. Ну, не каждому дано, да и надобности осо-
бой нет, только бюрократию разводить с этими подписями.
   За день до звонка пошел я в штаб.
   - Дайте справку, что я два года учительствовал (думал, для восстанов-
ления пригодится).
   - Мы, Ленчик, - Макокин хихикает, - можем тебе  написать,  что  ты  и
космонавтом здесь был. (А что? Неплохая идея. И похоже: невесомость эта,
удаленность... Надо было соглашаться.) В РОНО поезжай, они оформят.
   РОНО - в Красновишерске, все равно по дороге,  ладно.  Заехал,  когда
освободился, улыбаюсь коллегам (я первый день всем улыбался,  как  дура-
чок) - так и так.
   - Ну, как же, знаем, знаем. Посидите пока.
   Штампанули мне справку - загляденье. Как печать увидел - сам поверил,
что учительствовал всерьез, зауважал себя. Чем не Макаренко? Сказал тет-
кам спасибо сердечное и - домой. Но не пригодилась справка:  и  без  нее
восстановили.
   XXIII Еще до тюрьмы, студентствуя, был озадачен, а тут и вовсе  заму-
чился: вот, понимаю ведь, что внутреннее пространство филолога  и,  ска-
жем, сучкоруба разнятся, как интерьер Зимнего и курной избы.  Последний,
грубо говоря, онтологичнее. Потому так напряженно вглядываюсь: что, есть
там свет, или это одно художество, барственная придурь -  наши  плафоны?
На воле-то от случая к случаю, а  здесь  ежедневно  десяток  пролетариев
выслушиваю, не прерываю, даю излиться...
   Мрачновато.
   Бляди, бухало - у тех, кто помоложе. За тридцать - уже только бухало.
И сколько раз мне:
   - Ты хоть напивался? - сочувственно, как бельмоглазому: "Ты  солнышко
видел?" Видел я их солнышко, но провоцирую иногда: нет, мол, текучка за-
ела, не довелось.
   Еще хуже - перестают всерьез воспринимать. Замыкаются. Как  засветив-
шийся шпион себя чувствую. Подозреваю, что негодуют в душе:  ведь  жизнь
человеку дается один раз... (Вслух нельзя: от меня зарплата зависит, за-
чем отношения натягивать.) Тактично переключаю на баб, но тут совсем  не
то воодушевление. Геша Гончар и  вовсе  афоризмом  отрубает:  "Рожденный
пить - ебать не может> . Но и те, кто подхватывает, - не цветисты:  чер-
дачно-подвальные случки, лярвы, шалавы, триппер
   - небогатый репертуар. Самое поэтичное из услышанного:
   - На дискотеке познакомились, пошел провожать.  Шершавый  свербит,  а
зайти некуда
   - у нее и у меня предки дома. За какие-то гаражи ее заволок, обоссано
всё. Полез под юбку - она кудахчет: "Я не такая, я не такая!" Да вы  все
не такие, упрись покрепче. Вдул, шмыг-шмыг - и правда, девочка.  Трусняк
в крови, она плачет.
   Довел до дома, завтра увидимся, говорю. А назавтра, по трезвяне, уви-
дел ее - так стыдно стало - даже подойти не смог. Ну, что  я  ей  скажу?
Нет, не люблю целок, - это Гешин тракторист, Ваня Щелкунов  рассказывал.
Красивый парень, кепка-восьмиклинка с лаковым козырьком и на  трелевщике
джигитует - любо-дорого.
   Еще и утонченная натура, оказывается.
   - И что, не встречались больше?
   - Почему, встречались. Ее через месяц уже все подряд драли. Стрекота-
ла, как швейная машинка. Но меня потом посадили скоро, я второй  раз  не
успел.
   Наши с Ванькой тропки вскоре скрестились, а  пока  -  я  декламировал
мысленно:
   - Девчата! Все равно из вас ни физиков, ни лириков, ни  даже  тракто-
ристов приличных - да и не к тому вы назначены, - так посерьезней хоть к
единственно ценному в себе! Ну да, к мохнатке этой, к полу, будь он  не-
ладен. Под музыку, что ли, с толком, с расстановкой. Зачем эта  пачкотня
торопливая? Особенно первый раз?
   Вот у древних было правильней поставлено (не повсеместно, но  сущест-
вовал такой обычай): опушилась девка - к изваянию бога вели и на  камен-
ный фалл ее, голубушку. Дескать, потом как хочешь - а это святое, нельзя
на самотек.
   Понимали: если первый был бог - так и со вторым кое-как не захочется.
   Много чего древние понимали. А нам недосуг.  Жизнь,  говорит,  дается
один раз.
   Некогда понимать, надо пошалить успеть (это мне, несмышленышу,  Гарик
постоянно внушает). Да все какие-то шалости скучноватые:  ну,  понаделал
дырок, напрыскал где надо и не надо, насморков нахватал.  Дальше?  "И  в
борьбе с зеленым змием побеждает змий", - дежурная шутка у Гарика. Смеш-
но. Но не так уж весело.
   Впрочем, этот как с Надюшкой на нижнем складе: проповедуй, не  пропо-
ведуй - одним кончится. Гуру из меня никакой. А главное - ничем не лучше
поучаемых.
   Знаю, дошел, открыл, испытал по-настоящему веселые шалости, а все-та-
ки посмертия побаиваюсь - именно как скучищи. Точь-в-точь сучкоруб. Тому
непредставимо без водки, и мне без привычных услад: чем же я  там  зани-
маться буду? На чем оттягиваться? Ангелы молчат, но и я - ведь не возра-
зил никогда алконавту:
   - А ты хоть одну строфу сочинил? - тот бы за издевку  принял.  Вот  и
ангелы не решаются - сам добирайся.
   XXIV Напустился на неэстетичные дефлорации, но ведь и умираем -  тоже
бездарно, как попало. А это ли не ответственное дело? Взять хоть Толяна.
А Юрок Воронин? А Лебедиха? А Эля, Римкина сменщица? Как-то связано это:
если одно тяп-ляп - так и другое будет не краше.
   Осенью в Серебрянке дороги глубже речки, думалось: что-то весной слу-
чится? Ведь бирма по сторонам двухметровая - когда расквасит ее, трелев-
щиками, что ли, машины тягать? Слава богу, не завгар, вчуже озабочен, но
интересно.
   А оказалось - ерунда, стаивает вмиг, неделю солнышко - и  готово,  до
полколеса жижи всего, трехмостовкам нашим - плевое дело.
   Вот автобусу - хуже, хоть и северный вариант,  с  усиленным  передком
(мы с Кальтей, помню, каламбурили по этому поводу,  насчет  передка,  то
есть). В самый-то непролаз нет с городом сообщения, в Вишерогорске  мост
разбирают, чтоб не снесло ледоходом. Но потом налаживают паром, и у  нас
рейсовые дни возобновляются. В основном девчата ездят - по делу, без де-
ла, но - тянет:
   цивилизация все-таки. Даже аэродром есть (каждый  день  "аннушка"  до
Перми). Да мало ли чего: поживи в тайге - и хрущевка за  небоскреб  сой-
дет. (Моего земляка занесло как-то в кудымкарский изолятор. Питерских  и
вообще недолюбливают - живем без талонов, суки, и еще власть  поругиваем
- а тут чуть не опустили.
   Раскричались: фуфло двигаешь! Это он про разводные  мосты  рассказал.
Чудом отмазался - баландер знакомый прошустрил газету с  фоткой.  Больше
земляк мой не занимался просветительством. Понял, что и вправду мы дале-
ки от народа. И у меня, помню, пожилой станичник все допытывал: рукомой-
ники у нас в Питере на дворе или в хатах? А сам я? - Всего-то три года в
командировке, а как в метро заходят - забыл,  вылетело  напрочь,  сейчас
даже не верится.) Стало быть, протянул Кальтенбруннер ходовую,  выжимной
подшипник заменил - рейс так рейс, пусть девчата разомнутся.  Немного  и
собралось в этот раз - человек пять. Лебедиха с Надькой,  Катя  Богдано-
вич, из зэковских жен кто-то. Я потом со всеми разговаривал,  спрашивал:
не екнуло ли у кого? Хоть и глупо задним числом дознаваться: соврут - не
проверишь. Но нет, никто не беллетризировал: мол, у меня сапог два  раза
слетал, а я сумку дома оставила, пришлось вернуться, - обычно все  было,
как всегда. (Меня раздражает эта ленца, недобросовестность Фатума:  кому
и зайцев через дорогу напустит, и зеркал наколотит - вовсю старается.  А
тут, видишь, молчок. Дескать, обойдутся: подумаешь - зэк да шалавы таеж-
ные, зайцев не наберешься на всех...) Поехали. Оля впереди села - тянуло
ее к Кальте: единственный из гаража, кто  не  притиснул  ни  разу,  даже
обидно. Заинтересовалась, какая у Федорыча жена. Кальтя отбрехивался од-
носложно. В самом деле, вот уж с Лебедихой никак бы не стал свою полови-
ну обсуждать. Но вежливый дядька, оборвать не может, хоть и коробит все-
го.
   У восьмой ветки (это ответвление от магистрали  к  лесосекам)  Кальтя
притормаживал, минут пять ковырял что-то. (Нет, это за перст нельзя счи-
тать, халтура это, а не перст. Ведь не на час, не на  два  застряли.)  А
дальше - без приключений до самой аварии.
   Километров пять не доезжая Говорливой - из-за поворота <  Краз>  .  И
разъехались бы, эка невидаль - лесовоз в тайге, но, видно, Кальтя  стра-
хануться решил, показалось, что царапнет его коником. И отвильнул-то ма-
ленько, но - скользнул, заюлил - и кувырк под горку. Один  оборот  всего
сделали - там не слишком круто было. (Хотя девки постепенно в  рассказах
до трех довели.) Никто даже испугаться не успел. И целы все  остались  -
кроме Оли. Ее в лобовое выбросило и контузило, наверно, потому  что  по-
гибла она не от травмы, а - захлебнулась. Лицом вниз в жиже лежала,  го-
ловы почти не видно. Кому суждено утонуть, того не повесят  -  восточная
мудрость. Непонятно только - утешительная или злорадствующая.
   Олю положили на обочине, Кальтя зачем-то ее шапочку все искал, а  На-
дюшка кричала без выражения:
   - На хуя ты стал поворачивать? На хуя ты стал поворачивать?  -  вроде
истерики что-то.
   Погибни зэк - самое большее Кальтю бы просто закрыли на зону, досидел
бы свои полтора, с гаремом нигде не страшно. Но тут - полноценного чело-
века не стало, нельзя без последствий. На экспертизе выявили алкоголь  в
крови (не докажешь ведь, что позавчерашняя бражка) и приплюсовали винов-
нику. Если жена ровесница - как раз до пенсии ей дожидаться.
   ХXV Каждый, конечно, задавался вопросом: а все-таки, при всем при том
- почему мы еще не выродились? Любой специалист по евгенике  подтвердит:
этих миллиардов декалитров спиртного генофонд никакой нации выдержать не
может. А вот поди ж ты
   - у нас в Серебрянке всего один дебил, да и тот, если счет  и  письмо
не затрагивать, не глупее среднего американца. Парадокс? Мистика? -  Су-
ровый материализм: действительно, давно бы согнали нас  в  резервацию  и
шустрили бы на наших просторах расторопные азиаты и хваткие  скандинавы,
когда бы не ГУЛАГ. Увы, не повезло этому слову, и само по себе оно  -  с
двумя гадами по краям - малосимпатично, но факт: тюрьмы, зоны, поселения
- это же заповедники трезвой спермы! (Относительно, конечно, - нет в ми-
ре совершенства.) Вполне Отец народов кликуху свою  заслужил.  Не  берем
воплощение, уже все тут сказано, но идея-то -  блеск!  Не  какой-то  там
смехотворный сухой закон - только бандитов плодить.
   Всегда иметь в  государстве  два-три  миллиона  мужиков,  практически
(сравнительно с волей) не пьющих по 3-5-10 лет! - Смогли  же,  добились,
ввели в русло - без максимализма ненужного, без  перегибов,  в  границах
реального (десять миллионов с четвертными на ушах - это романтизм:  впе-
чатляет, но уводит от жизни).
   Сейчас, с высоты творящегося бардака, особенно  очевидно:  мой  народ
должен сидеть. Не знаю пока, как это устроить,  но  колония-поселение  -
даже с эстетической точки зрения - оптимальный вариант. Уж не говоря про
грубые резоны:
   все при деле, не озорничают, денежки на лицевых накапливаются...
   Осекаюсь: не изуверствую ли? Мужиков - на шконки, девок - на каменный
фалл...
   Нет. Размозжить нас в этническую слизь - вот изуверство.
   Впрочем, опять я отвлекся - накипело. Но не в сердцах сказал, в  пол-
ном сознании.
   И себя никак не исключаю: такому, как я,  -  родившемуся  без  особой
специализации, просто одобрительно смотреть на мир, радоваться его  уда-
чам, сочувствовать промахам - в Серебрянке самое место. На зэковском бе-
регу, разумеется. А что? Ни к кому чересчур не привязываться, но во всех
понемножку влюбляться. Надеяться на чудо помиловки, но спокойно и груст-
но знать, что конец срока все равно придет - и дома тебя  ждут.  Никакой
политики: политика - ментовское дело, а ты только щемить себя не  давай.
И - главное! - никакой ответственности - даже за принимаемые кубы: сплав
все спишет!
   Не могу вообразить лучшей доли.
   Однако с кубами технорук что-то заподозрил - решил ревизию послать. А
я-то - да, накидываю мужичкам, если до рупь на рупь не хватает. (Не бес-
корыстно, как и другие приемщики.) Не лихачу, но,  строго  говоря,  срок
уже можно вешать. Грозные же ревизоры - это главбух  со  счетоводом,  то
есть Любка с Нинон. Двадцать штабелей должны переточковать и  нас,  уго-
ловщину, вывести на чистую воду.
   Механизм ревизии прост: Нинон цифры с торцов кричит (это  мы  ставим,
приемщики, - диаметр каждого хлыста), Любка записывает. Но штабеля  здо-
ровенные, явно за день не управиться. А радости большой нет - и назавтра
по жиже чавкать. Поэтому решили рационализировать: цифры пусть приемщики
кричат, а ревизорши обе пишут. Вместо одного - сразу два штабеля в  обо-
роте. Ну, мы и накричали цифр - боюсь, переусердствовали. Как потом  уз-
нал - кубов триста лишку получилось. Технорук рукой махнул,  матернулся,
- но ревизий больше не засылал.
   XXVI Из дальнего угла барака - восторженное:
   - Писечка - як ягодка! Як черешенка! - опять Сухоненко  свою  терпилу
расписывает.
   Десятый год за этим занятием, а всё новые краски находит, нимфоман.
   - Хоть знает, за что чалится. А тут за растоптанный башмак восемь лет
кувыркайся, - печально, но без надрыва комментирует Игорек.
   Семь лет уже позади - что ж теперь надрываться.
   Не в моих правилах преступное прошлое ворошить, но в том-то и дело: у
Игорька его нет. (К чести нашего судопроизводства начала  восьмидесятых,
из примерно двухсот откровенничавших со мною -  это  всего  лишь  второй
случай кристальной безвинности. У остальных - хоть  нос  разбитый,  хоть
двугривенный - но фигурировали.) 117-я вообще - растяжимая  статья  (как
ей по содержанию и положено),  и  родные  жены  мужей  по  ней  упекают.
Игорька же друган к своей знакомой затащил. Выпили, порезвились, и вдруг
- законный нагрянул. Ну, штанишки надели, распрощались - культурно  всё.
А вечером - повязали обоих: пассия заявление накатала. Муж ли  заставил,
или сама инициативу проявила - неважно это, хуже другое: в первый же год
друган помер на зоне. От тифа. У них там  эпидемия  была,  Игорька  тоже
скрутило, но - выкарабкался.
   Родители подельников дружили до этого, но тут - у той матери  свихну-
лось что-то.
   Одна статья, один срок, на одной зоне - но чужой выжил,  а  мой  нет.
Каждый месяц стала звонить предкам Игорька, осведомляться: "Ваш не  умер
еще?" Года два доставала, потом только успокоилась.
   - Мне недавно старики написали об этом, я и не знал.
   - А что, друган-то твой - один у нее был?
   - Ну. Она и от армии его отмазала... А тут - даже могилы нет.  Конеч-
но, крыша поедет.
   - Почему нет?
   - Так не выдавали тела-то.
   - А много перемерло?
   - Да нет, не очень. Человек двадцать. Один все плакал, пока в  созна-
нии, - месяц до звонка.
   - А твой?
   - Нет. Он не верил, что умирает. Он первый был, еще никто не крякнул.
После него и сказали, что тиф.
   К 117-й возвращаясь, два замечания. Во-первых, за четвертую часть по-
ложено пассажиров опускать. И когда-то соблюдалось неукоснительно. Но  в
восьмидесятых гнилой ветерок либерализма уже повеивал в уголовной среде,
уже начинали сквозь пальцы смотреть - увы, увы. Вон,  пожалуйста,  Сухо-
ненко со своей черешенкой. Не отсюда ли и пошло по всей стране  расшаты-
вание устоев?
   А во-вторых, по первым трем частям - сколько ни видел -  все  как  на
подбор:
   гвардейцы! Матушка-императрица - любого бы в полковники, за один вид!
Черт его знает, здесь буксую: как это получается? Ведь при таких  статях
- только свистни
   - шалавы гирляндой нацепятся. Да, может, как раз поэтому: не привыкли
к отказам.
   Так что публичные дома, конечно, дело  нужное  и  полезное  (всё  ле-
гальное лучше нелегального: бляди, гомосеки, коммунисты) - но не  снимут
они проблему.
   Насиловали и будут насиловать.
   Провоцировать не надо, вот что, девчата. Ну, и там  -  каратэ,  у-шу,
каблуком по яйцам - осваивайте потихоньку. Только не увлекайтесь  черес-
чур. Все-таки мужики - это условный противник, не враг номер один.
   Кстати, как у древних было с этим? - А у них не стояло  так  остро  в
мирное время.
   Да-да, 117-я - обратная сторона женской эмансипации. Посеешь, как го-
ворится, ветер...
   Ничего, бабоньки. Скоро мы сопьемся все, сами же будете  ностальгиро-
вать:
   - Вон, деды ваши - никаких эректоров, силком, бывало,  брали,  кипела
кровь!
   Богатыри - не вы!
   XXVII Раньше думал: люди не добрые и не злые, а такие, какими их зас-
тавляют быть.
   Потом понял: это меня так заставляют думать. А вот управленские  чины
с непоколебленным марксистским мировоззрением так и уверены, что зэк при
каждом удобном случае должен жрать собак, пить одеколон и заниматься ак-
тивным гомосексуализмом. Бытие заедает сознание.
   Но не все так просто, увы. Что, если пассажир вегетарианец?  Аллергия
на одеколон? И, наконец, не стоит у него на юношей? (Случаются такие ка-
зусы.) Нет, ни о какой табула раза не может быть речи. Конечно,  опреде-
ленным усилием можно в себе подавить врожденное отталкивание - или пред-
расположение, но это будет внутреннее усилие. Обстоятельства  ничего  не
решают.
   Но вернемся к собакам. Верхний склад - не нижний, из деревни гуляш не
подманишь.
   Приходится самим разводить. У Геши в будке  подрастали  трое:  Альма,
Малыш и Мишка
   - все разной беспородности, но одинаково умилительные.  Воспитание  -
по избытку досуга - я взял на себя и оттого лучше знал их природные  за-
датки. Первый шаг - приучение к опрятности. Едва щенок напустит лужицу -
его следует повозить в ней мордой и выкинуть за дверь. Малышу потребова-
лось четыре урока, Альме - три.
   Мишка же все понял с первого раза - так началась наша дружба.
   Я не ошибся в нем: не было пса умнее Мишки в вишерогорском леспромхо-
зе, а может, и во всем Красновишерском районе! По экстерьеру же - что-то
среднее между лайкой и овчаркой, черный, с белоснежным жабо -  красавец!
(Толян бы причмокнул:
   сторублевый малахай, как минимум!) Только Мишку - когда он чуть  под-
рос - я брал с собою на прогулки, с ним ходил принимать у других бригад;
однако он свою привязанность делил строго поровну между  мною  и  Гешей.
Как определил, что Геша - бригадир, - не могу сказать. Но  всех  прочих:
сучкорубов, огребщиков, тракториста с чокеровщиком - щенок  игнорировал.
Однажды мы с Гешей, разойдясь метров на пятьдесят, стали хором  звать  к
себе Мишку - жестокий эксперимент, но хотелось выяснить: кто же для него
главный? Кончилось плачевно - в буквальном смысле: стал припадать на жи-
вот и рыдать - только что слезы не катились. После чего мы сошлись  еди-
нодушно: этот - не мясной.
   Видимо, Мишка угадал наше решение, потому что начал сторониться Альмы
и Малыша, я бы сказал - слегка презирать.
   Сойкин, забредя как-то, полюбопытствовал огульно:
   - Ну что, скоро котлеты из них?
   Наверное, именно тогда всех людей в форме Мишка  зачислил  во  враги.
Это обернулось роковым исходом для лесных собак, и я  не  одобряю  такой
юношеской горячности. Знай про себя, что ты не мясной, но  ведь  на  лбу
ничего не написано, а человеку в форме свойственно ошибаться - еще древ-
ние подметили.
   Впрочем, и Альма, и Малыш были по-своему очаровательны. Малыш -  при-
хотливая помесь таксы с ротвейлером (хотя ближайшие таксы и ротвейлеры -
за шестьсот километров, в Перми) - приземистый, кривоногий, мускулистый.
Альма - тонкомордое субтильное существо, буря эмоций, море  любви  -  ко
всей бригаде без разбора.
   Утром - первая мчалась навстречу - и не  выдерживала  напора  чувств,
шагов за десять валилась на землю, пела, кувыркалась, снова  вскакивала,
неслась. К нам специально приходили - посмотреть на цирк. Была,  правда,
у нее малосимпатичная привычка: обожала говно подъедать.
   - Это ей витаминов не хватает, - уверял Ваня Щелкунов.
   Но и в зеленую пору, в таежное многотравье  -  продолжала  извращенно
гурманствовать, несмотря на все окрики и пинки. Вероятно, и Малыш был не
без греха, но того выручала мужская сдержанность - никогда не  лакомился
на глазах.
   Мишку же - стоит ли говорить - навсегда отвратило первое "Фу!" На лю-
бое повышение голоса он реагировал мгновенно: если ты стоял - подбегал и
утыкался в ноги, если сидел - клал тебе лапу на плечо и норовил  лизнуть
в щеку. На прогулках постоянно загонял на дерево белок,  поджидал  меня,
сперва удивлялся моему охотничьему равнодушию, потом  уже  просто  бежал
дальше: дескать, я знаю, мы не на охоте, но мое дело - поднять белку,  а
как с ней быть - решай сам...
   Первым съели Малыша. Любовь, любовь погубила парня -  вполне  бы  еще
мог месяца три радоваться жизни, нагуливать вес. Но в конце мая  он  уже
достиг половой зрелости (все метисы более ранние в этом отношении). "Ки-
пит и стынет кровь", - так сказал поэт о злосчастном состоянии, побужда-
ющем убегать на другие делянки в поисках приключений (у Альмы еще не бы-
ло течки). Первая самоволка длилась три дня, другая - неделю. И никто  в
бригаде не был против любви, беспокоило вот что:
   запросто могли нашим Жуаном пообедать посторонние, чужие люди. А  до-
пустить такое
   - значило свалять дурака, даже хуже - сделаться мишенью тайных насме-
шек. В лесу
   - за отсутствием развлечений - процветал нелегальный спорт: сманить и
заколбасить соседскую собаку. Открыто - по джентльменскому соглашению  -
делать этого было нельзя, но тем упоительнее триумф!
   И вот вернувшегося исхудалого Малыша  зачокеровали,  привязали  возле
будки, - с тем, чтобы вечером объявить приговор. Мишка  сразу  догадался
об участи друга детства - и ушел в лес. А жизнерадостная  Альма  прыгала
вокруг, приглашая разделить ее восторги. Но Малыш был хмур  и  задумчив.
Первый раз на веревке - это должно что-нибудь значить. И значить  недоб-
рое. Потом - эти взгляды, эта отчужденность в лицах... Да, часа  за  два
до эшафота Малыш обо всем догадался. Но перегрызть веревку  и  спастись,
видимо, посчитал ниже своего достоинства.
   Последние два часа жизни он только скулил и подвывал, иногда поднима-
ясь до душераздирающих нот. Посильнее "Фауста" Гете - по крылатому выра-
жению. Нет, не сумел умягчить судьбу - но и не затем ведь  мы  воем,  не
всё так утилитарно в мире.
   Ведро с Малышом Геша поставил в ручей, подбежавшая Альма отказывалась
верить своему носу: пахнет приятелем, но что это - вместо? Однако - при-
шелся по вкусу:
   умяла требуху, облизнулась. "Двое стали одна плоть" - эх, слабый пол!
Ничего святого для вас...
   ХXVIII Что ж, Малыш пал жертвой страстей - не худшая доля.  Альму  же
подвело женское пристрастие к собственному отражению. Неподалеку, в  ло-
гу, ручей разливался зеркальной гладью - и там, мордой вниз, Альма прос-
таивала часами, иногда торкая лапой поверхность и отскакивая от помутив-
шегося образа.
   Боюсь, не только я наблюдал эту сцену, потому что однажды  не  верну-
лась и под вечер. А когда не выбежала встречать нас на следующий день  -
стало ясно:
   сварили.
   В Гешиной бригаде, по понятным причинам, Альму уже давно исключили из
будущего меню, то есть лишились ребята не калорий, а любимицы. И  потому
решили дознаться
   - кто? Дело почти безнадежное, если только  не  наткнуться  на  явные
улики: шкуру, голову - но ведь никто не оставит возле будки такое  пале-
во. Да и найди нехристей
   - что им предъявишь? Ну, поймали, ну, съели - так ошейника ж не было,
кто ее знает - чья? Словом, Геша с Ванькой только переругались со всеми,
пригрозили зарубить по выяснении.
   Но даже этого не исполнили, когда все-таки всплыло случайно. По пьяне
проговорился сучкоруб соседский: бражничали они, а занюхать - только му-
равьи. (В банке всегда их на дне - слой, наползают, пока зелье доходит.)
Вот и предложил кто-то: дескать, знаю, тут рядом - возле ручья - мировой
закусон бегает...
   Ванька, правда, сначала собрался щитом трелевщика  будку  им  сковыр-
нуть, но остудили его, уладили полюбовно, на бражке же и сошлись.
   Хоть за Мишку было спокойно - этот чужим никогда бы не дался.  Однако
беда не приходит одна: нанесло в лес полковника Броуна,  начальника  Уп-
равления.
   Неизвестно - поохотиться он приехал и заодно  заготовку  серебрянскую
посмотреть или наоборот - но ни то, ни другое ему не понравилось  нынче.
К нашей будке он подошел уже в хорошем градусе самодурства, Сойкин сзади
семенил. Геша с пилой возился - не заметил.
   - Так, почему не в пасеке?
   - Норма есть уже, гражданин начальник.
   - Норма! Газеты читаете?
   - Редко, гражданин начальник. Некогда.
   - Замполит ваш плохо работает. Ускорение сейчас. Не щадя себя. О нор-
мах забыть.
   Понятно?
   (Да, менты так тогда трактовали: хлеще,  мол,  погонять  надо,  гайки
закручивать.)
   - Понятно, гражданин начальник. Сейчас звездочку поменяю - еще подва-
лю.
   - А это у тебя что? - на Гешины ноги. Тот босиком,  сквозь  грязь  на
одной ступне
   - наколка: "Куда идешь?" - Что на левой?
   Геша правой пяткой расчистил сакраментальное: "А вас ебет?"
   - Фамилия?
   - Гончар.
   - Выжгешь. Проверю.
   - А можно, я лучше носки наколю?
   И тут Мишка подбежал, обнюхал полковничьи сапоги с  ворчанием.  Броун
слегка пнул его в морду - хорошо, я фукнуть успел,  но  все-таки  рыкнул
Мишка, ощерился.
   - Откуда собаки в лесу? - Сойкину.
   - Да это... не знаю...
   - Развели псарню. Еще раз увижу - пеняйте на себя.
   Этим же вечером специальным рейсом Сойкин с молдаванами гонял в лес -
отстреливать друзей человека. Шесть штук положили - дело немудреное, со-
баки сами подбегают.
   Но Мишку мы увезли в деревню, пристроили в одном дворе -  пока  гроза
минует.
   Навещали ежедневно, подкармливали. И вот - на что уж умный  пес  -  а
никак не мог понять происшедшей перемены. Ничего не жрал  почти,  шерсть
потускнела, бока запали. А как объяснить? Наверное - навещать не  следо-
вало, тогда бы привык к новым хозяевам, смирился. Но мы-то  рассчитывали
забрать через месяцок. Вот и довели бедолагу.
   Утром бригады везут в лесосеку, машина мимо двора - Мишка в крик, ме-
чется.
   Вечером обратно - то же самое. Недели две так прошло - и в один прек-
расный день
   - всё: молчок.
   Ну, успокоился, значит, - нам с Гешей даже обидно стало. Говорят, со-
баки годами тоскуют - фуфло оказалось.
   Нет, не фуфло: повесился Мишка - вот и молчал.  То  есть  утром,  без
воя, сиганул через забор. Перепрыгнуть - перепрыгнул, да так и  завис  -
веревка-то удержала.
   Не надо было на такой длинной привязывать! Мне  иногда  подумывается:
не рассчитал ли он все заранее? Ведь мог же  перегрызть,  невелика  хит-
рость!
   Впрочем, так и лучше: рано или поздно все равно бы зарубить пришлось,
чтоб менты не застрелили зря.
   XXIX Сплав начался как всегда, когда вода стала  спадать,  -  всё  не
поступала команда из Управления. Начинать же по своему  почину  в  нашей
системе не принято - сверху виднее. Серебрянка неправдоподобно разбухает
на считанные дни, потом стремительно мелеет - и Гешину  бригаду  бросили
на проплав: почти посуху доволакивать застрявшие баланы до Вишеры.  Это,
в общем, задача выполнимая (для зэков нет невозможного),  но  все  равно
миллионы кубов не доплывают по назначению.
   И у Вишеры, и у Камы дно в несколько слоев устлано топляком.
   Наверное, отдаленное потомство, исследуя русла наших пересохших  рек,
примет их за дороги и подивится: смотри, как мостили древние! Не  жалели
трудов! И наверняка извилистость изучаемых трасс  вызовет  бурные  споры
археологов: что было в этом - подлаживание к рельефу? Экономический рас-
чет? Особенности национального менталитета?
   И только мои записки примирят сцепившихся интеллектуалов. Нет, мы  не
мостили дороги! Мы сплавляли лес. Но дороги у нас все равно кривые - ра-
но помирились, продолжайте дискуссию.
   А вот мне перекинуться не с кем. Гарик в Вишерогорск укатил по делам.
Игорек на сплаве. В лесу всего две бригады оставлено - и я при них. Бро-
жу по вырубам, созерцаю весну. Плохо, что не присесть толком - на  земле
сыровато, а пни все в соку, прилипаешь. Еще  зимой  деревья  спилены,  а
корни качают, качают кровь - завидное свойство!
   Хоть и выруба - а повеивает жизнью. Вон, две влюбленные  бабочки  ис-
полняют знаменитое "крылышкуя", причем кавалер с элегантной небрежностью
копирует пируэты партнерши... Но что бабочки! - Такая пора:  щепочка  не
щепочку вспрыгивает.
   Это Геша недавно на разводе обобщил философски. Поводом, помню, Орлик
стал, полуслепой коняга, всегда мирно пасшийся по утрам возле  штаба.  А
тут - коров мимо него пастухи погнали. И вот -  кто  бы  мог  ожидать  -
встрепенулся старичок, напрягся, вывалил свою благодать чуть не до  зем-
ли, заржал...
   - Орлик, делай! - это зэки, в двести харь, почти хором.  Даже  коровы
приостановились - а вдруг повезет? Но, видно, мы своим  криком  спугнули
вдохновение: втянулась колбасятина, Орлик - снова за травку.
   Потом еще до самой лесосеки мужики обсуждали: а что, может конь коро-
ве задуть?
   Или это так Орлик - сослепу понтанулся?
   Не нашлось авторитетных специалистов, и я до сих пор в  неведении,  а
интересно же, правда. "Что положено Юпитеру - не положено быку" (ну, ко-
ню - неважно) - ведь несправедливо! То есть человек  разумный  козу  или
свинью кроет ничтоже сумняся, а у братьев меньших, значит, табу?  И  для
Орлика корова, как для меня педераст, - ну, никак не объект  вожделения,
наотрез?
   Может, и к лучшему, конечно. Еще лошадей рогатых не хватало. Или  бы-
ков с гривой.
   Кстати, в Африке, наверное, было не так строго - хоть на антилопу гну
посмотреть. Да африканцы вообще ребята разнузданные. В нашей общаге,  от
Герцена, конголезец один, по-моему, только вахтершу не  прописюнил,  так
той за семьдесят, ветеран партии, - это остановило, наверное (что  вете-
ран).
   Замечаю: сносит уже мечту в родные края - от бабочек до  Герцена  до-
петлял, - скоро на волю, можно расслабиться! Раньше, когда больше  полу-
тора оставалось, - никогда бы себе не позволил.
   В письмах, между прочим, все наперебой -  сокурсники,  преподаватели:
ну, когда тебя ждать? (Хотя мой срок знают в точности.) Так и  подмывает
в ответ: да вот уже, в носу доковыряю - и пойду такси ловить.
   Но - сдерживаюсь, объясняю  вежливо,  мол,  здесь  -  такой  принцип:
раньше сядешь - раньше выйдешь. Раз уж затянул с посадкой до двадцати  -
теперь ждать приходится.
   Вот если бы в восемнадцать догадался - уже бы дома  был.  Впрочем,  в
восемнадцать я бегал резвее - и терпилу своего наверняка  бы  догнал.  И
тогда - неизвестно, уложился бы в пятак или  на  червонец  наколобродил.
Запутанная математика, лучше не вдаваться. Как сложилось, так  и  сложи-
лось - от добра добра не ищут.
   ХХХ Кстати, только срок отбывая, понимаешь, почему так мало маяков  с
того света.
   Ведь казалось бы: столько близких уходит - ну отчего не заслать  вес-
точку?
   Случается, конечно, я не сказал, что нет совсем, я говорю - мало. Тут
- полная аналогия: сидишь с человеком душа в душу, годами не разлей; от-
кидывается он - и молчок. Хотя обещал клятвенно: письма на  командировке
наравне с пайкой по важности - по себе же знает.
   Будь наши срока по пятьдесят-шестьдесят лет - никто б и не верил, что
воля есть, любая ксива за фальшивку бы катила. Думали бы: так,  ментовс-
кие выдумки, чтоб контингент посмирней сидел, без резни повальной... Да,
слишком разные миры.
   Спроси у рецидивиста - всегда услышишь: на волю вышел - будто не  си-
дел, в тюрьму возвращаешься - будто на воле не бывал. Ну? Прямая  парал-
лель: рождаемся - небесное отшибает, неужели и умрем - будто не жили по-
кажется? Но ведь зачем-то же был и срок, и жизнь?  Не  для  исправления,
ясно. Звонок - независимо, успел ты исправиться или нет. В общем, темное
дело - зачем нас рожают, зачем нас сажают.
   Потому и не могу я смириться: как это - будто не сидел? Сидел. Но пи-
сем и я по освобождении не писал. (Только с поселения - в зону. Тоже  на
сопоставления наводит.) Позвонить кому просили - позвонил,  а  черкануть
ребятам в Серебрянку - так и не удосужился. Вернее, нет, вспоминаю: зас-
тавил-таки себя, выдавил страничку (начиналось: "Дорогие мои"), но  кон-
верт купить, отправить - закрутился, забыл, а потом  как-то  ни  к  чему
стало, не скребло на душе. Так что просить уходящих привет передать, за-
молвить словечко на небесах - можно, исполнят,  а  откликнуться  -  нет,
пусть и не обещают.
   Между тем разгорелось уральское лето - жуткий сезон: тридцать пять  в
тени, а гнуса! Недели две что-то запредельное творится -  порою  хочется
руки на себя наложить. И наложил бы, ей-богу, одно удерживает: в аду та-
кое на постоянку, лучше уж здесь потерпеть.
   Таежная природа - непуглива, доверчива (деревья-то, наверное,  загодя
криком кричат - но нам не слышно) - и платится за это. Вот у дороги  ку-
ропатка с выводком, - подхожу - и не думает удирать. С двух шагов метнул
фофан (всегда с собой, это ж моя постель) - накрыл пару курчат, взял од-
ного. Зачем? А, думаю, посажу в будке под каску чью-нибудь - в  жару  не
работают в касках: сварится башка. Так и сделал. Мужички из пасеки прип-
лелись, чифир стали организовывать - тут каска на столе, хвать  -  а  из
под нее - шорх! Геша чуть бычок не проглотил.
   Нам-то весело, а курчонок обгадил все кругом  с  перепугу.  Отпустили
его, конечно, но - добежал ли до мамки? Вряд ли. Вот так  пошутишь  -  и
десять лет мучаешься, гадаешь, - лучше бы в суп его кинули.  Между  про-
чим, за два года в тайге один раз только дичи  отведал.  Гарик  тетерева
принес - отпугнул ястреба, когда тот закогтил уже. На всю бригаду смешно
делить: там, если общипать, с кулак тушка.
   Посоветовал Гаринча где-нибудь в сторонке в глине запечь, с  перьями.
Дескать, потом снимаешь глину - на ней все и остается. Черт его знает, у
Джека Лондона он это, что ли, вычитал. Но я  поверил,  как  всегда,  что
знает из собственной практики.
   - Давай, Ленчик, займись, я вернусь через часок - пообедаем.
   Добро. Для начала я сам больше, чем тетерев, в глине обвалялся  -  не
прилипает она к перьям, пусть Джек не выдумывает. Потом плюнул,  запихал
в золу грязный комок: что-нибудь да выйдет, горячо не сыро.  Раскапывать
вернувшемуся Гарику предоставил, его же рецепт. Оглядели обед: голова  и
крылья обуглились, ножки даже не вспотели.
   - Наверное, золы было мало.
   - Да. Или дрова не той формы, - это я съехидничал.
   Но неунывающий Гарик, отряхнув деликатес, отнес его в  столовую  (ва-
гончик, за два километра) и довел-таки до победного. Правда, без экзоти-
ки, в банальном бульоне.
   Не помню, что там было на вкус: если, как ребята уверяют, собачину от
баранины не отличить, то дичь от курятины -  тем  паче,  пожестче  разве
что. Вкус - это дело воображения, на девяносто процентов.
   Вон этапники, паразиты, даже кошку нашу съели, Мусеньку-душечку, -  и
ничего, не поперхнулись. Толстенькая была, пушистая, ласковая  и,  глав-
ное, сама нас приручила. В подполе барака много кошек жило, но совершен-
но дикие, - так шикнут на тебя  -  дрожь  берет.  И  вот  Муська  -  од-
на-единственная - не могла без людей.
   Наша семейка (я, Гарик, Игорек) утром за кофейком - Муська  четвертой
садится, потершись обо всех предварительно. Не  привередничала  никогда:
печенье даешь - схрумкает, кильку в томате - и жестяночку вылижет, а  от
заушного почеса - кончала просто, натуральный оргазм, все  симптомы!  Не
уследили мы, не уберегли - но не с собой же в лес ее было таскать. Этап-
ники - лютый народ в смысле пожрать (по себе прекрасно помню, так я  еще
не с голодной зоны приехал), денег нет ни у кого, вот и злодействуют.
   ДПНК нарядил майский этап картошку сажать - потом  удивлялся,  идиот:
почему это не взошло ничего? Ведь своими  глазами  видел:  закапывали  в
землю. Ну, правильно, они закопали - и не  поленились,  палочкой  каждое
захоронение отметили. И той же ночью, на китайский манер,  собрали  уро-
жай. И вроде всем ясно: аванс надо давать, зачем на эксцессы  провоциро-
вать. (Впрочем, у офицеров - ни собак, ни кошек, ученые уже.) Но беда  в
том, что Серебрянка - перевалочный пункт, и первую неделю
   - неизвестно, дальше пассажир поедет или  здесь  осядет.  (Из  нашего
этапа только я и остался.) А чужака авансировать -  потом  не  расхлеба-
ешься с финансовой отчетностью.
   Да, все и всех можно понять - но Муську все равно жалко, до слез, как
Муму.
   XXXI Серебрянка начинает свой бег из поганых болот, в которых не  ла-
зил - и не советую. Поросячьими завитками дозвенивает до Вишеры, та  уже
солидно вкатывается в Каму, но вот потом - запинка. Местные патриоты по-
лагают, что Волга в Каму впадает, а не наоборот. И "Волга впадает в Кас-
пийское море" - для них совсем не трюизм, а спорное утверждение, тем бо-
лее - в озеро, а не в море, строго говоря.
   Но в любом случае все было бы скучно и пресно  без  Беломора  и  Вол-
го-Дона.
   Привил-таки Отец народов нашу Серебрянку к мировым океанам.  Так  что
мы жарким июльским полднем как бы сразу в четырех плещемся.
   В детстве - захожу с папой в парк:
   - Это настоящий лес, пап?
   - Настоящий.
   - А докуда он? До Москвы? - мне, четырехлетнему, Москва - предел  во-
образимой удаленности.
   - До Москвы.
   Сам знал, чувствовал, что так, но со взрослым авторитетом - надежнее.
   Захватывающая соединенность - посредством однородной стихии - с краем
света.
   Если и дальше - все лес да лес - то считай, что уже в Москве. Горжусь
собой.
   Большой путешественник.
   А к тридцати - и внутри себя так научился: чуть в духе - считай,  что
в Боге, благодать! Только папы нет уже, чтоб поддакнуть авторитетно. Хо-
рошо католикам - не сиротеют.
   Выскакиваем из ледяной Серебрянки по двое. Пока один одевается - дру-
гой лапником машет вокруг - иначе слепни, шершни вмиг растерзают: тучами
на мокрое. Есть еще такие - с  хитиновой  шпагой  сзади,  длиннее  себя.
Мы-то думали - жало, но знаток разъяснил: яйцеклад, чтоб  шкуру  коровью
прошибать. Причем взрослая корова выдерживает операцию, а телки от  боли
- аж с копыт долой. Ужасы какие. Чего только природа  не  выдумает  ради
яиц этих.
   Возвращаемся на магистральную, стало быть. О - Виталя катит из  Више-
рогорска.
   - Ленчик, садись!
   До дома с километр всего, но почему не прокатиться, тем  более  давно
не виделись, не базарили с Виталиком - разметала судьба.
   - Тебе от Сереги привет, встретил его сегодня.
   - Спасибо. Как он, устроился на работу?
   - Да в гараже у них.
   - А Римка? Всё на заправке?
   - Нет, в конторе теперь. На заправке обе новые.
   - Почему обе? А Эля?
   - Так Эля повесилась. Ты не в курсе, что ли?
   - Нет, откуда. Давно?
   - Дней пять. Уже схоронили.
   - А чего она?
   - Та-а... Разное базарят.
   - Римка-то должна знать.
   - Должна. Да какая разница.
   В общем, интерес, конечно, чисто академический. Но все-таки - не каж-
дый день молодая девка в петлю, это же не наш брат, сильный пол, неврас-
теники.
   Наверное, с неделю я осколки собирал, чтобы составить картинку. Ниче-
го потрясающего в результате, можно было и не корпеть. Оказывается,  Ма-
кокин, сердцеед лихоусый, отрекся от авторства, не поверил то есть,  что
Элька именно от него забеременела. И, с одной стороны, безусловно -  га-
рантий никаких, уж больно продуваемо Элькино рабочее место, на семи вет-
рах. Но, с другой стороны, я еще с гаражных времен знаю: наши водилы, во
всяком случае, там не паслись. Из непростых  ситуация,  тяжело  пришлось
Андреичу. А может, он заранее решил:
   обернется ответственностью - брэк, как в море корабли. Ментовская ду-
ша - потемки. За одно ручаюсь: потухшего взора, обвисших усов - не  было
после Элькиной смерти, как раньше похохатывал баритонально, так  и  про-
должал.
   Нет, с Макокиным все ясно более-менее. Но вот Эля... Вешайся, на здо-
ровье - но роди сначала, вырасти спиногрыза - зачем за него решать.  Ка-
кой-то здесь недогляд у природы. Баба на сносях должна Лейбницем  прони-
каться: все к лучшему в этом лучшем из миров. Безоговорочно. Пессимизм -
по нашей части, по мужской. И то для вольных только (то есть худшей  по-
ловины). Зэкам упадничество претит. Даже опустить могут декадента.
   Впрочем, я не сужу, может, ты и права, Эля: ну его  к  дьяволу,  этот
мир. Хватит плодиться и размножаться. Ишь какой хитрый: заповедь дал,  а
с алиментами сами, мол, разбирайтесь. О рогохвостах - и то больше  забо-
ты.
   XXXII Два раза в жизни я испытал чувство оцепенелой безнадежности. То
есть когда вот он - конец, а тебе уже все равно:  то  ли  нет  сил  рып-
нуться, то ли чувствуешь - бесполезно. Оба  раза  на  поселке,  конечно.
Здесь-то где же? Даже, помню, в 91-м, на баррикадах, мясом против железа
(как предполагалось) - только весело было, азартно.
   А вот когда елка тридцатиметровая на меня падала - это проняло. Гарик
однажды учил, как определить: пришлепнет тебя хлыстом  или  нет.  Стано-
вишься спиной к дереву, смотришь себе между ног - если макушку  видно  -
порядок, можно не отбегать. Действительно, безошибочный способ. Но целый
день жопу кверху не будешь задирать - смешно да и некогда.  Лучше  всего
просто не лезть на делянку, но квело же в будке,  хочется  кровь  разог-
нать. И вот - то к вальщику пойдешь, то к трактористу.  К  сучкорубам  -
нет, этим не поднимая головы махать приходится, мои праздные  упражнения
их только бесить будут. Ну, и подвернулся-таки под елку, Геша их  быстро
чикает.
   Два эти измерения: горизонталь и вертикаль - как-то не соотносимы, на
земле все короче оказывается - оптический обман. Но, стоя  под  падающим
деревом, этого не успеваешь сообразить. Говорят, в последний  миг  жизни
вспоминаешь ее всю - не подтвердилось, было только безразличие - от бес-
силия: убьет так убьет.
   И такое же точно - когда от медведя убегал. Они, медведи, в это  лето
обнаглели небывало - старожилы не  припоминали  подобного.  На  северном
Урале две породы:
   крупные и помельче, муравейники - думаю, просто недоросли.  (Очарова-
тельный этот анекдот: гризли? - нет, душили.) Насчет борьбы так и не вы-
яснил, но ни те, ни другие - не людоеды. Но это пусть зоологов  утешает.
Когда медведь целый час вокруг заглохшего погрузчика ходил,  Гриша  Гай-
нуллин даже на помощь звать боялся.
   Чтобы услышали - надо дверцу приоткрыть, а зачем медведю  знать,  что
она открывается? Так и сидел, любовался на Потапыча. Наверное, этот же и
в столовую лесную залез - утром, еще до приезда бригад.  Разворотил  там
все, набезобразничал. Повар наш, Миша-узбек, все не верил, что настоящий
тезка хулиганит - и кости не зарывал. Однажды только приехали, чифирнули
- слышим:
   кончают кого-то. Верещит, в ультразвук обрываясь.  Похватали  топоры,
мчимся - от столовой крик. Миша и орал.
   - Что такое?
   Тот белый-белый  (интересно,  негр  может  так  побледнеть?),  только
пальцем тычет, голос сорвал. Наслежено возле вагончика - будто  тут  все
три приходили, прямо из сказки. Но нет, выяснилось -  один  был,  просто
долго, по-хозяйски топтался, осматривал, вынюхивал. Нашел помойку, кость
оттуда вытащил, покрупнее, встал на задние лапы и в воздухе ею  помахал.
Как раз все это  время  Миша  визжал  предсмертно,  на  ступеньке  перед
дверью. Замок открыть еще не успел, а при виде Топтыгина - руки  уже  не
слушались.
   - Он мне, наверное, показать хотел: вот, больше ничего не  беру,  за-
молчи.
   - А быстро мы прибежали, правда, Миш?
   - Нет. Долго. Очень долго. - По бесстрастному счету  три  минуты,  не
больше.
   После этого местный медвежатник (не по фене, а натуральный)  выследил
нахала и завалил. Тушу в зоновскую столовую привезли, я филе купил,  ки-
лограмма три - еле сожрали. Очень вкусно, но хранить негде - в два  при-
сеста пришлось умять.
   Однако это оказался не единственный в округе, другого пастухи видели,
а вскоре и я наткнулся.
   Дело в том, что если до делянок было не больше пятнадцати  километров
- я ходил на работу пешком. Вставал часиков в десять и,  кофею  выкушав,
не торопясь - грибки, земляничка - топал на свою  площадку.  Как  раз  к
обеду приходил, когда уже есть что принимать. Все менты, кроме молдаван,
на мой режим дня сквозь пальцы смотрели, дежурство же  Доноса  и  Гроссу
для меня всегда кичей заканчивалось.
   Сутки с выводом, то есть одну ночь всего - чистая проформа, но и вов-
се игнорировать молдаванские докладные ДПНК не мог. У меня же были  свои
причины не ездить на машине, и я безропотно шел ночевать  в  ШИЗО,  если
присуждали.
   В конце июля вылез хороший слой красных (только  почему-то  с  белыми
шляпками) - тем более глупо упускать: не такой уж у нас  разносол,  даже
рентгеновские посылки учитывая. Хотелось прочесать осинничек вдоль доро-
ги, уговорил Гарика, вместе отправились. Действительно,  урожайное  мес-
течко оказалось: чуть ли не на каждом метре по семейке  (я  иногда  себе
рай таким представляю). Гарик по гребешку холма, а я внизу - режем,  ув-
леклись, даже не перекрикиваемся. Да что перекрикиваться - и разогнуться
некогда! Так я чуть башкой в медведя и не вперся. Чудом за полметра гла-
за поднял. Взглянули друг на друга в упор, по-мужски, и я -  бочком-боч-
ком - на дорогу. Тут заорал только:
   - Гарик! Гарик! - больше ничего, но экспрессии вложил достаточно. Га-
рик мне потом сказал, что понял все без разъяснений.
   То есть он поверху, я понизу, посрамляя Гиннеса, стометровку рванули.
И здесь опять накатило на меня: чувствую - не могу в таком темпе больше,
догоняет меня косолапый или нет - не могу, всё. Пусть терзает.
   Остановился, оглядываюсь - на том же месте, где я на дорогу выскочил,
- голова из кустов торчит, смотрит на меня. Даже печаль во взоре мне по-
чудилась, хотя не ручаюсь с такого расстояния. Гарик, бурно треща,  ссы-
пался по склону, задыхаемся оба, хохочем.
   - Грибы-то не растерял?
   - Какие грибы, Ленчик! Я так перебздел - чуть прямую кишку  не  поте-
рял, а ты - грибы!
   - Чего перебздел-то? Ты ж далеко от медведя был.
   - Так ты бы свой крик слышал... Это меня в Судный день будить будут -
таким криком.
   И до вечера я потом радовался и грустил. Так чудесно это  вплавленное
в память:
   взгляд в упор и круглая башка из кустов, а печально - что да,  лучший
мир впереди, и все там прекрасно - верю и уповаю, но вот такого: стремг-
лав от зверя
   - и в хохот: спаслись! - не будет уже. Это - чисто наше, земное. Нем-
ножко жаль небожителей. Нет, не как Муму - но все-таки.
   XXXIII Единственно правильное отношение ко времени: оно должно скорей
пройти. Не какою-то частью, а целиком, без  остатка.  Высшее  обетование
нам: "Времени уже не будет", - за что и люблю Апокалипсис.
   Невыносимо же, чудовищно представить: дление, дление, дление -  неиз-
бывно, без конца. Но пока сидишь - обманываешь себя: мол, там, на свобо-
де, - другое время, благое, драгоценное. Чепуха. Не надо  обольщаться  -
ничем оно не лучше тюремного.
   Ну, свобода. Обертка из золотинки - а внутри? Становишься непоправимо
вольным:
   вмиг слетает зэковская беспечность, добродушие.  Разучиваешься  радо-
ваться нормальным радостям: хорошей делянке, письму, летящим дням... Де-
лаешься расчетливым, озлобленным хамом  -  как  все  кругом.  С  волками
жить...
   Да, вот прозвенит у каждого - и располземся по своим норам,  выводить
потомство, недолюбливать друг друга: русоволосые - узкоглазых,  хохлы  -
москалей, все хором
   - евреев (эти даже среднеазиатам ухитрились на нерв наступить). Отто-
го я, зайдя в лесную столовую, и любуюсь букетом: Гриша Гайнуллин, Кажу,
Ара,  Кацо,  Миша-узбек  (Таш-Мухаммед,  вроде,  по  паспорту)  -  будто
чувствую: осени поздней цветы запоздалые, никогда нам больше не  то  что
повоевать плечом к плечу, но и посидеть вместе не придется.
   Тогда еще даже прибалты всерьез не  гоношились,  но  предвидеть  было
нетрудно: с антиалкогольной кампании началось - значит,  далеко  зайдет,
добром не кончится.
   Одно дело - ходовую протянуть у развалюхи, другое - с горы  ее  толк-
нуть. Конечно, повыскакивают все, дураков нет. Не ждать же,  когда,  как
Лебедиха, мордой в грязи захлебнешься.
   Интернационал наш семейную жизнь обсуждает. Гриша недавно женился  на
местной, вот и зацепились языками, высказываются поочередно.
   - Я вам сейчас свою покажу, - это Миша, полез в карман. Смотри-ка,  и
в лесу с собой. - Вот. Это третья у меня. - Показывает хмуроватую узбеч-
ку, под сорок.
   (Мише за пятьдесят.)
   - А с теми-то что, развелся?
   - Зачем развелся? У нас это нет, крепкая семья. Умерли. Раком болели.
Жизнь тяжелая.
   На Мишиной морде, даже после шестеры лагерной, - следы былой холенос-
ти.
   - Когда эта умрет - хочу на русской жениться.
   - Она еще тебя переживет, не загадывай.
   - Нет. Ей двадцать пять уже. Больше десять лет не продержится. А  мне
шестьдесят два будет - зачем умирать?
   - Думаешь, русачки покрепче?
   - Да. Хорошие женщины, не ленивые. Я хочу свое  дело  иметь  -  русс-
ко-узбекская кухня, будем людей кормить.
   Здесь мы покивали - что да, то да, готовил Миша  здорово.  Предыдущий
повар, грузин (не Кацо, молодой обалдуй), не утруждал  себя  рецептурой.
Покупал в поселковом магазине свинячью башку, сало из нее вырезывал  ку-
биками и в кипяток бросал - готов супешник. И  хавали  мужички!  Жиринки
плавают - стало быть, законная бацилла. А на второе  -  рожки  или  яйца
вкрутую. Так бы и самозванствовал, душегуб, но нарвался на Гешину брига-
ду.
   Приехали как-то ребята на тракторе, не поленились - из чистого  любо-
пытства. Я-то их разбаловал, изнежил: такие харчо каждый  день  в  ведре
импровизировал от нечего делать - сам на себя  удивлялся.  До  тюрьмы  и
яичницу не умел толком, откуда взялось?
   Отведали мои гурманы свинячьего кипятка, ковырнули склеившиеся  рожки
- и полезли обратно на трелевщик. Повар не обиделся, но деньги  потребо-
вал: у него на полтинник все меню скалькулировано. А  вот  этого  делать
было не надо. Тем же вечером подправили ему Геша с Ванькой носовую  гор-
бинку и пообещали назавтра его собственные яйца сварить - тогда, мол,  и
заплатят по полтиннику. Тут, видно, горская гордость взыграла в парне  -
такое хозяйство всего в рубль оценили! - утром  ломанулся  к  техноруку,
перевелся в сучкорубы.
   Но Мишина карьера тоже не с роз началась.  В  первый  же  день  решил
блеснуть, потрясти публику и - сверх  программы  -  соорудил  беляши.  И
впрямь в лесу что-то невиданное! Пустил по себестоимости: реклама важнее
прибыли, - тридцать копеек штучка. Геша же с Ванькой наводили порядок  в
системе общепита - как раз после альминой истории было,  искали  на  ком
зло сорвать. И беляши подвергли тщательной препарации  на  предмет:  где
мясо? за что плотим?
   - Здоровский обед сегодня! - кто-то шел от вагончика, а мне  хотелось
радостью поделиться.
   - Ну, зыкий. Повара бьют уже.
   - Мишу? За что?
   Выяснилось: не нашли Геша с Ванькой мяса в нужном количестве. Напрас-
но Миша плакал, аллахом клялся - дескать, свинина - она растекается, та-
ет в тесте, пропитывает его - потому и вкусно так, он же  сам  пробовал,
грех на душу взял.
   Нет, бить не били - пожилой все-таки человек, -  но  страху  нагнали.
Ничего, поварам оно не вредно. Еще приветливей стал, старательней. Когда
Малинников хотел его в офицерскую столовую перевести - чуть бунт не слу-
чился. (На другой год перевел все-таки.)  Сейчас,  наверное,  процветает
Миша в Ташкенте - глупо было бы: такая практика!
   Гриша с Кажу отправились заводить свои хапы, Ара и Кацо взяли еще  по
компоту. Им спешить некуда - шишкари оба, самая дурковая работа на посе-
лении.
   Правда, зимой, когда весь узбекский этап на нее попал, - я им не  за-
видовал.
   Шишки в мешок собирать - не топором  махать,  не  согревает  в  минус
тридцать. А из будки я их гнал неумолимо: мешали спать,  гремели  печною
дверцей.
   - Холядно, холядно, - лопочут, синеют, но мне не жалко. Да,  морозок,
так чего ж вас понесло на север? Сидели бы у себя, в солнечной Чучмекии.
Каждому свое. Я в минус тридцать и на улице мог  спать,  на  штабеле  то
есть. Батя мне пальто прислал
   - непрошибаемое, 50-х годов издания - добротная вещь! Когда он в  Пи-
тере его предлагал носить - я глумился только. А вот пригодилось, поди ж
ты! Не выбрасывайте, друзья, теплые вещи - даже смешные на вид. Кто зна-
ет, что нас ждет еще.
   - Кацо, а я слышал, грузины не любят армян, как вы с Арой кентуетесь?
   - Нет, это мы азербайджанцев не  любим,  -  Ара  поправляет.  Ну  да,
действительно.
   Фильм-то этот, "Мимино" - там тоже Гиви с Хачиком  дружат.  Запутался
я.
   Одно вывел про этих закавказцев: в противоположность евреям - так се-
бе, ничего особенного народцы. Зато - евреям не в пример - чуть не  каж-
дый пассажир оттуда - море обаяния, душа нараспашку! Понимаю, что  много
в этом театральности, но:
   плохой театр лучше хорошего погрома -  еврейской  же  мудростью  себе
возражаю.
   Взять этого Кацо.  Под  шестьдесят  мужику,  занимался  киднэппингом,
схлопотал чирик. А у технорука - дурная манера: личные  дела  перелисты-
вать (впрочем, и учительствовал я благодаря этой его привычке).
   - Я тебя здесь сгною, Ахвледиани, - не понравился, значит, такой  вид
бизнеса.
   Кацо только посмотрел ясным взором. И вот - двух месяцев не прошло  -
какое там "сгною"! Клинья в брюки вшивать пришлось - поперек  себя  шире
стал, целыми днями то дрыхнет, то в столовой о Тбилиси рассказывает -  с
ведома технорука, при его попустительстве. Обаял! Не поднялась  рука  на
мерзавца!
   - Леня, вот ты где! - это Гарик нарисовался. - Пойдем,  надо  к  мар-
товским твоим штабелям визиры промять, только ты найти можешь.
   Слава богу! Своею бы волей - никогда от компота не оторвался.
   XXXIV Проехались мы на трелевщике до глухих штабелей и обратно, чтобы
потом, значит, бульдек дорогу заделал. Гарик, на мою скорбную рожу  пог-
лядывая, хихикает. Знает он за мной это легкое  помешательство:  я  даже
цветов в тайге стараюсь не рвать.
   - Ленчик! Здесь же все равно выруба будут!
   Ну и что. Если везде, где в мире выруба будут, пакостить начать -  не
отмолишься потом. Все равно, мол, девку растлят - отчего ж не я  первый?
Это пусть Донос и Гроссу так рассуждают. Удивляюсь, как они  до  Катюшки
не добрались до сих пор - что мешало? Не так уж она неприступна.  Сейчас
вон Ванька вовсю апроши роет - хлестался только, что не любит  целок,  а
как до дела дошло - старается. И я, по зэковской солидарности,  за  него
болею, сочувствую предприятию. Сам же и настропалил парня,  раскрыл  ему
глаза. Теперь мы вдвоем после работы - в контору, но я,  посидев  часок,
облагородившись в девичьем обществе, тактично удаляюсь. А вечером -  жду
отчета о маневрах. Быстро продвигается! Последняя твердыня осталась,  но
- хорошая артподготовка, кило шоколаду, децел удачи, то есть чтоб не по-
мешал никто - и падет, оба рассчитываем.
   Перед сном, Ванькины откровения прокручивая, смеюсь тихонько. Ай, мо-
лодец, - это я про себя, не про него, - ловко увильнул!  Блаженствую.  А
ведь еще с полмесяца назад -  по  краю  ходил.  Чуть  не  доигрался.  Но
как-то, дня три подряд, мутить начало. Будто поганку съел, с замедленным
действием. Сперва отмахивался, потом решил добраться - что  же  со  мною
все-таки? И с ужасом понял: да, отравился.
   Люблю Катюшку. По-настоящему, как жену когда-то. И мутит - от ревнос-
ти. Значит, неизбежно - еще один круг, по-новой вся эта пытка предтюрем-
ная! И кончится - не лучше, никаких сомнений. Единственный шанс, послед-
няя соломинка - самому же Ваньку натравить,  посводничать,  посодейство-
вать. И вот - помогло, оклемался! Как не радоваться?
   Нет, при меньшем градусе можно было и посоперничать; пожалуй, и выиг-
рал бы - зря ли столько месяцев расточался ежевечерне. Но домчаться пер-
вым, ленточку порвать
   - мне этого мало. Верности до гроба - это как минимум бы  потребовал.
А с какой стати?
   Эх, древность, недаром я все вздыхаю: чудесно же было  заведено!  Муж
крякнул, тогда и жену - бац дубинкой - и к нему в ямку. Летите,  голуби!
Золотой век!
   Неужели не вернется никогда?
   Присматриваюсь к Ванькиной тактике - Катюху ведь за гараж не  заволо-
кешь, все-таки подходец нужен. Ну, каковы они, пролетарские куры?
   Незамысловаты. Но мне - вовек не освоить. Главная задача - чтоб девка
прониклась: никуда ей не деться. Все уже за нее решено. Просто руки пока
не доходят до последнего и решительного - есть поважнее дела.  Покаприз-
ничать может для самоуважения, но серьезное противодействие даже предпо-
лагать смехотворно.
   (Универсальное средство, возьми любой организм  с  женской  психикой:
скажем, народ или, для наглядности, очередь  -  срабатывает  безотказно.
Попробуй хоть заикнуться, хоть взглянуть вопросительно  -  такой  гундос
поднимут! А просто подойди и бери, что надо, - побухтят - и всё.) Нет, я
так никогда не смогу. И вообще, усматриваю  тут  непростительный  промах
натуры.  Ладно  я,  горбатый,  -  давно  могила  плачет,   но   ведь   в
большинстве-то мы волей-неволей делаемся, какими нас женщины хотят  (бе-
зотчетно, маткой). Но женский инстинкт простирается всего на одно  поко-
ление. Ну да, с толстокожим, нахрапистым -  оно  надежнее  размножаться.
Всех кругом распихает, передавит, но отпрыска своего  обеспечит.  Только
не обернулось бы все это очередной  всероссийской  разборкой,  резней  и
пальбой - через два поколения. Не с трехлинейками уже, не с шашками  на-
голо, а с системами "Град" и ковровым бомбометанием -  или  что  к  тому
времени изобретут.
   Господи, вразуми ты баб - пусть зашуганных  любят!  Впрочем,  бабу-то
можно образумить, она и полюбит, да отдастся все равно деловому-кручено-
му: матку не переделаешь. Влипли мы, ребята, с этой эмансипацией! Но уз-
бека послушаешь - ясно: и без нее нельзя. Заколдованный круг.
   - Поздравь, Леня, свершилось! - Ванька, на шконку  мою  присев,  дней
через пять.
   - Поздравляю.
   - Рассказать? - чувствую: распирает парня.
   - Не надо.
   Прав был Сандро - на полотне им самое место. Не надо красавиц в трех-
мерность выпускать - это их, наоборот, только сплющивает.
   ХXXV Таинственная штука - радиация. Вот эти микродозы посылочные - то
вешаться Гарик собирался, а теперь, сам признается, дымит у него кругло-
суточно, как у селезня.
   (Дарю идею сексопатологам.)
   - Эх, мне бы Лебедиху сейчас - до корней волос бы продрал, чтоб  кри-
чала: "Больше не надо!" Ой, утопист! Кто, когда от бабы подобное  слыхи-
вал?
   Лебедиха уже далеко - так он к продавщице  поселковой  приладился.  В
поселке два лабаза, когда оба работают - зэкам только в нижний  позволе-
но: сегрегация. Вот в нижнем-то и торгует тетя Нюра, пышная бабуся,  бо-
жий одуванчик. Год уже на пенсии, но 60 рэ ее не устраивают, дочке хочет
помогать.
   - Гарик! Там уже зарубцевалось все, опомнись!
   - Ничо, ничо, Ленчик. Не понимаешь ты: самый цимус, еще не один лежак
под ней раскачать можно! - Ну, гон у парня, натурально. - Идем за  мака-
ронами. Посидишь на шухере, пока я пошурую, шумнешь, если что.
   Нашел дуэнью! Ладно, сижу на крылечке - пусть друган покуражится. Ря-
дом щебечет стайка пахнущих мочой ребятишек. Двоих знаю: дочь  Сумароко-
ва, Ксюша, и Павлик, сынишка зэка-кразиста. Третий, самый мелкий, замур-
занный - неизвестно, чье потомство. Кричат - заспорили о чем-то на вели-
ком-могучем. То есть матюками в основном - нарочитым выговором возвращая
им первозданную непристойность. Влияние улицы, как Райкин  комиковал.  А
правда, бес его знает, где они набираются, вся улица-то - десять дворов.
Впрочем, с миру по нитке... Я сам, помню, в детстве неплохо  владел,  но
думал тогда, что мат - это исключительно мальчишеское озорство,  не  ве-
рил, что взрослые могут так безобразничать.
   - Леня! Бугор! Здорово!
   О - это мои орлы: Андрюха с Вовчиком - от пилорамы идут.
   - Привет! Вы что, в магазин? - собираюсь Гарику стукнуть.
   - Нет, просто тебя увидели.
   - А чего на пилораме-то?
   - Так Юрок исчез второй день. Вчера в будке просидели, а сегодня рас-
пихали нас кого куда.
   - Исчез? Убежал, что ли?
   - Да нет, вряд ли. Он позавчера остался на нижнем, сказал - с кразис-
том приедет, успеет к поверке.
   - И не приехал?
   - Ну. Но его вещи вольные, деньги - в бараке.
   - Так в Вишерогорске пьет с кем-нибудь.
   - Нет, уже там искали сегодня - бесполезно.
   - И в Говорухе?
   - Конечно. Мухин землю роет - ему еще ЧП не хватало.
   - Найдут. Не испарился же. А сами-то что думаете?
   Вовчик с Андрюхой переглянулись, почесались.
   - Мы знаем. К Ленке он пошел.
   - К Ленусе? А она вышла на работу?
   - Она уже не на нижнем давно.
   - А почему вы решили?
   - Он уже ходил до этого. Только, Леня, - пусть его  еще  хоть  неделю
поищут - мы отдохнем пока.
   - Нет, я сейчас побегу докладную писать. Пусть ищут, конечно.
   Юрка нашли не через неделю - гораздо позже. Но отдохнуть  моим  орлам
не дали: уже на следующий день в лес перевели. Те же сто кубов. Но у во-
ды, пожалуй, полегче:
   ветерок, гнуса нет почти... Не раз, наверное, Вовчик с Андрюхой  буг-
ровскую любовь проклинали.
   XXXVI Разузнал я у местных насчет рыбалки, удочки смастерил, уфаловал
Гарика (он не любитель), и отправились мы с утра вниз по  Серебрянке.  С
наживкой чуть не оплошали - я никак червей  не  мог  накопать,  и  Гарик
предложил опарыша развести.
   Жара - плевое дело. Но выяснилось, что ловят здесь хариуса, а  он  на
муху бьет, внаплавку надо закидывать. Слава богу: не люблю я этого  опа-
рыша. Четверть века рыбачу, а превозмочь себя не умею. Почему так  омер-
зителен опарыш? - Да ведь это образ кишащей, копошащейся первоплоти  ми-
ра. Жизнь - до Божьего дуновения. А дунул - и вот: муха.  Совсем  другое
дело. Хоть и дальняя, но уже родня, не отопрешься. Да и не взбредет  от-
пираться - прелесть же! Одно умывание чего стоит.
   Наловили мы этой прелести полный коробок, Гарик еще и кукан  соорудил
заранее, хоть я отговаривал: плохая примета - кукан без улова.
   Так и вышло: до обеда хлестали - и не чешуйки. Даже намека на поклев-
ку не было.
   - Я и не верил, что тут рыба есть, -  Гарик  признался.  -  Это  ведь
мертвая речка.
   Ты же видел, что во время сплава делается.
   Видел. Кроме баланов - бывает, и трелевщики по руслу скрежещут, зато-
ры разбивают
   - жуть.
   - Но местные ловят же.
   - А! Базар один. Не может здесь рыба жить.
   Я понимаю, что просто надоело Гарику. А мне - удилище в руках  -  уже
за счастье, до вечера готов дурачиться, благо выходной. Но не упорствую.
   - Как тебе баба Нюра-то, Гарик? Знойная женщина?
   - Не подкалывай. Со спины - так вполне. Первый раз аж заплакала  пос-
ле.
   - От счастья?
   - От неожиданности.
   Ясное дело, это ведь вроде "Волги" в лотерею - на сочного геронтофила
напороться, заплачешь тут.
   - Пусть тушенку нам заначивает, пассия твоя.
   - Уже схвачено, Ленчик. Кого ты учишь.
   Что ж, хоть какие-то дивиденды с Амура. А то утомил  этот  платонизм.
Вон в Катюху сколько сластей вложено, а процента - чуть.
   - Знаешь, она хочет, чтобы я с ее дочкой познакомился. Адрес дала.
   - А где дочка-то?
   - В Красновишерске.
   - Молодая?
   - Тридцатник. Внучке - восемь.
   - Сватает, значит? Веселая у вас семейка  будет.  Лет  через  пять  и
внучка поспеет.
   - Да ладно тебе. При чем здесь внучка. Я поделился, что не знаю, куда
после звонка причалить, - она и ухватилась. А что - фотку показала, нор-
мальная баба, дочка-то. Мне уж девственницу поздно искать.
   - Ну, и в Чалдонии, серьезно, остался бы?
   - Нет. Я где-нибудь в средней полосе хочу. Колхозец. Бычков возьму на
откорм.
   Свинки, там, кроликов разводить. Полсрока уже мечтаю.
   Вот это да! Гарик - и свинки! Если б сказал, что в отряд  космонавтов
собирается заявление подать - я б не так удивился. А он, на мое  изумле-
ние, дальше развивает:
   - Ленчик! Город - это новый срок, без вариантов. А я не хочу больше -
пусть лучше пристрелят сразу. - Увы, все так говорят - и половина  опять
садится. - У тебя хоть крыша в Питере, мать, кенты нормальные.  А  я  на
пятеру раскручусь - и похмелиться не успею. А так - поедем вдвоем,  уст-
роимся, пацанку потом заберем...
   Я улыбаюсь: уже распланировал все, даже девку  не  повидав.  (Но  зря
улыбался:
   именно так и получилось у Гарика. Мечта созидает  реальность,  вплоть
до бычков и свинок, - сколько раз потом убеждался.)
   - Ничего, еще приедешь ко мне на самогоночку, самому завидно будет.
   - Да нет, завидовать вряд ли. Я еще не созрел для фермерства.
   - Какие твои годы. Мне в двадцать пять тоже крутиться хотелось.
   Напророчил Гарик, как в воду глядел. Правда, крутиться мне никогда не
хотелось.
   Уже от слова-то воротит - что за дела такие: крутиться? Разве это че-
ловеческое занятие? Крутится волчок. А волчок, по фене, -  анальное  от-
верстие. Ну, крутитесь, крутитесь. Крутые вы мои. Да, но вот насчет фер-
мерства: как раз я теперь в том гариковом возрасте - и точно:  тараканов
готов разводить - лишь бы не в городе. Напарницы не найти только. Не на-
чать ли со старушек? Глядишь, какая-нибудь и случит со своей дочкой бес-
хозной... Нет, не получится, сознаю.
   Напора мечты не хватает. То есть старушку можно подцепить, но  у  нее
или сын окажется, а если дочь - так замужем, а не замужем - так из Пите-
ра - ни-ни, из конуры своей блочной.
   Смотали удочки, вышли на дорогу, бредем, веточками помахиваем. За по-
воротом - урчание < Уазика> .
   - Загасимся? - я-то всегда предпочитаю за кустиком отсидеться.
   - Брось ты.
   Ну вот, послушался - и на хозяина нарвались, да  еще  с  управленским
козлом каким-то.
   - Златоустов! По десять суток, обоим!
   - Ленчика-то за что, гражданин начальник? У него законный выходной. -
Вот это Гарик напрасно. О законе  упоминать  -  вернейший  способ  мента
взбесить.
   - В выходной за территорию зоны вообще не имеете  права  выходить!  С
удочками тут разгуливают, курортники!
   - Так не поймали же ничего, гражданин начальник!
   - Вот по десять суток - это ваш улов. Всё.
   Захлопнул дверцу, укатили.
   - Выдрючивается перед управлением.
   - Ясное дело. Ничего, Лень, отмажемся.
   Отмазались, точно, - только ночь прошизовали. Но вот волосы опять от-
ращивать - надоело, сил нет.
   XXXVII Про кроликов - это я знаю, откуда у Гарика мысль. Крольчатня у
нас на ферме - еще со времен начальствования Канюки, его любимое детище.
Даже для офицерской столовой не давал забивать. Навещал ежедневно,  гла-
дил, умилялся. Дед Мазай, да и только. (А Владимир Ильич  кошечек  любил
почесывать. Это у них, видно, профессиональное, у хозяев.) Ну, кролики и
мерли от перенаселения. И двух зашуганных дедков, к крольчатне  пристав-
ленных, каждый мор наполнял мстительным торжеством. Не разделяю,  потому
что - кролики-то чем виноваты?
   А если вникнуть - то и Канюка дядька неплохой. С тех пор, как опусти-
ли из начальников - помягчел, даже симпатичное что-то появилось,  напри-
мер, с прическою стал экспериментировать. Со своей уже, не с  зэковской.
То выбреет кумпол до блеска, зато под носом начернит  недельной  щетины.
То, напротив, бобрик напустит, а вместо усов - бачки. В общем,  фантази-
ровал неистощимо, причем каждая эволюция сообщала его лицу все новые от-
тенки идиотизма. Хотя идиотом не был, отнюдь.
   Просто предвосхищал стиль, ставший повальной модой  в  90-х.  Сегодня
попробуй, сунься куда с умным выражением - засмеют: провинциал!  Забыва-
ет, забывает свои корни нынешний бомонд, а ведь все  оттуда,  из  мощных
глубин, - столицы давно бесплодны, увы.
   Скажем, вот этот неотразимый жест: звучно  набрать  в  рот  соплей  и
сплюнуть под ноги - смачно, с прихарком -  снобизмом  было  бы  отрицать
фольклорные истоки.
   Легко описать, кстати, а попробуй-ка исполнить непринужденно -  упор-
ной тренировкой достигается, некоторым так и  не  освоить:  чуть  ли  не
врожденный дар необходим.
   Впрочем, по этому поводу ученик мой ответил однажды -  на  замечание:
"Не ковыряй в носу, меня тошнит!" - "А вы  не  смотрите".  Совершенно  в
точку: меня же тошнит - мои, стало быть, и проблемы. Нет такого закона -
в носу не ковырять.
   Пересеклись как-то с Канюкой: он - в штаб, я - в лес.
   - А почему ты пешком все время ходишь, Ленчик?
   Хороший вопрос. Мог ведь и поинтересоваться, почему я с  подъемом  не
встаю, на разводе не бываю.
   - Геморрой замучил, гражданин начальник. Только ходьбой спасаюсь.
   - Правда, помогает? - живое участие чувствую: брат по несчастью.
   - Да, если острого не есть - утихает.
   - Надо же, я десять лет с этим делом - и не знал.  Свечами  перебива-
юсь.
   - Так вам - куда ходить. Здесь длинные дистанции нужны.
   - Верно, верно. Гублю себя своей работой, пора на заслуженный отдых.
   - Все там будем, гражданин начальник.
   - Ну-ну, ты развеселился, я смотрю. Лучше скажи, зачем кубатуру  уре-
заешь?
   Бригадиры жалуются.
   - Клевещут. Зачем мне их кубы, в карман не положишь.
   Вот: минутку всего побазарили, а я два фуфла задвинуть успел.  Гемор-
рой, конечно, присутствует, но не потому я не езжу, а с кубами -  это  у
нас так и задумано, чтоб жаловались на меня бугры: лучший способ отвести
подозрения в приписках.
   Ничего, Бог правду видит, а ментам - не обязательно. И  так  на  себя
много лишнего берут.
   Правда же, несказуемая правда - в моем психическом заболевании. Смеш-
но и помыслить такое объяснение:
   - Клаустрофобия у меня, гражданин начальник.
   Зэкам не полагается недугов с такими названиями. И геморрой-то -  на-
хальство с моей стороны, сидячая ведь хворь, а я не шофер.
   Но здесь причина мне понятна: полдетства с книжкой на стульчаке,  са-
мое место почитать без помех. С клаустрофобией сложнее.  Отвлеченно  еще
на зоне набегало - чувство безысходной запертости, - не личной, а  пого-
ловной: в теле, в мире...
   Как-то так брезжило: ну да, можно и с Земли  улететь,  но  свобода  -
когда ты сразу везде, и вот это - недостижимо. Умирай, воскресай -  бес-
полезно, а с этим - и в загробье не лучше. Если ты в одной точке -  зна-
чит, не в другой, и все тут, тюрьма - во веки  веков.  Что  пространства
уже не будет - нам ведь не обещано.
   Впрочем, надо перечитать повнимательней.
   Но болезни еще не было. По-настоящему, пожалуй, в столыпине  подцепил
- когда на оправку часа четыре допроситься не мог. И вот - скрутило, на-
конец: помираю в машине. С водилой рядом, то есть зная, что остановит  в
любой момент при надобности - пожалуйста, хоть целый день.  В  кузове  -
тут же припадок. Внешне-то ничего, креплюсь, но эти сорок минут или час,
если ехать все же приходится, - морская болезнь - просто насморк в срав-
нении.
   Потом уже расползлось на все подобное: поезда, самолеты. В метро  то-
же: от станции до станции - полутруп. (В Москве  полегче:  там  перегоны
короткие.) Да и комнату - если снаружи ее запереть - не могу переносить.
Словом, любое, откуда по своей воле нельзя выйти когда угодно. А если на
туловище распространится? Жду с ужасом. Оно ведь тоже -  вроде  комнаты.
Или самолета. Срочно пора йогу практиковать - одно и мешает:  то  рифмы,
то мемуары. Впрочем, не это ли и спасает?
   Дохожу до площадок, Геша уже в будке  сидит,  мастерит  флюгер.  Тоже
невроз у парня: не может без дела, руки должны быть заняты.
   - Как тебе, Леня? - показывает пропеллер на вертушке. - Я петушка хо-
тел, потом доехал: стремак - петух на будке.
   - Подумаешь. Кто чего скажет.
   - Да не скажут - самому смешно просто.
   Приладил над дверью.
   - А не взлетим, Геш? Побег припаяют.
   - Нет, не получится. Балласта много.
   Меня, что ли, имел в виду?
   XXXVIII Устал от вечного зуда в голове. Нет, не завшивел (волосяной и
не было на поселке
   - хитрые твари: что толку заводиться, если персонажа  бреют  чуть  не
каждый месяц?
   Бельевая - это да, на чужую шконку присядешь - не оберешься потом), -
внутри зудение. Мозг все какие-то иксы вычисляет. Никто не плотит за это
- так он на общественных началах, деятель неуемный. Потому  особо  люблю
минуты, когда хмурый смысл отлучится ненадолго - и сердце шалит,  захле-
бывается от радостной бесцельности существования... А лучше бы  -  вовсе
не заводился. Как бы наладиться потверже - чтоб ничего впереди,  никакой
перспективы? Не дано, увы. Все равно конец срока маячит - вот  и  ждешь,
дни считаешь. А потом оказывается: дни, которые зачеркивал с таким  кай-
фом, - и были самые благодатные. Ну, зато теперь занятие  -  реставриро-
вать, крестики стирать.
   26 августа справил я день рождения. Игорек мне боты подарил, а Гарик,
в Красновишерск на днях катавшийся, вышустрил там где-то рекламный  пла-
кат фильма "Хорошо сидим!" (Да, шел такой фильм, только третьим  экраном
почему-то - в Питере не показывали.) Три ханурика  изображены  в  кроко-
дильской манере и поверх - название. Я прикнопил над шконкой - весь  ба-
рак на экскурсию пришел. На следующий день Донос оторвал, конечно.
   Эх, потому и ждешь звонка - ради этих картин лелеемых: трясет меня  с
утра, гаденыш, шизняком грозит - медленно, сонно одеяло приподнимаю (на-
деюсь, не подведет фитюлька, напружена будет, как  обычно):  "Поцелуй  -
тогда встану". И жестом - куда поцеловать, если не поймет сразу.
   Не сбылось, не хочу выдумывать. Не Донос дежурил в день  моего  осво-
бождения, да и, честно сказать, последние недели даже он меня не будил.
   А 27 августа - потому и запомнил, что после дня рождения сразу - наш-
ли Юрка Воронина. Вернее, сам нашелся:  всплыл  и  прибился  к  бережку,
где-то за Арефой, вниз по Вишере.
   По наколкам идентифицировали, лица там не было практически -  снесено
дробью в упор. После формальностей этапники закопали на серебрянском по-
госте - хорошее, кстати, место: березки, тихо, сухо.
   Повязали по этому делу Володьку Ленусиного. До нас дошло,  что  и  не
отпирался парень, вроде как ждал только  случая  признать  вину.  Самому
сдаваться глупо, конечно, но и жить с этим - тяжело, понимаю.
   Володька! Если б знал я заранее, что так обернется - я б тебя главным
героем сделал. Теперь-то поздно уже, не с начала же начинать.
   Впрочем, поскольку я не в курсе, по пьяне ты пальнул  или  в  трезвом
уме - слегка тускнеет мой интерес. (Если по пьяне - то совсем  не  инте-
ресно.) Но вот с кем ты трупешник в Вишеру сплавлял - за это  бы  дорого
дал, чтоб выяснить. Одному неподсильно, без транспорта не обошлось.  Со-
бянин, что ли, посодействовал? А Ленуся? Она-то как здесь, каким  боком?
Кроме Володьки, никого даже на допросы почти не дергали.  Так,  по  разу
Ленусю да соседей - это мне потом Серега Перчаткин рассказывал, когда  я
к нему зашел после откидки. Странно немного - убийство все-таки, хоть  и
зэка. Значит, по Володькиной версии - без подельников,  без  свидетелей,
всех отмазал. Ну, и молодец. Семеру на уши повесили - убийство на  почве
ревности, легкая статья, по одной трети на химию идет. Не то что  моя  -
ни амнистий, ни льгот, кроме поселка. Надо, ребята, сначала кодекс  изу-
чать, потом за дело браться. А то вот задним  умом  только  и  крепчаем.
Правда, двухстволки у меня все равно под рукой  не  было.  Теперь  имею,
после бати осталась, зато жены нет и хахалей, соответственно, - не в ко-
го стрельнуть. Ну, еще не вечер, пусть лежит пока на антресолях,  дозре-
вает.
   В начале сентября Гарика перевели на Сыпучи - другое поселение,  пог-
луше, километров сорок от нас. Письмишко от него получил вскоре - хвалил
очень сыпучевский лес, такие дубаны, дескать, в Серебрянке и не снились.
   "А угадай, кто тут замполитом? - Наш - помнишь, который зимой сбежал.
И Котря с ним, только не работает нигде, дома сидит. Вообще тут скучнее,
Ленчик, баб нет почти, один магазин всего, но продавщица уже под седлом,
не пристроишься. Зато бухалом торгует - почти  открыто,  крутой  бизнес.
(Мне это письмо ребята передали, так бы Гарик не пустился в  подробности
- цензуруют же нашу корреспонденцию.) Режимник хотел с обыском к  ней  -
она на всю деревню его жене орала: "Пусть придет только, я ему в фуражку
столько насру - не утащит!" Душевная женщина,  жаль,  покороче  не  сой-
тись", - в таком духе страницы три. Гарик ведь и там  мастером,  времени
навалом, а уши свободные еще не нашел, как я понял. Потом были три-четы-
ре весточки, но посуше - потому что по почте.
   Вдвоем нам непривычно, скучновато с Игорьком семействовать - взяли мы
третьего, Славика. Мой ровесник, из Ростова, веселый парень, здоровенный
казачина, а главное - два раза успел до тюрьмы жениться, и  обе  жены  к
нему теперь приезжали поочередно. Славик-то им хитроумный график  соста-
вил - чтоб не столкнулись, но хозяин выдал: рассказал второй о первой. И
все увещевал многоженца: нельзя, мол, пора  определиться.  Славик  кивал
усиленно, но письма с поцелуями продолжал слать обеим. Так с ними и  на-
до, между прочим, - женщины только в полигамии свое  место  осознают.  А
как признаешься: ты у меня одна - всё, на голову садятся.
   Погорячился Владимир с выбором религии - к мусульманству получше сто-
ило присмотреться. "Руси, - говорит, - веселие есть пити", - так  оттого
и пьем, что эти на голове сидят. Тысячу  лет  уже  за  Красное  Солнышко
расхлебываем.
   XXXIX Иногда самого себя спрашиваю: ты это в шутку  или  всерьез?  И,
подумав, отвечаю по-еврейски - вопросом на вопрос: а вся жизнь - в шутку
или всерьез? Для серьезности - слишком много игры, для  игры  -  слишком
много серьезности. (Это один дядька знаменитый так про шахматы  сказал.)
Но жизнь - такой и должна быть.
   Какой же серьез, если столько вещей выше разумения  -  а  ему  одному
серьез и нужен, но и какая ж игра, если правил мы не знаем  и  своих  не
установишь.
   Вот - без абстракций: даже Уголовный кодекс не нами составлен. И  это
бы ладно, но и такой-то - никто не читал толком. В школьные  хрестоматии
надо включить, как завершение программы. А  сзади  на  обложке  курсивом
пустить - из Экклезиаста: "Что сверх всего этого, сын  мой,  того  бере-
гись: составлять много книг - конца не будет, и много  читать  -  утоми-
тельно для тела".
   Экклезиаст вот почему вспомнился: остался мне ровно  год  до  звонка,
такой же круглый, катящийся - как и предыдущий. Осень - зима -  весна  -
лето - осень (в октябре освобождаюсь). Это и навевает соблазн  циклизма:
"что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и  нет  ничего
нового под солнцем. Род проходит и род приходит, а земля пребывает вове-
ки".
   Так хорошо, покойно, гладко, кругло - хочется забыть,  что  2000  лет
назад - кольцо разорвано. Нет больше повторяемости рода, и Земля не  на-
веки, появилось другое средоточие: Лицо, неповторимое и вечное.
   Но мы едва тянем, не в жилу. Вот это наше с Гариком - свинок  выращи-
вать - в самой глубине - от желания избыть непосильное. Но не дано - об-
ратно, к роду, к земле, не уйти нынче в крестьяне, не надо себя  обманы-
вать. Потому что их нет, некуда уходить, не в чем растворяться.  В  этой
стране одни пролетарии остались - чума ХХ века. Те, то есть, кто из рода
не вверх, а вниз выпал, и в школе кому втолковали (всеобщее  же,  обяза-
тельное): Земля исчезнет, все относительно. Жизнь
   - одноразового использования: кольнулся - и в отключку.
   Когда мне совсем невмоготу от пролетариев делается - я  их  на  войне
представляю:
   Гешу, например, пулеметчиком, Ваньку - танкистом. Помогает! Дойдем до
Берлина, никаких сомнений. Только потом ведь обратно, на круги своя...
   Ничего, где чума - там и пир. Залог бессмертья. Но я все же предпочи-
таю поэтов:
   может, душу твою и погубят - но кирзачом по почкам не настучат.
   Нет, это не мне - это с нижнескладскими Ванька сцепился, в зоне  уже,
вечером. Он моим грифелем приемщицким на торцах написал: "Привет, абори-
гены!" - а те отказались воз разделывать. (Вывозка в тот же день  была.)
Обиделись, решили почему-то, что "аборигены" - это масть, вроде гребней.
И после поверки - слово за  слово  -  пошло  хлесталово.  Потом  избитый
Ванька хохотал на крылечке барака - когда я спрашивал, отчего он  их  ко
мне не послал, за лексической справкой.
   - Нет-нет, не вздумай им объяснять, пусть аборигенами ходят, мудаки.
   И весь следующий день в отличном настроении был - как освежился, пин-
ков схлопотав. С утра, до заезда в пасеку, приставал  ко  мне:  какие  я
помню куплеты из "Славное море, священный  Байкал".  Я,  кроме  первого,
другие только наполовину смог выудить, по две строчки в каждом - канули,
как ни напрягался.
   - Ты напиши, что вспомнил, остальное я и сам сложу, если что.
   - Зачем тебе?
   - Попеть охота.
   Точно, в тракторе хорошо петь - даже сам себя не слышишь  почти,  ори
на здоровье.
   Но почему репертуар решил поменять? Раньше всё Новикова напевал: "Па-
рень я не хилый..." Написал я Ваньке обрывки, он листочек взял  и  пошел
трелевщик заводить, чокерман заждался в кабине. И, третью пачку  вывола-
кивая, - то есть через полтора часа примерно -  пели  они  уже  целиком,
присочинив недостающее. Нецензурно, конечно, но смешно получилось,  и  в
рифму, в размер попадая. Вот молодцы, кто бы мог подумать! Меня даже уг-
рызение куснуло: лелею непрерывность души, заношусь иногда
   - а может, вся разница между нами - в режиме труда и отдыха? Не будем
вдаваться, кто там создал человека, но поэта созидает безделье -  одноз-
начно.
   Хотите сделать страну поэтов - переведите всех на оклад. Да оно и шло
к тому:
   кухарки государством не управляли, зато дворники и  кочегары  виршеп-
летствовали поголовно. Впрочем, одни поэты кругом - так же непереносимо,
как и сплошь пролетарии, не меньшая зараза. Очевидное решение: пусть  те
и те будут, нейтрализуют друг друга. Жизнь установит необходимую пропор-
цию. Главное - самим в крайности не бросаться.
   XL 13 октября 87 года проснулся - уже на свободе, хоть и в бараке, на
своей шконке угловой. Подосадовал на себя, что радость  не  доплескивает
до запланированной.
   Ждал, ждал, и вот, оказалось, все сладкое - съел за предвкушениями. В
общем ничего особенного, утро как утро. Только до  десяти  не  стал  ва-
ляться, в семь вскочил - зачем три  свободных  часа  сну  уступать?  Зэк
спит, а срок идет - всё, это в прошлом. Теперь  уже  не  срок,  а  жизнь
идет, экономнее надо - так думалось, по наивности. Ведь и билет когда-то
вытащил по зарубежке: "Жизнь есть сон" Кальдерона, и пятерку  получил  -
но не проникся, значит, формально оттарабанил.
   Впрочем, такие билеты не для восемнадцати лет. Но  вот  уже  двадцать
пять дураку, а резво так поднялся, молочной смеси "Малыш" глотнул наспех
- и бегом в гараж выяснять, у кого сегодня в Красновишерск путевой.  Зря
бежал - бензовоз только едет, но уже занят, Мухина с  Наташкой  Сойкиной
еще вчера места забили. Ладно, разберемся.
   Пошел паспорт получать и портянку об освобождении. Частенько мы  спо-
рили, первоходчики: ставят отметку в паспорте  отсидевшему  или  нет?  У
Шукшина в "Калине красной" персонаж говорит, что есть закорючка, хотя на
нее, мол, и не смотрят.
   Ерунда. Никакой закорючки не нашел (у Шукшина этот фильм весь на лаже
- как и положено подлинному искусству, но забавный,  конечно,  -  как  и
надлежит хорошему кино).
   Канюка - он дежурил - руку протянул, удостоил. Думал, сейчас  скажет,
типа:
   ступай и не греши - но нет, хватило ума, обошелся без сентенций.
   - А чего ж ты вчера-то не уехал? - спросил только.
   - Как это?
   - Вчера бы вечером мог взять документы, и машина была до города.
   Мать честная, выходит, я лишнюю ночь отсидел! Впрочем, не жалею - не-
эстетично бы получилось: целый день ходишь зэком, а вечером - нате, сво-
боден, без всякой ощутимой границы. Может, умирать так и лучше - плавно,
без перепадов, но освобождаться - нет, черта нужна какая-то.
   Но что же с транспортом? По бороде. Все разъехались, пусто в  гараже.
Что ж, сюда довезли, спасибо, а отсюда и пешком уйду - всего-то 50 кило-
метров. Вещей нет никаких (я все важное: журналы, книжки - посылкой отп-
равил заранее), ботинки только под мышкой - сам в сапогах.
   Километров пять отмахал полурысцой - дальше < Краз> подбросил, до Ви-
шерогорска.
   Тут еще деньги надо получить. В Серебрянке за два года ни копейки  на
лицевом не осело, но зоновская тыща в неприкосновенности.
   Римка в конторе вишерогорской, улыбается:
   - К Сереге-то зайдешь?
   - А как же.
   Получил деньги; дедок-кассир, сталинский  сокол  облезлый,  поскрипел
напутственно:
   - Всё освобождаются!.. Кто работать будет?
   Я его хотел утешить, что из них, из конторских, как раз бригаду  ско-
лотить можно, но не стал: Бог с ним, думаю, сам скоро  умрет,  без  моих
подначек.
   С Серегой провели полчасика, он дернулся было градусы организовывать,
но я его тормознул:
   - Не надо. Если лететь до Перми - всё обратно стравлю. Как  ты,  при-
жился тут?
   - Ничего, нормально. Римка еще малo го хочет.
   - И завязь есть?
   - Три месяца. Уже в стадии жабы.
   - Пацана хочешь?
   - Что получится. Какая разница?
   Во Римка дает, до чего парня феминизировала.
   - Ну, пришлешь фотку. Всем семейством щелкнитесь, ладно?
   - Обязательно.
   (Не прислал. Но я надеюсь, что все-таки мальчик родился. Хотя, если в
маму, то можно и девочку, согласен.)
   - В Красновишерск-то будут машины сегодня?
   - Да, через два часа начальство на партактив  поедет.  Вон  <  Уазик>
стоит, на нем.
   В кузове если, годится?
   - Конечно.
   До города двадцать километров еще, на машине все равно быстрее, а раз
есть два часа - можно и на нижний зайти, с Санькой-сторожем попрощаться.
Мелькнуло - к Ленусе, но отбросил тут же, задавил.
   Шагаю по дороге, вполглазка на себя со стороны  поглядываю  -  умора!
Даже походка переменилась! Так и разит от всего: смотрите, смотрите ско-
рей! Ничего не замечаете? Да это же вольный идет,  совершенно  свободный
человек!
   Будка сторожа всегда с краю, и от нее - собачара на меня, белобрысая,
тощая.
   Гавкнула, но тут же осеклась, завиляла. Следом Санек вышел:
   - Смотри, Леня, узнала тебя!
   - Так это Белка, что ли?
   - Ну.
   - А чего такая худая?
   - Щенят кормила. Вон, под будкой, хочешь посмотреть?
   Я глянул из вежливости, поумилялся.
   - А Жулик где?
   - Жулика съели давно.
   - Я думал, это от него.
   - Нет, где-то в деревне нагуляла. Чайку попьешь?
   Санька раздул угли около будки, кинул щепочек, подвесил жестянку. Ед-
ва успели чифирнуть - мне пора в гараж двигать, еще уедут раньше времени
партийцы-то эти.
   - Через два дня дома, значит, - вздохнул Санек. Без  зависти,  просто
показать, что врубается в мой кайф.
   - Если повезет - так и сегодня. - Не повезло, не  было  авиарейса  из
Красновишерска, а в Перми, назавтра, билетов до Питера не  оказалось.  -
Увидишь Ленусю, Санек, передавай привет.
   - Хорошо. Да где увижу-то.
   - Ну, вдруг.
   Обратно дорога в горку, и я сверху оглянулся разок.  Давно  ли  сплав
закончился, а штабелей опять накатано - берега не видать. Усталую  серую
Вишеру кто-то рассекает на моторке. Дымок от Санькиного костерка  медля-
щей струйкой неуследимо растворяется в небесах.
   Словарик:
   Автозэк - спецмашина (официально - АвтоЗАГ, не знаю, как  расшифровы-
вается) Балан - бревно (от "баланс" -  название  разделанной  древесины)
Бирма - снег по сторонам дороги Бобан - батон БУР - барак усиленного ре-
жима Децел - немножко ДПНК - дежурный  помощник  начальника  колонии,  а
также строение, где он дежурствует Звонок - конец срока Коник - одна  из
стоек на лесовозе, между которыми грузятся хлысты Коть-моть - житель Ко-
ми-Пермяцкого автономного округа Откинуться - освободиться  Петух  (гре-
бень, опущенный, обиженный) - пассивный педераст Пидерка - форменная зо-
новская фуражка Столыпин - спецвагон Терпила - потерпевший(ая)  Фофан  -
ватник Хап - погрузчик Химия  -  условное  освобождение  с  обязательным
привлечением к труду Хлыст - сваленное дерево ШИЗО -  штрафной  изолятор
(то же, что "кича") Чокерман - чокеровщик, тот, кто собирает  хлысты  на
волоке в пачку, прицепляя их на отводы основного троса - чокера Шконка -
кровать Шлёмка - миска Шмон - обыск Шмалять - стрелять  Нижний  склад  -
участок берега у сплавной реки, где штабелюется разделанный лес  Верхний
склад - площадки непосредственно возле лесосеки, где штабелюются  хлысты
для последующей вывозки 117-я статья - изнасилование (простое, с угрозой
для жизни, в извращенной форме, групповое. 4-я часть - изнасилование ма-
лолетних) 102-я статья - убийство с отягчающими  обстоятельствами  102-я
статья - убийство с отягчающими обстоятельствами

Все авторские права на материалы принадлежат их законным владельцам. Материалы на сайте размещена только в ознакомительный целях и в случае скачивания должны быть удалены на протяжении 24 часов с носителей.
В случае если вы желаете пожаловаться на представленные на сайте материалы просим отправить жалобу по адресу - они будут удалены в кратчайшие сроки.